Герхардт курил у окна в конце длинного зелёного коридора, примыкавшего к банкетному залу.
– Ты куришь? – услышал он за спиной.
Он увидел девчонку и выбросил папиросу в окно.
– Уже нет.
Она с любопытством и без особых церемоний его рассматривала.
– А ты кто?
– Герхардт. А ты?
– Я… – она принялась так важно вышагивать перед ним, что он едва удержался от смеха. – Я уже второй год подряд победитель городской олимпиады по немецкому языку.
– Ясно. А что за город?
– Ленинград.
Он даже свистнул.
– Что? Не ожидал? – малявка, видимо, любила хвастаться.
– И как же зовут победителя?
Из зала кто-то вышел, не обратив на нас внимания.
– Наташа. А сколько тебе лет?
– Девятнадцать. А госпоже певице?
Она засмеялась.
– Ну, пятнадцать. С половиной. Почти с половиной… Слушай, тут такая тоска, тебе не кажется?
Мой скучающий вид говорил лучше всяких слов.
– Ух ты, смотри! – вдалеке, в окне, мы увидели высоченное ветвистое дерево.
Её кремовое платьице коснулось меня. Худенькие ручки ловко упёрлись в подоконник, и локти чиркнули по моим рукам.
– Смотри же! – нетерпеливо тыкала она мне в это дерево.
«Ну и весёлая штучка», – подумал я.
– Давай туда? Оттуда можно весь город увидеть. Хочешь?
Я первый раз встречал хулиганов хлеще меня.
– А родители?
– Так мы сейчас вернёмся, тут недалеко.
Она заглянула в зал: Вилли танцевал со старшей дочкой генерала, а родители занимались едой и разговорами.
– Смотри, Нина танцует!
Я тоже заглянул – поверх её головы.
– Что же такого? Она разве у вас монашка?
– Она глухонемая. Ой, видишь, и в ритм попадает! Ничего себе!
Наташа не дала мне времени переключиться.
– Бежим?
Навстречу шли важные персоны банкета, благосклонно улыбнувшиеся нам. Мы чинно ступали по зелёному коридору, но как только те скрылись в зале, девчонка схватила меня за руку – и мы понеслись вон от этой зелёной чинности.
Сбежали со второго этажа – и снова персоны навстречу. Мы притормозили, а щёки наши разгорелись от бега.
– Здравствуйте, здравствуйте… – как почтенная фрау, кивала им Наташа; я вторил ей, но прыснул от смеха, едва персоны оказались позади.
На бегу она успевала задавать вопросы:
– Ты пианист?
– С ума сошла? Девчачья профессия. Я военный.
Она остановилась:
– Почему это девчачья? Я вот ни одной женщины-пианистки не знаю. Ну, среди известных.
Мы немного отдышались. Она всё-таки была очень миленькой.
– Ты откуда так хорошо немецкий знаешь?
Она придирчиво меня оглядела, видимо, заподозрив во мне человека недалёкого, после чего изрекла:
– Ну, талант.
Я рассмеялся. До чего же необъятные амбиции для советской пигалицы.
– Ты коммунистка? – спросил я.
– Нет ещё. Недавно приняли в комсомол. Галстук такой красивый! Ты бы видел…
– Да уж видел…
– Правда? Где?
Я замялся:
– Ну, где там твоё дерево?
Встречные смотрели на нас как на сумасшедших, кто-то шарахнулся к обочине.
– Ух ты! Вот это да!
Дерево, и правда, было великолепным.
– Какое высокое! – всплеснула руками Наташа. – Как раз то, что надо.
Ни одна фройляйн на моём любвеобильном жизненном пути не умела так восхищаться обычным деревом и ни у кого не было таких худых трогательных ручек.
– Подсади меня!
– Ты, что, собралась лезть на него?
– Ты даже не представляешь, что там увидишь!
– Но ты испачкаешься!
– Так грязь – это временно, а там – то, что вечно. Ведь это важнее.
Я тоже мог стать чёрным трубочистом, карабкаясь за ней по раскидистым веткам, но мне не хотелось сейчас думать о том, что прилично, а что – нет. Мне было с ней так спокойно, что даже страх свалиться с такой высоты и разбиться насмерть казался смешным.
Под юбкой у неё были белоснежные штанишки, которые быстро покрылись серыми пятнами, а лаковые туфельки оцарапались ветками. Но девчонка стремилась к вершине.
Наконец, она удобно уселась почти на самом верху. Я весь путь смотрел только на неё и сейчас расположился рядом. Мы обняли тёмный ствол. Я поднял глаза – и ахнул. Большой город с желтеющими кронами был у наших ног. Наташа молчала: вид превзошёл её ожидания. Мы переглянулись. Она видела мой невыразимый восторг.
– Не боишься свалиться? – тихо сказал я, боясь нарушить желтеющую гармонию, на которой лежало синее небо.
– На земле опасней, чем здесь, – она любовалась миром.
– Точно.
– Смотри – там наш банкет!
Как же хорошо мне было здесь, оторванным от всех тревог, здесь, где не надо было думать, как насолить отцу или угодить матери, где была только эта странная юная коммунистка с растрепавшимися косичками, так по-взрослому созерцающая великолепие, окружившее нас. Она настолько просто со мной общалась, что я даже удивлялся: а со мной ли она вообще разговаривала?
– Почему ты подошла ко мне?
Она посмотрела на меня и задумалась.
– Я хотела спросить, почему пианист в военной форме. И удивилась, что ты куришь.
– Не нравятся курильщики?
Она вздохнула:
– Мой папа тоже часто курит. Это так неприятно. Он говорит, что иначе не может думать, а ему надо много думать.
– Я могу бросить, если ты хочешь.
Она не поняла, шучу я или всерьёз.
– Думаешь, у меня получится? – продолжал я.
Она улыбнулась и кивнула:
– Я в тебя верю, – и я почувствовал её руку на моём плече, как будто мы уже век дружили.
Она так просто это сказала, что я не поверил:
– Что?
– Я верю в тебя, – повторила она и вздохнула. – Нам вниз пора.
Друзья, если вам нравится мой роман, ставьте лайк и подписывайтесь на канал!
Продолжение читайте здесь:
А начинается роман так: