Никто не думал, что девица, чьё имя до сих пор не знали, вернётся живой. О крутом нраве персонала было известно всем. Она стала чьей-то рабыней, её унизили, ею натешились. Несчастная девушка. Не лучше ли смерть от пули?
***
Проводив гостью, я лежал, упёршись ошарашенными глазами в потолок, заложив за голову руки. Где-то я видел уже это лицо. В жизни, не на полотнах. Где же? Неужели немка? Я перебрал в памяти своих встречных за последнее время, но её среди них не нашёл. Почему не установили национальность? Что за разгильдяи там сидят? Надо с них взыскать… Но это потом. Где же? Где же она была вместе со мной? А если я видел её по телевизору?
С толку сбивало то, что девчонка очень походила на мою умершую сестру. Не внешне, но чем-то, идущим изнутри. Образ сестры вызывал раздражение, и, дойдя до этой стадии воспоминания, я останавливался. Я больше не мог копаться в памяти, чёртов физиогномист.
Я вышел в холодный день и быстрым шагом дошёл до кухни. Повара-узники красили стены. Мне на сапог брызнула белая краска.
– Чёртова дрянь! – я, не раздумывая, вскинул пистолет, нацелив ей в затылок. Она и не пошевелилась, услышав меня. Не испугалась, в отличие от тех, кто её окружал, пучеглазо глядевших на виновницу плохого настроения коменданта, которое могло невзначай лишить жизни и их. Я ткнул её в плечо пистолетом, чтобы она обернулась: пусть жалкая тварь видит свою смерть.
Я замер. Это была вчерашняя девица.
– Пошли со мной, – махнул я, и она поднялась, побледнев под стать краске.
Она шла, подгоняемая холодным железным дулом, впивающимся ей в спину. Я всё время думал: вот сейчас всё закончу. Ещё пару её шагов. Оглядевшись по сторонам, я грубо схватил её выше локтя и затащил в узкое пространство между бараками. Там я так крепко её поцеловал, будто сто лет не видел. Я всё ещё чувствовал пистолет в своей руке. Но когда пришёл в себя – он исчез. Обеими руками я бережно сжимал её голову, чтобы целовать было удобнее, чтобы девица не вырвалась. Но она – видимо, боясь, что я снова начну распарывать свой живот на её глазах, – стояла безропотно.
Я с ужасом осмотрелся: где моё оружие? А пистолет был под нашими ногами, и, оказывается, я вдавил его в землю, оказывается, я стоял на нём…
Заключённые-маляры обомлели: девица вернулась. Бледная до смерти, только губы горели ярко-красным, – но она была живая! Когда она снова взялась за кисть, рука её дрожала.
– Он её отпустил… – тихо недоумевала одна, не отрываясь от работы, так как за ними всегда кто-то следил.
– Её мордашка сослужит ей хорошую службу… – отвечала другая, прежде зыркнув по сторонам.
– Но этот упырь, сам комендант… Разве от него уходили живыми? – удивлялась третья.
***
Я сидел за своим рабочим столом, подписывая приказы. Взгляд мой упал на нож для разрезания страниц. Потом – на очередной приказ, в котором я должен был оставить свой автограф на века. «Ликвидировать всех узников старше 40». Я исправил 4 на 5, даже не задумавшись: «А зачем?». Какая-то вшивая цифра.
***
Она меня не боялась. Я успел заметить это. Вчерашний любовник с пистолетом у её виска не вызвал никаких зримых эмоций. Она всегда молчала, даже когда я делал ей больно, даже когда внезапно хватал её, даже когда вокруг выло и стреляло – её ничто не трогало. Такое самообладание делало честь жертве. Даже мой отец с ней в этом, по-моему, не мог сравниться.
Интересно, какой же у неё голос? Узники при нас всегда молчали, если не считать капо – начальников бараков, а также узников-секретарей, узников-врачей и прочих, занимавших в лагере высокие для своего положения посты. Простых заключённых можно было услышать разве что на аппелях.
Я закрыл глаза, вспомнив холодные губы, которые я так быстро согрел своими там, между убогими бараками. Скоро они обветрятся и потрескаются от зимнего холода, плохого питания и вечной жажды. Скоро кожа Мадонны станет серой и грубой. Скоро фигура проявит кости, остро торчащие, вместо прежних манящих округлостей. Надо использовать время. А сколько это? Неделя. Быть может, две. Она скоро сломается. Эти Венеры слишком хрупкие, чтобы долго жить в реальности. Я все соки из неё выжму.
***
Унтер втолкнул её. Я был ещё занят документами.
– Садись, – махнул я головой, приглашая к столу с яствами.
Она повиновалась. Ей очень хотелось есть: девица то и дело сглатывала слюну, но ни одного движения руки или корпуса ближе к еде я не заметил. «Э, да ты так загнёшься быстрее, чем я думаю», – усмехнулся я, делая записи.
– Ешь, – велел я.
Но узница сидела неподвижно, опустив голову.
– Ешь, – повторил я, прибавив железа в голос.
Она не шелохнулась. Я даже ручку отложил. Она что о себе возомнила? Делает вид, что не понимает немецкий? Она не выполняет приказ.
Я с шумом встал, чтобы она вздрогнула. Но она сидела с тем же печальным, отрешённым видом, как и четверть часа назад. Её молчание мне определённо нравилось, но одновременно очень злило. Она была в нём лучше меня самого!
И тут, забывшись, она улыбнулась. Я обошёл стол и заметил на полу страницу из растрёпанной книги, которая, видимо, случайно выпала: на ней забавные дети со всех ног удирали от полицейского. Это была иллюстрация к детективному рассказу.
Я поднял листок, улыбка девицы исчезла.
– Тебе такое нравится? – и я достал из рабочего стола эту книжонку, вставив в неё выпавшую страницу на глазах у моей гостьи.
Да, для неё такое было интереснее еды. Вот это номер. Она святым духом питается, значит.
Я протянул ей книгу. Долго, настойчиво держал её перед носом девицы. Наконец, она с трепетом взяла её. Обложка была однотонная: её оживляли только имя автора и название крупными буквами, и эти надписи не вызвали в Мадонне никакого видимого восторга. Она не умела читать по-немецки.
Друзья, если вам нравится мой роман, ставьте лайк и подписывайтесь на канал!
Продолжение читайте здесь:
А здесь - начало романа: