117 лет назад, в июне 1906 года, молодой агроном Михаил Пришвин отправился в путешествие на пароходе сначала по Ладожскому, а потом по Онежскому озерам. Затем из Повенца он на лошадях добрался до Выгозера. В результате этой поездки Пришвин осознал себя писателем и написал первую и одну из своих лучших книг -«В краю непуганых птиц: очерки Выговского края».
Со школы в сознании многих читателей Михаил Пришвин – детский писатель, рассказывавший о природе, зверушках всяких. Это не совсем так. Вот это не большевистская пропаганда, а простое бытописание из книги Пришвина, 1907 год:
«Ранней весной молодая, самая сильная часть населения отправляется на сплав лесов, «уходит в бурлаки», как здесь говорят. Впрочем, среди бурлаков попадаются и мальчики, и старики: «Ходим в бурлаки, – скажут здесь, – с малых лет и до дикой старости».
Бурлачество здесь – словно всеобщая повинность. Население проклинает эти каторжные и опасные работы, но жить без них не может. Вербовка бурлаков начинается приблизительно с Крещенья, в то время, когда крестьянин уже наверное съел не только собранный им хлеб, но и тот, который ему дал местный лавочник под будущий лов рыбы: мережный весенний, осенний неводной и под рябы, то есть под рябчиков, тетеревей и прочую дичь. Вот в это то время где-нибудь в центральном месте поселяется десятник, который вербует бурлаков, выдавая им вперед задаток. Денег у десятника обыкновенно нет; он сам берет муку в кредит у повенецких лавочников, и потому задаток, даже и весь будущий заработок выдается мукой и другими продуктами. Между Крещеньем и половиной марта лучшая, сильная часть населения успевает уже продать и проесть свою рабочую силу. Лишь немногие могут избежать этой кабалы и наняться весной непосредственно у приказчика, заведывающего сплавом леса».
Помнится, как в одной исторической группе Вконтакте появились фото старинных карельских домов, типа этого:
И как полагается, тут же в комментариях появились персонажи из «12 стульев» Ильфа и Петрова: «В любом музее можно найти таких людей... такой человек стоит посреди зала и, не глядя ни на что, мычит, тоскуя: – Эх! Люди жили!»
Жили. Хотя далеко не все. Причем жили в таких больших домах патриархальными семьями, про что тоскующим гражданам нужно объяснять отдельно. А вот что пишет Пришвин:
«И на Карельском острове есть и богатые, и бедные люди; об этом можно заключить уже по внешнему виду изб. Вот большая, прекрасная изба, а рядом с ней – жалкая, похожая на кучу дров, избушка с полуразрушенной крышей. Общего между этими избами только их бросающаяся в глаза оригинальная северная архитектура. Под одной кровлей здесь укрыты и жилище человека, и все хозяйственные дворы...
Из тридцати дворов Карельского острова в трех дворах по две коровы, в пяти – совсем нет, в остальных – по одной. У шестнадцати хозяев совсем нет лошадей. Во всей деревне только тринадцать неводов, которыми пользуются по два двора. Без коровы еще можно жить, можно жить и без лошади, но когда нет лодки, то остается только идти «по проклятому казачеству», то есть наняться в работники к тем, кто нуждается в рабочих руках».
Кстати, не знаю, откуда это пошло, но в Карелии «казаками» называли батраков. Ну а нынешних плакальщиков по «России, которую они потеряли» было бы неплохо перевести на машине времени в дореволюционную Олонецкую губернию, на сплав. И посмотреть потом, как быстро они бы нашли ближайшую эсеровскую или социал-демократическую ячейку...
Вот еще интересное наблюдение Пришвина:
«Лес, сплавом которого заняты бурлаки по рекам и озерам, направляется к Белому морю, к Сороцкой губе. Там он распиливается на доски и отправляется в Англию. Само собой понятно, что для этого выбираются только самые лучшие деревья; но даже и они не сплавляются целиком: от них отрезается ровная часть, а верхушка в две-три сажени бросается в лесу и гниет. Гниет также и пропадает даром весь сухопостойный или поваленный ветром лес. В то время как где-нибудь в черноземной полосе чуть не из-за сучка помещик судится с мужиками, здесь бесчисленное количество леса пропадает даром».
Теперь про православие, духовность и прочие традиционные ценности, которые после 1917 года извели нехорошие большевики:
«Если бы вы знали, что только мне приходится проделывать в борьбе с этими верованиями! У них в каждой деревне есть своя знаменитость: в Тиковницах рыбный колдун, в Коросозере – скотский, у нас – ружейный и свадебный. А сколько тут знахарей, ворожей!
– Как же вы с ними боретесь? – поинтересовался я.
– Да как придется. Вот на днях пришел ко мне мужик кровь унять: ему разрубили топором жилу, и знахарь ничего не мог сделать. Я сейчас же послал сторожа собрать всех наших знахарей и колдунов унимать руду. Собрались, никто не может. А я приложил арнику на вате, кровь сразу и унялась. Кажется, после этого можно бы сдаться колдунам. «Нет, – говорят, – в присутствии фельдшера заговоры не действуют...». А то вот еду раз на лодке, со мной человек десять народу. Вынул я из кармана «Олонецкие губернские ведомости», где напечатан был коровий заговор, так называемый «отпуск», и стал читать. Думаю, узнают, что это не только колдунам, а и всем известно, перестанут верить. Так что же вы думаете? Только кончил я читать, сразу несколько голосов: «Прочти, прочти еще раз, не запомнили, да пореже читай...» Вот и судите сами, как тут бороться. Заболеет ребенок оспой, все идут, кланяются больному: «Оспа матушка,– говорят,– смилуйся, уходи!» И разносят болезнь по своим детям. Ну, что я с своей медициной сделать могу? А какие расстояния! Иногда позовут верст за семьдесят. Едешь на лошади, едешь водой, идешь пешком. Пришел, посмотрел, дал порошок – и кончено. Я не уверен даже, что этот порошок не очутится где-нибудь за божницей».
В Выгозерье Пришвин столкнулся с потомками первых старообрядцев, основавших здесь Выгорецкое общежительствои записал рассказы, как православное государство боролось с православной же верой:
«Общежитие было разрушено самым варварским способом. Сначала под предлогом «округления дачи», а на самом деле просто для удобства надзора отобрали лучшие земли на Выгу, потом переселили на Выг православных крестьян, отпущенных одним псковским помещиком на волю без земли в надежде, что они сплотятся в борьбе с «сими отдаленными племенами».
Седьмого мая 1857 года, как рассказывает Е. Барсов «выговцы собрались вечером в часовню на всенощную ко дню Иоанна Богослова. Большак вынес из келий свою икону, чтобы петь перед ней величание; в это время чиновник Смирнов, со становым приставом, волостным головой и понятыми, явился в часовню, объявил собравшимся, чтобы прекратили служение и вышли вон; потом запечатал часовню и приставил к ней караул». Наутро «целые горы икон, крестов, книг, складней были навалены и увезены неизвестно куда». Говорят, что чиновники нарочно садились на воза, чтобы показать свое презрение к тому, на чем сидели. Часовни и другие здания потом были сломаны на глазах раскольников».
Читайте русскую классическую литературу! Она, как свидетель жизни народа, опровергает все буйные фантазии нынешних монархистов…
Другие мои публикации о дореволюционных источниках по истории русского Севера:
1.КАК РУССКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ РАЗРУШАЛА ПРАВОСЛАВНЫЕ ХРАМЫ
2. Александро-Свирский монастырь и распутство местных селянок
