Нойдя из вестибюля станции метро Лубянка, тут же начинаешь чувствовать себя неуютно. Над тобой возвышается огромное здание ФСБ на Лубянке 2.
В здешних подвалах пытали и расстреливали людей. Тут не очень-то принято гулять. По периметру стоят полицейские. Если начинаешь фотографировать, они обращают на тебя внимание и весьма вежливо подходят. Ничего не говорят, но следят, чтобы особенно много не снимала. Не положено.
В сотне метров отсюда, в особняке на Никольской, подписывали расстрельные приговоры, а если пройти по Лубянке чуть дальше, подойдешь к «Якорю» на Лубянке 11. Здесь заседал Феликс ака Железный Дзержинский, а в дворике напротив расстреливали людей. Все это было так давно, что может повториться. Впрочем, большинство тех самых зданий по сию пору принадлежат силовым структурам.
Как бы тепло на улице ни было, прогуливаясь в окрестностях Лубянки, тебе все время хочется поднять воротник куртки, надеть маску и стать невидимой. Добавляют неприятных ощущений автозаки, которые дежурят буквально в каждой подворотне.
Варсонофьевский переулок неподалеку от Лубянки обладает, пожалуй, самой мрачной историей из всех здешних мест.
Убогое кладбище
Свое сложнопроизносимое название этот переулок получил благодаря одноименному женскому монастырю, который здесь был еще с XVI века. В те времена это была мрачная окраина города, в которой обретался всякий сброд. Бедный и совсем не престижный монастырь выживал только благодаря подачкам власти, которые им давали за заботу об убогом кладбище, располагавшемся у стен монастыря. На нем хоронили неупокоенные души: убийц, преступников, бродяг, умерших насильственной смертью, самоубийц. Одним словом, тех, кого нельзя было хоронить на приличном кладбище, о ком некому было позаботиться ни при жизни, ни после смерти. Монахини хоронили несчастных, содержали в порядке могилы, а за это получали некоторое дополнительное вознаграждение.
Простые люди обходили эти места стороной. От убогого кладбища веяло тоской и печалью. Об этом месте говорили с презрением и брезгливостью, а если хотели послать человека подальше, желали ему быть захороненным именно здесь. Худшей участи придумать было нельзя.
Когда уже в XVII веке Лжедмитрий пришел на престол, первым делом повелел захоронить на убогом кладбище Бориса Годунова. Впрочем, останки печально известного царя все же перезахоронили потом в другом месте.
Салтычиха
Здешние места явно привлекали взоры многих не самых приятных людей. Поблизости, на соседней улице находился, например, дом Салтычихи, в подвале которого она любила иногда поистязать кого-нибудь на досуге. Впрочем, основное веселье она устраивала на своей усадьбе, которая располагается на территории современного поселка Мосрентген, где-то на Теплом Стане.
Якорь и расстрельный двор
В конце XIX века дом на Лубянке 11, прилегающий к Варсонофьевскому переулку, приобрела страховая компания «Якорь». В те времена эта часть города считалась достаточно престижной и успешной. В смутные дни Красного террора именно здесь пожелал заседать Феликс Дзержинский со своим ВЧК ака НКВД ака КГБ ака ФСБ (и там еще пара названий, но суть одна).
Здание страховой компании «Якорь» имело весьма специфическое внутреннее устройство. Особенностью этого дома было довольно большое количество небольших закрытых, звукоизолированных комнат без окон, которые использовались как хранилища или сейфы. Из-за названия страховой компании, а также из-за этих особенностей помещения здание вскоре стали именовать Кораблем.
В дни террора тут кипела работа. То и дело из здания входили и выходили «тройки», команды сотрудников по три человека, которым дозволено было расстреливать людей безо всякого суда и следствия. Товарищ Владимир Ильич Ленин террор одобрял и поддерживал, да и не он один. Несогласных было много, на убеждения и перевоспитание времени не было. Сделать карьеру палача было просто, поэтому очень быстро вырисовались «ударники» производства, которые знали и любили свое дело.
Напротив Корабля, чуть подальше по Варсонофьевскому переулку находился расстрельный двор. Там и днем, и ночью стоял дьявольский грохот работающих моторов автомобилей, слышались чьи-то крики и ругань. Грохотом этим легко можно было замаскировать звуки выстрелов. Тела тут же грузили в кузов, а уже заведенную машину с трупами отправляли в ближайшее место по утилизации человеческих отходов, в смысле в крематорий для политзаключенных.
Казненные без суда и следствия отправлялись в общие могилы без креста и имени. Несогласных людей предпочитали вычеркивать из архивов истории. Даже помнить их имена и лица считалось уже актом несогласия, а за такое можно было и в Варсонофьевский прогуляться.
Палачи
В те дни, прогуливаясь по Лубянке, можно было встретить мрачного вида мужчину в круглых очках, с массивными усами и военной выправкой. Это был Петр Магго, один из первых учеников Феликса Дзержинского. Магго отрядили организовать внутреннюю тюрьму в здании на Лубянке. Именно он следил за тем, чтобы в одиночных камерах, где содержались в разное время Сергей Есенин и Осип Мандельштам, было все, что нужно… для сведения счетов с жизнью или схождения с ума.
Когда Магго наладил работу тюрьмы, его отправили дальше по улице, заведовать Кораблем и налаживать работу расстрельного дворика, чем он и занимался вплоть до 1940-го года. На пенсии его мучили кошмары, из-за чего он предпочел смерть от выпивки.
А вот Василий Блохин всякими излишествами вроде совести не обладал. Он свою службу палача любил, работу на дом вроде не брал. Блохин любил лично командовать расстрельной командой. На его счету десятки тысяч жизней. Его даже Лаврентий Павлович Берияя побаивался за жестокость и скудоумие. Палач верой и правдой прослужил конторе три десятка лет. Только в 1953-м году его освободили от любимой должности.
Расстрельный двор служил чекистам и в годы Красного террора, и во времена репрессий. Поначалу работали грубо и топорно, никто не стеснялся во дворе расстреливать, но потом все-таки времена изменились. Новая этика, всеобщая толерантность, понимаете ли…
Пришлось оборудовать в соседних домах специальные расстрельные помещения. Говорят, Палаты князя Голицына под эти цели переоборудовали, ну а потом и вовсе казни из моды вышли. Но ничего, мода, как говорится, циклична.
