После того, как различные работы, или послушание, насельницами были выполнены, зазвонил колокол, возвещая о начале обедни. Перед иконой Пресвятой Богородицы зажгли свечу, и все обитатели скита потянулись в часовню на Литургию.
Шли сосредоточенно, покрывшись клобуком, не озираясь по сторонам и не останавливаясь для разговоров, с благоговением. Руки держали прижатыми к груди. Монашеская походка, как учили, была «ни сурова, ни ленива»: “Стисни свои руки и соедини свои ноги, и очи сомкни и ум собери, мысль же свою и сердце возьми на Небо”.
Хор из нескольких монахинь пел “с тихостью и разумно, а не козлогласованием. Во едино слово”.
Остальные повторяли псалмы, но только так, чтобы было слышно самому себе. В конце литургии пропели молитву “Буди имя Господне”, трижды поклонились и замерли в ожидании чина Панагии: “А доколе панагии не вынесут, и ты с места своего не мози ступати”.
Чин Панагии - это когда после Божественной литургии все следуют на трапезу, предводительствуемые настоятельницей, торжественно несущей Богородичную просфору, которую затем и разделяют между насельниками обители.
Этот чин восходит к обычаю, существовавшему еще у святых апостолов: собираясь за столом, они отлагали часть хлеба в честь Спасителя, а по Успении Пречистой – еще одну часть в память Божией Матери.
Чин Панагии соединяет трапезу с только что окончившейся литургией настолько, что литургия передает свою благодать трапезе.
Игуменья Филарета вынесла из часовни на особом блюде просфору и понесла в трапезную, за ней последовали все сёстры по одной, поющие псалмы или читающие про себя Иисусову молитву.
Вынутую просфору поставили в трапезной на аналое, прочитали молитвы перед вкушением пищи, и началась трапеза.
По окончании обеда во время благодарения за трапезу в дверях показалась послушница и в отчаянии взглянула на игуменью.
Мать Филарета перекрестилась и быстро пошла из-за стола к выходу, жестом оставляя всех на местах.
- Матушка игуменья, турки у ворот на конях, сейчас тут будут, - слёзно промолвила послушница.
Филарета выпрямилась, как натянутая струна, оглянулась и кивком позвала из трапезной лекаршу Татиану. Та спешно вышла из столовой и воззрилась на игуменью.
- Сестрица Татиана, гости у нас, турки, чую, неспроста. Как наша паломница? – обеспокоенно спросила Филарета.
- Спит, матушка, крепко, - ответила Татиана.
- Беги, Татианушка, покрой её, яко усопшую, ежели что, скажем, сильно болящая была, - велела Филарета, и лекарша бегом направилась в лазарет.
- Ох, господи, забыла, - вскинулась игуменья и крикнула:
- Сестра Татиана!
Но та уже повернула за угол и не услышала призыва.
Тогда Филарета заглянула в трапезную, бросила взгляд на расторопную Агнию, и та мигом подошла к монахине.
- Слушаю, матушка, - поклонилась она и внимательно заглянула в глаза настоятельнице.
- Агниюшка, беги в лазарет, там сестра Татиана укроет гостью нашу, будто усопшую, так ты свечку зажги и в руки ей поставь, как положено всем усопшим, не то, не поверят, проверять станут, - зашептала Филарета.
- Поняла я, - быстро ответила Агния и поспешила по коридору, где и столкнулась с османскими воинами.
Низко поклонившись, она пропустила их и хотела бежать в сторону госпитальной комнаты, но один из воинов грубо остановил её.
- Стой на месте. Покажи лицо, - велел он девушке, подошёл, резко поднял за подбородок и заглянул в глаза.
- Нет, не она. Да и рост у неё, как у янычара, - загоготал он и отпустил послушницу. Девушка, заходив желваками на щеках, смиренно опустила голову и застыла на месте.
- Доброго дня гостям великим! – уважительно произнесла игуменья и степенно поклонилась османам.
- И вам доброго дня, - ответил один из них и продолжил:
- Мы охранники из султанского дворца в Трабзоне. Оттуда на днях бежала бывшая наложница представшего перед Аллахом султана Селима, да пребудет его душа в раю. Не скрывается ли она у вас?
Мать Филарета слегка побледнела, затем, овладев эмоциями, с покорностью произнесла:
- Да что вы, как можно. Великий султан Мурад, как взошёл на престол после своего великого отца, султана Селима, так и жалует нас своею милостью, подарок днесь нам послал, и мы отвечаем ему тем же. Если б что узнали, непременно сообщили бы. А ты что стала и слушаешь? – обратилась она вдруг к сестре Агнии, широко раскрыв глаза и многозначительно моргнув, - иди, куда шла. Не твоего ума дело.
- Простите, матушка, не гневайтесь, - бросила та и побежала прочь по коридору в сторону госпитальной комнаты.
- Мы вам верим, однако ханаку вашу обыщем, - ответил охранник.
- Как вам будет угодно, - смиренно сказала мать Филарета, поклонившись. – Можем начать с трапезной, сёстры все ещё там, потом пойдём по кельям да в лазарет, других помещений у нас нет.
- Хорошо, идём, - согласился старший и пошёл за игуменьей в столовую.
Осмотрев каждую девушку, заглядывая в лицо и смерив фигуру, стражники пошли по кельям, которые оказались пустыми.
Пройдя дальше по коридору, остановились возле дверей лечебницы.
- Позвольте вас предупредить, - серьёзным тоном произнесла мать Филарета, - здесь у нас лежали три монахини, тяжело болящие, две ночью скончались, мы их вынесли на погост, другая отошла недавно, ещё молитву заупокойную прочитать не успели. Вы поосторожней, упаси господь, болезнь заразная.
Воины переглянулись и нерешительно отворили дверь.
На кровати лежала женщина, покрытая по шею покрывалом, в сложенных на груди руках стояла горящая свеча, а рядом на полу в горшочке лежали окровавленные бинты.
Над усопшей склонились две монахини и шептали молитвы.
Филарета уже, было, выдохнула, но заметила, вдруг, что пламя свечи трепещет под воздействием дыхания “усопшей”.
- Дети мои, негоже вам дышать этим смрадным воздухом, как бы не коснулся вас его чёрный дух, - взмолилась она, глядя на воинов. Те посмотрели на кровь на бинтах, снова переглянулись и спешно покинули комнату.
- Ладно, мы уходим. Если услышите что-нибудь или увидите, дайте знать во дворец, - приказал главный стражник и, кивнул головой своим товарищам, указывая на выход.
- Непременно так и сделаем, - ответила игуменья и низко поклонилась.
Османские воины вышли, сели на коней и тихо пошли вниз по тропе, удаляясь от монастыря.
- Господи Иисусе Христе, спасибо тебе! Спаси, сохрани и помилуй! Матерь Божия Пресвятая Богородица, слава Тебе! – тяжело дыша, молилась мать Филарета, опираясь на посох и свесив голову.
Постояв так несколько минут, она пошла в лазарет. Лекарша Татиана и сестра Агния молча сидели на пустой кровати. Увидев на пороге настоятельницу, они встали и поклонились.
- Сидите, девы мои, отдыхайте. За смелость вашу и находчивость хвалю! Где кровушку взяли для повязок? – улыбнулась матушка, усаживаясь рядом.
- Сестрица Агния по руке себе ланцетом полоснула, я уж её перевязала, - довольным тоном с нотками облегчения ответила врачевательница.
- Ох, бесстрашная какая дева, молодец! – искренне удивилась Филарета.- Не знаю, как и благодарить вас за верность вашу. Хотя, знаю. Разрешу вам обитель нашу покидать по мере надобности.
- Спасибо, матушка! Как не быть тебе верной? Всех ведь ты под своё крыло взяла, защитница ты наша! Всё про нас знаешь, да молча Богу за нас, грешных, молишься! – со слезами на глазах ответила Татиана.
- Все мы грешны, сестрица, даст Господь, отмолим грехи наши молитвами да делами благими. Вот девушку уберегли от супостатов. Слава тебе, Господи! Видать, сильно в рабстве-то натерпелась, раз бежать насмелилась. Не каждый решиться бежать оттуда, на верную гибель себя обрекать. Ну ничего, здесь её никто не обидит. Присматривай за ней, Татианушка, а дальше поглядим, как быть, - сказала Филарета и поднялась с места.
…Селимие очнулась ночью и испуганно обвела взглядом сумрачную комнату с единственной горящей свечой. Сквозь маленькое окошко напротив кровати проникал робкий лунный ручеёк света и свежий воздух.
Девушка долго соображала, где находится, не в силах упорядочить рой разлетающихся в голове мыслей. Последние дни, а, может, даже недели, прошли, словно в тумане.
Тёплая волна воспоминаний захлестнула её рассудок и, бередя сознание, унесла девушку в её далёкое детство.
Гуашхун… Да, это её имя, имя черкесской княжны.
Она была любимой дочерью кабардинского князя Магмета, брата принца астраханского Бек-Булата. А тётушкой её была княжна Кученей, а теперь русская царица Мария Темрюковна, с которой всё и началось…
Родилась Гуашхун в тот год, когда царь московский и всея Руси Иван IV взял Казань, в 1552 году. Через два года Иван IV взял Астрахань. Русские неумолимо двигались на юг вдоль плодородных берегов Дона к Черному и Азовскому морям.
Известие о присоединении Казанского и Астраханского ханств к России с негодованием встретили в Крыму и в Стамбуле, которым нужны были твёрдые позиции в Закавказье, на Дону и в устье Волги.
Сулейман был опечален потерей двух известных мусульманских городов. Когда в 1555 году новая русская армия вышла в степи, прилегавшие к Крыму, он дал понять, что не согласится с вторжением русских на полуостров. Сулейман послал Ивану Грозному письмо, написанное золотыми буквами на пурпурной бумаге, назвал русского самодержца “удачливым и мудрым царём”, однако дал понять, что не уступит Крымское ханство.
У султана Сулеймана был в Крымском ханстве сильный союзник – Девлет - Гирей. Тот сам претендовал на владение Северным Кавказом и нижней и средней Волгой, где располагались Астраханское и Казанское ханства, которые турецкие султаны стремились превратить, как и Крымское ханство в своих вассалов.
Судьба России теперь зависела от того, сможет ли Иван IV обзавестись столь же устрашающей тенью. И русский царь нашёл решение. Он принял в русское подданство кабардинских князей Темрюка и Тазрюта со всеми их землями.
Гуашхун было пять лет, когда русский царь Иван IVпринял в русское подданство кабардинских князей. Таким образом царь московский и всея Руси обзавёлся крепкой силой в Закавказье.
А чтобы укрепить связи, русскому царю нашли кабардинскую невесту, княжну Кученей, дочь Темрюка.
Правда, Иван Васильевич только что схоронил любимую жену Анастасию и был безутешен, что стало отрицательно сказываться на государственных делах. Митрополит Макарий и епископы забеспокоились, “гибнет государство”, и велели приближённому царя, окольничему Алексею Адашеву вывести государя из печали.
Тот послушался, нашёл повод и пришёл в государевы палаты.
- Государь, гляди-ко, каков дар прислал князь Темрюк, это лучший сокол! Поедем в мои угодья на соколиную охоту, там лосей – во! - не перестрелять. Развеешь тоску, государь, добрый конь под седлом, что ещё надо, - с залихватским видом обратился к царю окольничий.
- Чего зубы скалишь? Не видишь, в печали я? Вон пошёл, не то велю этого кречета дарованного на тебя спустить, быстро зенки-то твои паскудные выклюет, - грозно рыкнул Иван Васильевич.
Адашев скоренько покинул палаты царские.
- Больше я ему не решусь такое предлагать, благослови, владыка! – кланялся в ноги митрополиту Макарию Алескей Адашев.
Делать нечего, пошёл митрополит сам к царю с ходатайством скорбь отложить: ”Женись, а себе бы нужи не наводи”.
Царь послушался Макария и поначалу отправил сватов к польскому королю сестру его сватать. Однако тот запросил большой выкуп: Новгород, Псков, Смоленск и землю Северскую.
Сильно осерчал Иван Васильевич на такие запросы и послал королю письмо, в котором написал, что придётся-де на того войной пойти, и ещё добавил, что приказал он в земле яму вырыть, куда положат голову Сигизмунда после того, как её отрубят.
Вот тогда и решили найти царю невесту “из своих”. Выбрали красавицу- дочь самого князя Темрюка, княжну Гуащеней, то бишь Кученей. Царь немедленно послал к Темрюку сватов.
Тот долго не отпускал дочь, не хотел, чтоб она веру поменяла, выйдя замуж за православного царя, но в конце концов согласился, потому что кабардинцы ещё не были ревностными мусульманами.
- Глядите, чтобы моя кровинка царю шею не свернула, - недипломатично пошутил Темрюк с посланниками Ивана IV, зная жесткий нрав дочери, напутствуя её в дорогу на русское царство.
