Сколько он бежал уже по этому тоннелю, Егор и сам не знал. Время и пространство здесь были не те, что существовали в его привычном трёхмерном понимании. Воздух колебался, стены стекали склизкими волнами, унося за собою дверки, двери и дверцы всех размеров, и тут же вновь формировали новые. Коридор шёл прямой полосой, не имея никаких карманов или ответвлений. Ни единого «рукава» не попалось Егору на его пути. Наконец, он остановился, тяжело переводя дух. В груди саднило от быстрого бега. Но, стоило ему положить на область сердца ладонь, как он понял, что дело состояло не только в скорости – между рёбер торчал осколок.
- Чёрт, - первое, что пришло Егору на ум, - Это, видимо, от того зеркала. Но как же я сразу не почувствовал, и главное, что теперь делать?!
Он внимательно осмотрел себя, больше никаких р.а.н.е.н.и.й не наблюдалось. Треугольный осколок, самым острым, длинным своим концом ушедший внутрь его тела, тускло поблёскивал в полутьме тоннеля.
- Тащить? Но можно сделать только хуже, откроется к.р.о.в.о.т.е.ч.е.н.и.е. Кто знает, что там задето. Хотя с дыханием всё, кажется, в норме, значит сидит неглубоко и лёгкое не задето. Сердце тем более. Иначе бы… и так всё понятно. Но когда я ещё выберусь из этого странного места, в которое я даже не помню, как и попал? За это время осколок может и сдвинуться, и тогда положение может усугубиться. М-да. Значит, будем убирать.
Егор Андреич сделал глубокий вдох, выдох – нет, сидит явно неглубоко, не должно быть ничего опасного. Он расстегнул ворот рубашки, затем остальные пуговицы, снял её и, оторвав оба рукава, связал их между собой.
- Что ж, поехали.
Он вновь вдохнул-выдохнул, и, взявшись через рубашку за осколок, чтобы тот не соскользнул и не сломался, резким движением дёрнул его вперёд. Тут же из раны хлынула к.р.о.в.ь, но Егор понимал, что пугаться не стоит, осколок вошёл под углом и потому прошёл мимо жизненно важных органов. Он быстро сложил рубашку и приложил её к р.а.н.е, перевязав сверху связанными рукавами. Наложив эту импровизированную давящую повязку, он перевёл дух. Что вообще творится? Где он? Каким образом здесь оказался? Он зря напрягал память. Та раз за разом выдавала одну и ту же картину – салон его автомобиля, оживлённый проспект, играющая в салоне музыка и он, спешащий по какому-то делу. Какому? Он не мог вспомнить, как ни старался. Внезапная догадка осенила его.
- Может быть, я у..ме.р? Да нет, ерунда. После с.м.е.р.т.и ничего нет. И уж тем более нельзя ощутить боль, бежать, думать и выполнять все прочие функции живого организма. Что же тогда? Меня оглушили и похитили? Но кому я сдался, я ж не депутат или олигарх?
Посидев прямо на полу (другого ничего тут не было) и, поразмыслив, Егор понял, что ничего не понял, и единственно верным решением в сложившейся ситуации было - вставать и двигаться дальше. Наверняка здесь должен быть выход, и он его найдёт, тем более к.р.о.в.о.т.е.ч.е.н.и.е стихло и лишь пульсирующая, тянущая боль всё ещё напоминала о повреждении. А все эти странности с текущими стенами и плавающими дверьми, меняющими свою форму, скорее всего следствие ЧМТ, которая у него наверняка имеется.
- Да, надо бы поскорее выбраться и провести обработку р.а.н.ы и прочее. Ну, ничего, коллеги всё сделают в лучшем виде, главное выйти уже отсюда на Русь.
Егор поднялся и пошёл вперёд. Слегка подташнивало и кружилась голова, но, в общем-то, состояние было сносным.
- Так. Что там говорила эта бабка? «Иди до конца, там будет дверь». Да тут кругом одни двери! Ах, да, она уточнила, что я сразу узнаю «свою». Что ж, увидим.
Его размышления прервал какой-то посторонний звук. Словно бы бормотание, шёпот, тихий и спокойный, но главное… такой знакомый, доносился откуда-то слева. Егор остановился, прислушался и сердце его, и без того саднившее из-за р.а.н.ы, заныло. Он узнал этот голос. Он и не забывал его никогда. Хранил чутко все эти годы, пол жизни… оберегая от чужого вторжения, чтобы никто не мог обидеть, посмеяться, унизить его тайну. Этим голосом согревался он в зимние ночи, когда хлестала по стёклам вьюга. Этот голос давал ему силы жить, когда становилось совсем уже невыносимо и тоскливо и он, держа в руке бутылку с в.и.с.к.и, подумывал о том, чтобы разом закончить все эти бессмысленные поползновения под названием жизнь. Это был её голос.
- Юля? – осторожно позвал Егор.
Шёпот на миг прервался, но затем вновь усилился. Теперь Егор мог уже различить отдельные слова.
- Я чувствую, что с ним что-то случилось. Спаси его, спаси и сохрани.
Он медленно двинулся по коридору, свет то гас, то вспыхивал, и в этих всполохах он заметил дверь. Она была совершенно обычного размера и фактуры – деревянная дверь, с ручкой и замком. Егор протянул ладонь и медленно нажал на ручку. Дверь легко приоткрылась. Поколебавшись мгновение, он зажмурился и вошёл. Он не сразу открыл глаза, боясь, что всё окажется видением, мороком. Но, когда он это сделал, то понял, что не ошибся. Перед ним была уютная комната, погружённая в полумрак. На противоположной стене находилось окно, занавешенное тонким белым тюлем, и свет уличного фонаря проникал внутрь. За окном рос тополь, и ветви его мягко шуршали по стеклу – ночь была ветреной. В углу комнаты притулился комод, накрытый ажурной салфеткой. Его украшали различные статуэтки и фигурки, больше всего было тут образов ворона.
- Юля всегда их любила, - скользнула мысль, - Говорила, что эти птицы олицетворяют мудрость и им точно известна тайна бытия.
Над комодом висела на стене небольшая божница с образами. Тёплый огонёк лампады мерцал одинокой звездой, и лучи его множились сквозь грани голубоватого стекла. Лики Господа, Богородицы и святых взирали ласково и внимательно, и глубокая радость одновременно с невыразимой печалью читалась в их взорах. Они, как любящие родители, с тоской смотрели на то, как их дорогое чадо сотворило какую-то нехорошую шалость, и теперь им горько от того, что так вышло, что их воспитание не возымело толку, но в то же время, они знали, что каждый имеет шанс на исправление и ждали раскаяния от дитя. Они не наказывали. Наказывал себя сам провинившийся, теми событиями, что следовали за его проступком, он сам запускал невольно их череду, даже не догадываясь о том.
У одной из стен расположилась кровать с несколькими небольшими подушками на ней и скомканным покрывалом. На полу у ног – мягкий круглый ковёр. Стол в углу, явно рабочий – заставлен книгами, бумагами, какими-то мелочами. Две книжных полки над ним. Напротив раскрытого ноутбука – раскрытый блокнот и ручка в нём. Голубоватое свечение монитора. Кресло. Цветок в кадке на полу. Егор не разбирался в растениях. То ли фикус, то ли пальма какая декоративная. А в центре комнаты стояла... Нет, это была не та юная девушка, образ которой он хранил как святыню. Но, тем не менее, он узнал её сразу. Она почти не изменилась, но всё же стала иной. Вокруг больших выразительных глаз залегли тени и морщинки. Уголки губ чуть опустились. Но возможно, это было связано с её состоянием – она плакала, и дорожки слёз блестели в свете лампады на её щеках. Такая же стройная, как двадцать лет назад, и даже кажется ещё краше и изящнее. Так дорогая вещь с годами становится ещё более ценной, превращаясь в раритет, тогда как дешёвая безделушка напротив – тускнеет, кукожится, портится и превращается в нечто непотребное. Юля была одета в бежевый костюм, широкие рукава и брюки спадали волной, придавая образу некую художественность. Светлые волосы перехвачены резинкой на затылке. Несколько прядей обрамили лицо. Руки, сложены молитвенно на груди, нервные пальцы, не знающие покоя, перебирают что-то невидимое взору. Веки чуть припухли от слёз. Этот профиль он узнал бы из сотен тысяч. Да, она стала старше. Но лишь дороже и прекраснее. Как бы он хотел обнять её, прикоснуться к ней кончиками пальцев - трепетно, ласково, бережно.
Егор сглотнул тяжело, к горлу подступил комок.
- Юля? – хрипло произнёс он.
Она не обернулась, будто и не услышала его зов.
- Юля? – повторил он уже громче.
Она нахмурилась, перестала плакать, повернула голову в его сторону, чуть склонив её к плечу, как птица.
- Юля, - прошептал он и шагнул к ней навстречу.
Но взгляд её не уловил его движения, и это смутило его. Она что же, не видит его? Но как же так?
Егор подошёл совсем близко и дрожащей рукой провёл по её волосам. Они были такими же мягкими, как и тогда, когда им с Юлькой было всего по двадцать лет, и пахли нежным тонким ароматом. Пламя лампады дрогнуло от движения его руки и метнулось на миг в сторону. Юля сжала губы, прищурилась, выдохнула:
- Егор?... Ты здесь?...
- Да! - крикнул он радостно, но она вновь не услышала его.
- Да что же тут творится, чёрт побери?! – заорал он в ярости и ударил кулаком в стену.
Юля протянула вперёд руку, коснулась края его повязки, отвела ладонь. Опустила ресницы и снова заплакала, обратив взор к иконам:
- Пресвятая Богородица, спаси его, выведи его на свет, помоги ему… прошу… Я чувствую, что с ним стряслось что-то плохое, страшное.
Егор сжал руками голову, замотал ею из стороны в сторону, пальцы сжались в кулаки.
- Я у.м.е.р! Я у.м.е.р! – стучало в висках, - Юля, Юля! Как мне выйти отсюда, скажи?
Но женщина лишь твердила слова своей молитвы, прося небеса о заступничестве. Она не слышала его. Он был ничем, пустотой, воздухом, вакуумом.
Егор развернулся и, отшвырнув с дороги стул, бросился вон из комнаты.
(продолжение следует)
Иллюстрация - художник Здзислав Бексиньский.
