Мне всё время хотелось поехать на хутор Башкирка Комсомольского района Сталинградской области (сейчас Волгоградская), да как-то всё не получалось.
Но вот когда я купил «Запорожец», который пригнал из Москвы, то решил – обязательно поеду. Собрались мы туда с семьёй – женой и дочерью, ей было тогда 7 лет. Подъехали к тому месту, где был хутор, который как неперспективный снесли. Я всё вспомнил, хотя прошло более трёх десятков лет. Дома на хуторе все были снесены, остались только разрушенные фундаменты, да и те заросли травой и с трудом можно различить. Но свой дом я нашёл сразу, то есть только фундамент. Дом у нас был какой-то круглый, пристраивали без конца. Около нашего дома был дом бабушки и дедушки Куркиных, затем дом Жуковых, потом Авдеевых. За прудом через плотину была улица настоящая, там было больше домов и школа четырёхлетка, но мы дружили только с ребятами с этой стороны пруда. А на той стороне жил мой дядя Куркин Григорий Васильевич, у него было двое детей – Тая и Дима. Родник проходил по хутору и питал пруд, из родника мы брали воду.
Хозяйство у нас было большое: корова, поросёнок, несколько овец и птица разная. Сад был, сейчас только осталась груша-черномяска и тёрн мелкий. Жили мы в достатке, семья наша была большая:
мама – Митина Екатерина Борисовна;
отец – Куркин Филипп Васильевич;
старший брат Иван 1926 года рождения;
сестра Анна 1927 года рождения;
брат Михаил 1929 года рождения;
и я – Александр Куркин 1935 года рождения.
Семья была трудолюбивая, отец очень строгий. Во дворе было много катухов, навесов, сараюшек, большой сеновал, где мы любили играть. Весь день мы работали по хозяйству, а вечером отец разрешал сходить покупаться и поиграть с ребятами. А когда отец уезжал по делам, он был ветеринаром, то мама нас с утра отпускала на пруд купаться и играть. Мое детство на х. Башкирка было счастливым и безоблачным, простор необыкновенный, куда ни посмотришь – везде степь бескрайняя.
Вот сейчас я хожу по исчезнувшей деревне, и сердце щемит. Хутор стоял на бугре, а внизу сейчас стоянка сельхозтехники, по ней разбросаны плуги, косилки, железки, тракторы, и земля залита маслом, и всё кажется большим кладбищем. Я несколько раз ходил по «улице», называл, кто где жил, потом возвращался и снова называл фамилии, уточняя и вспоминая. Жена моя Галя и дочь Ирина сходили к роднику и были удивлены, что это всё заросло, а ведь место было очень удобное для жизни людей.
Я сел под одно оставшееся дерево и стал вспоминать дальнейшую нашу жизнь. В 1940 году семья переезжает в х. Сенной, где мы купили дом и отдали в придачу корову. Через некоторое время отца забирают в армию, началась война. Вот тут-то мы и познали голод самый настоящий. Мама посылала нас в степь собирать травы, мы собирали семена трав, и она варила из них кашу. Щи варила тоже из трав, конского щавеля. Мы рвали и ели кугу, она была по вкусу как капуста, а вместо сахара у нас был солод.
Помню, что у нас в основном еда состояли из картошки. Весной мы вырезали глазки из неё и сажали по несколько штук в одну лунку, а остальную пускали на еду. Почему-то урожай был хороший, и я, будучи уже взрослым, думал, что так и надо одни глазки сажать, а сейчас люди от «жира» закапывают целый клубень в землю. Стали сажать овощи около колодца, в нём вода была питьевая, мы весь день крутили его и поливали. Яблоки, груши собирали, резали, сушили, а мама ходила и меняла на еду. Хлеба совсем не было. Мама пекла что-то из мякины с молотыми желудями и травой.
Немцы в х. Сенной не входили, но мы видели самолёты, которые сбросили бомбы в поле, после мы туда бегали смотреть. В х. Сенном была школа, и все дети учились. Взрослых ребят стали забирать в армию. Ивана забрали в морфлот, где он служил четыре года. Михаил уехал учиться в техникум на фельдшера, Аня уехала учиться в торговый техникум.
Некоторые не захотели идти на войну и стали прятаться в талах (на песках рос густой ивняк). Ночью они воровали у жителей из погребов еду, но жители молчали, так как знали про них и боялись сказать кому-нибудь. Только в конце войны (точно не помню) всё-таки донесли на них, и перед самым рассветом приехали с района военные. Весь хутор вышел посмотреть, как их будут брать. Оказывается, они прятались в колодце, сняли сруб в середине колодца и по веревкам спускались в эти выкопанные ямы. Военные сказали всем отойти и стали кричать, чтобы вылезали. Сначала вышел один, потом второй, их поднимали по верёвкам.
Последний – старший – не выходил. Те, которых подняли, кричали ему: «Чего уж там, выходи! Всё кончено». Наконец и он сдался, и его подняли, и один из военных ударил его по спине прикладом. Потом вырыли яму около колодца до их жилища и стали выбрасывать их утварь. Чего только там не было: одеяла, матрасы, подушки, тулупы и другое. Но главное – гармонь. Мне это врезалось в память, оружия не было. Никто из сельчан ничего не стал брать, так эта куча всю зиму пролежала около колодца, а гармонь принадлежала Бреусову Володе, нашему хуторскому гармонисту, у них вся семья была музыкальная. В это время было холодно, и ребят в одних подштанниках довели до почты, потом посадили в машину и увезли в станицу Сергиевскую. Их осудили за дезертирство, через 10 лет, отсидев, они вернулись, и я их знал уже взрослыми. Вполне нормальные люди, даже и не скажешь, что было у них в молодости такое, да и зачем всем знать, я поэтому и фамилии их не указываю.
Скоро кончилась война, отец вернулся сильно контуженый. Мы стали жить получше.
Вот я не помню, откуда у нас появился сепаратор, но он нас спас. Весь хутор ходил к нам сепарировать молоко, и нам оставляли, кто сколько мог. Может, его отец привёз тогда, я не могу этого сказать. Жили мы в х. Сенном где-то до 1950 года, а потом уехали в Михайловку. Я поступил учиться в лесную школу, потом армия, техникум. Вот что я вспомнил на развалинах моего родительского дома в х. Башкирка. Мы погуляли ещё в степи, я рассказал своим, что вспомнил, и поехали домой в Михайловку.
Моя родина осталась только в моей памяти и паспорте.
Подпишитесь на канал,
чтобы не пропустить новые публикации
