35,9 тыс подписчиков

🇩🇪📰(+) Zeit Magazine: «Россия и Родина: между нами, русскими» (интервью с русскими немцами в Германии: перевод с немецкого)

23 мая 202323 мая 2023

4897

26 мин

Обзор немецких медиа

🗞(+) Zeit Magazine в большом интервью с русскими немцами «Россия и Родина: между нами, русскими» пытается ответить на вопросы, стыдятся ли русские в Германии своей малой Родины и чего им не хватает в Германии? Понятно, что герои интервью были отобраны весьма пристрастно, однако материал всё же категорически рекомендую к прочтению. Уровень упоротости: умеренный 🟡

Вряд ли в Германии найдётся меньшинство, вызывающее столько споров, как русские. Изменился ли их взгляд на своё происхождение после войны? Как они говорят об этом между собой? Каково им было расти в Германии? Чтобы обсудить это, мы пригласили пятерых гостей в ресторан «Пастернак» в Берлин-Пренцлауэр Берг. В отдельной комнате, обставленной как русская гостиная семидесятых годов, за круглым столом собрались: основательница «Пастернака» Серафима Беренштейн, активист Сергей Прокопкин, писательница Элина Пеннер [мама дорогая, как она в Германии живёт с такой фамилией? der Penner по-немецки — бомж, бродяга — прим. «Мекленбургского Петербуржца»], священник Евгений Мурзин и писатель Владимир Каминер, который вообще-то не хотел сидеть за одним столом с человеком из Русской православной церкви, потому что он близок к правительству [🤦‍♂️ — прим. «МП»]. 91-летняя мать Каминера Яна, которая хотела присутствовать из любопытства, сидит на стуле между двумя мужчинами. Последние стулья сдвинуты, подана первая чашка чая.

ZEITmagazin: Приятно, что вы все здесь! Было нелегко пригласить столько гостей на этот круглый стол. Мы получили несколько отказов, а некоторые из вас колебались. Вы не знаете, почему это произошло?

Элина Пеннер: Мы просто говорили об этом. После войны мы с трудом спасаемся от расспросов СМИ: всё время приходится выуживать из шляпы какого-нибудь родственника. Нет ли у вас дяди, спрашивают они, сестры, бабушки? Но в то же время я стала осторожной, я тоже хочу защитить своих русско-немецких родственников. В прошлом этнические немецкие иммигранты должны были нести коллективную ответственность за две вещи, в частности: преступность и алкоголизм.

ZEITmagazin: Стало ли особенно трудно быть русским после вторжения России на Украину?

Сергей Прокопкин: Прежде всего, я спрашиваю: что значит быть русским: этнический ли ты русский? Русско-немецкий? Или русский еврей? Есть такая поговорка: война не терпит различий. В настоящее время на всех людей, говорящих по-русски, навешивается ярлык «русские». Это относится даже к выходцам из нынешнего Казахстана или Узбекистана.

ЭЛИНА ПЕННЕР

36 лет, ведет онлайн-журнал Hauptstadtmutti и в прошлом году опубликовала свой первый роман Nachtbeeren («Ночная ягода»), вдохновленный историей ее русско-немецкой семьи. Она родилась в Каменке/Оренбурге и в возрасте пяти лет приехала в Минден в Вестфалии как меннонитская немка, где до сих пор живёт со своей семьёй [ну, то есть переехала в 1992-м, жизни в России не видела и ничего не знает. Рад за неё, что она уехала и многого не видела. Сам жил в Оренбурге в 90-е. Время было страшное. На город из 550 тыс. жителей приходилось 3500 бандитов со стволами, которые постоянно что-то делили, взрывали и друг друга убивали, а под замес часто попадали мирные люди — прим. «МП»].

СЕРГЕЙ ПРОКОПКИН

38 лет, в настоящее время проходит юридическую практику в Берлинском апелляционном суде; он также работает тренером по антидискриминации и ведёт активную деятельность в пост-восточном сообществе в Instagram. Он родился в Матвеевом Кургане недалеко от украинской границы и приехал в Шлезвиг-Гольштейн с родителями в 2002 году, когда ему было 17 лет.

Серафима Беренштейн, ресторатор: «Когда я впервые оказалась в Берлине, я была удивлена: так много женщин без макияжа». © Никита Терёшин

СЕРАФИМА БЕРЕНШТАЙН

57 лет, управляет рестораном «Пастернак» и сетью кафе «Дача» вместе со своим братом Ильёй Капланом. Она родом из Москвы, где изучала ресторанный менеджмент. Беренштейн и ее брат приехали в Берлин в 1991 году как беженцы по еврейской линии, а четыре года спустя они открыли свой первый русский ресторан в районе Берлин-Митте.

ЕВГЕНИЙ МУРЗИН

45 лет, священник Русской православной церкви, опекает русскоязычную общину в Марцане, немецкоязычную общину в Альт-Ланквице и общину в Ной-Бранденбурге, которая сейчас состоит в основном из украинцев. Он родился в Москве и изучал там немецкий язык, историю и теологию; с 2015 года живёт в Берлине.

ВЛАДИМИР КАМИНЕР

55 лет, родом из Москвы, стал известен в Германии в 2000 году благодаря сборнику рассказов «Русендиско». Десятью годами ранее, в 23 года, он приехал в Восточный Берлин, где вскоре организовал мероприятия русской культуры, такие как «Руссендиско». В настоящее время он находится в промо-туре со своей новой книгой «Как я скажу это своей матери» (Wie sage ich es meiner Mutter).

Серафима Беренштайн: Я могу только согласиться с этим. В нашем ресторане во Фридрихсхайне, кафе «Датча», работают почти одни украинцы, но некоторые из них говорят между собой по-русски и некоторые гости оскорбляют их за это.

ZEITmagazin: Оскорбляют?

Беренштейн: Да, люди очень агрессивны. Я очень быстро запретила своим трём детям, младшему из которых 17 лет, говорить по-русски в метро. Вы не можете себе представить, что люди оставляют в нашей гостевой книге или в отзывах в Интернете! Некоторые из них - чистая ненависть. Нам также звонят с угрозами: «Берегитесь, русские, мы сожжём ваш магазин». Нам уже трижды приходилось вызывать полицию.

ZEITmagazin: Тем не менее, вы также собирали пожертвования для украинских беженцев в своём ресторане.

Беренштайн: Посмотрите эту оценку здесь: (передает ей смартфон) «Невероятно! Они продолжают нанимать русских и в то же время выступают против войны. Российские двойные стандарты в лучшем виде. Хотя еда выглядит нормально. 1 звезда за это».

Владимир Каминер: На днях моя жена и моя 26-летняя дочь разговаривали между собой по-русски в поезде до Бранденбурга, когда к ним подошла пожилая женщина и крикнула «Выйдите из поезда!».

Евгений Мурзин: На территории нашей общины в Марцане постоянно разбрасывают листовки. «Русские ведьмы вон!». А несколько месяцев назад что-то взорвалось в почтовом ящике нашей общины. Это было не опасно, но...

ZEITmagazin: Чувствуете ли вы угрозу?

Мурзин: В моей общине определённо есть люди, которые сейчас боятся. Они просто не знают, чего именно. Ощущение рассеянности.

ZEITmagazin: Есть ли у вас впечатление, что русофобия растёт?

Каминер: О нет, я не вижу резких изменений. Вот моя мама (обнимает свою мать) сразу после начала войны переживала, что теперь она не сможет ходить на свои концерты. Что в Германии больше не будут играть Рахманинова и Чайковского. Но, к счастью, это не сбылось.

Беренштейн: Большинство концертов Нетребко были отменены.

Каминер: Да, это правда. Когда я услышал этот призыв к бойкоту от украинского министра культуры, я подумал, что это плохая шутка.

Пеннер: И, конечно, уже год идут эти разговоры, в которых нужно объяснять, почему русские считают Путина хорошим. Но мне не нужно ничего объяснять. Или даже - как от меня требовали в социальных сетях - публично заявлять о своей поддержке определённой позиции. Я не активист. Теперь я понимаю, что чувствовали мои друзья-мусульмане после терактов.

Каминер: (громко вздохнув) Но знаете, что мне не нравится? Когда мы здесь слишком много жалуемся! Люди гибнут на Украине, теряют своих родственников, свои дома - а мы в прекрасном Берлине жалуемся на рейтинги ресторанов!

Беренштейн: Одно не имеет ничего общего с другим.

Серафима Беренштейн качает головой, встаёт и на мгновение выходит из-за стола. Официант приносит селёдку под шубой, а также блины и пельмени.

Пеннер: Ммх, это очень вкусно!

Каминер: Должен сказать, такие пельмени в России вы не попробуете!

Беренштейн: (снова садится) Старый семейный рецепт.

ZEITmagazin: Вы все выросли в России, когда она ещё была частью Советского Союза. Как это было?

Прокопкин: Когда я думаю о своём детстве, я вспоминаю наш сад, животных на ферме, бабушкины блины, и я сразу чувствую себя в безопасности. Пока не вспомню, что там тоже было ужасно жарко. Мы жили в деревне, в небольшом посёлке недалеко от границы с Украиной. В детстве мы могли ходить километрами, через поля, через сады, не встречая ни одного забора. И везде можно было собирать фрукты с деревьев. У меня очень романтичный взгляд на прошлое; может быть, потому, что я долгое время подавлял в себе русское.

Пеннер: У меня тоже в голове простор и пространство, огромные дома и дворы; с теснотой квартиры я познакомилась только в Германии.

Мурзин: Я вырос в Москве. В детстве я не ходил в детский сад, меня воспитывали две бабушки, мои бабушки. Одна из них жила с нами и была гувернанткой, она была строгой, но любящей. Она часто гуляла со мной или водила в музей. Бабушки были самыми важными членами семьи, это типично по-русски.

Пеннер: Мне никогда не разрешали называть моих бабушек бабушками, потому что я из меннонитской семьи и выросла на плаутдойч - мы говорим «ома». Но они также были важны для меня: когда я приехала в Германию в возрасте четырёх лет, со мной была бабушка по материнской линии, вторая приехала через год. Я и сегодня живу рядом с ней, в деревне в Вестфалии. Было желание дать моим детям своего рода дезинфицированную версию моего собственного детства: в деревне, рядом с бабушкой и дедушкой.

ZEITmagazin: Помимо близких отношений с бабушкой и дедушкой, есть ли в Вас что-то ещё очень русское?

Беренштейн: Меня с самого начала интересовало немецкое воспитание: немецкие родители хотят, чтобы их дети прежде всего развлекались, а русские родители хотят, чтобы они чему-то учились. Я всегда спорил с учителями немецкого языка моих детей: почему вы читаете с ними так мало книг? Почему вы не даёте им больше домашних заданий? Детям нужно время для игр, слышала я и почти отчаивалась. Русские учителя были строже, жёстче. Мои дети отказывались ходить в русские балетные классы.

Пеннер: Когда я сравниваю своё воспитание с воспитанием моего немецкого мужа, которого родители спрашивали, куда он хочет поехать в отпуск, я могу только смеяться. Меня даже не спросили, хочу ли я уехать из России.

Беренштейн: Моя дочь жаловалась, что её подруге в качестве утешения после плохой оценки всегда разрешали сходить за мороженым - в то время как ей приходилось больше учиться.

Пеннер: Пять баллов за пятёрку, два балла за четверку - мои родители смеялись над немецкими методами обучения!

ZEITmagazin: У вас тоже было строгое воспитание, господин Каминер?

Каминер: У меня вообще не было никакого воспитания, никакого. Оба моих родителя работали и должны были уходить утром, пока я не пошёл в школу. Моя мать была учительницей, отец - инженером. Вечером он ложился спать очень рано, уже в восемь.

ZEITmagazin: Вам никогда не приходилось быть строгой, госпожа Каминер?

Мать Каминер: Нет, никогда. Мой сын всегда был хорошим. Он никогда не плакал.

Пеннер: Он был вашим единственным ребёнком?

Мать Каминер: Да.

Пеннер: Моя мать тоже никогда не была так строга с моим братом.

Прокопкин: С моей точки зрения, строгое русское воспитание связано не столько с русским характером, сколько с советской государственной доктриной. Личность не имеет значения, только общество. В детстве я никогда не видел, чтобы учитель устанавливал с нами, детьми, личную связь.

Пеннер: Я замечаю своё советское наследие прежде всего в общении с собственными детьми: я не всё с ними обсуждаю. Они устроили истерику ровно один раз в супермаркете и больше никогда. Когда сегодня их немецкие друзья приходят к нам домой, у меня иногда случается кризис.

ZEITmagazin: Почему?

Пеннер: Они критикуют, что у меня в холодильнике, что в моём хозяйстве не хватает их кленового сиропа [ну и вкус у ребят: я купил настоящего кленового сиропа ради интереса. Приторная гадость 🤢— прим. «МП»].

ZEITmagazin: Много ли таких моментов в повседневной жизни, когда вы замечаете свой отпечаток воспитания?

Пеннер: Ещё бы! Почему немцы забывают снять уличную обувь и надеть тапочки [вообще за немцами я такого не замечал: это чисто американская фишка — прим. «МП»]? Гигиена в целом: только вчера мне снова пришлось отчитывать своего мужа-немца. Я постелила детям свежую постель, а вечером он ложится к ним в уличной одежде!

Беренштейн: Когда ты приходишь домой, ты должен переодеться, это очевидно.

Мурзин: Немцы мне кажутся очень упорядоченными, точнее, структурированными. Когда я встречаюсь со своей русской общиной, мы часами говорим о жизни в целом. На собраниях немецкоязычной общины мы говорим: «Нам нужно купить посудомоечную машину, она стоит столько-то и столько-то». Может быть, кто-то подсказывает, где можно купить её дешевле, но разговор сводится к вопросам повестки дня.

ZEITmagazin: Госпожа Пеннер, вы переехали сюда, когда вам было четыре года. Тем не менее, немцы до сих пор кажутся вам немного чужими.

Пеннер: Да, но не только мне. Моя ганско-немецкая подруга записала своего ребенка в школу одновременно с тем, как я записала своего: мы обе много думали о том, во что одеть детей в первый день школы, какими дорогими должны быть их рюкзаки. Для нас было важно, чтобы учителя не ставили на них штампы. Забавно, насколько глубоко сидит этот страх быть отвергнутым.

ZEITmagazin: Господин Прокопкин, вы тоже приехали сюда как русский немец. Было ли у вас что-то похожее?

Прокопкин: Абсолютно. Мне было 17 лет, у меня в кармане был российский аттестат о среднем образовании, а по-немецки я почти не говорил. В течение трёх лет я выполнял работу за один евро: иногда подметал улицы на строительной верфи, иногда мыл посуду в доме престарелых, иногда таскал мебель в школе. Неважно, куда я ходил: я был просто русским.

ZEITmagazin: Как вы с этим справлялись?

Прокопкин: Я был подавлен. Я хотел иметь только немецких друзей и держался подальше от русских. Я не хотел говорить по-русски дома или смотреть русское телевидение, в супермаркете с отцом лучше было молчать, потому что он не говорил по-немецки [фу, таким быть 😏— прим. «МП»].

Пеннер: У меня есть привилегия иметь немецкое имя, я говорю без акцента и раскатистого Р. Я могу и мог бы полностью отрицать своё происхождение.

ZEITmagazin: Вы часто это делали?

Пеннер: Всегда, когда это казалось слишком напряжённым. Тогда я говорила: не сегодня, я Элина, немка, с этим покончено. Только когда кто-то действительно искренне заинтересован, я рассказываю людям, что значит для меня быть меннонитом и что такое Plautdietsch, а именно язык, который на 200 лет старше, чем Plattdeutsch.

ZEITmagazin: Кстати, о языках: есть ли в русском языке слова, которых нет в немецком?

Пеннер: Мой русский очень плох. Но я бы сказала: ругаться лучше по-русски!

Прокопкин: Ругательства более разнообразные, вы имеете в виду?

Пеннер: В русском языке определённо есть немецкие слова: Weltschmerz [мировая скорбь? Что-то не слышал 🤔— прим. «МП»], Butterbrot...

Мурзин: ... Schlagbaum ...

Пеннер: ... Секретарь.

ZEITmagazin: Один знакомый из Москвы однажды рассказал мне о русском слове, которое описывает состояние, когда вы пьёте несколько дней подряд.

Прокопкин: Вы имеете в виду запой!

Пеннер: Есть ещё такое замечательное слово для обозначения 24-часового цикла: сутки [действительно, в немецком языке слова «сутки» нет: его заменяет стандартное «день» — прим. «МП»]. Моя мама его использовала.

ZEITmagazin: Это тоже относится к алкоголю?

Пеннер: Не всё относится к алкоголю! (все за столом смеются)

Каминер: Вот уже 30 лет в Германии, когда я сижу перед стаканом воды на чтении, меня спрашивают: «В нём есть водка?». Только вчера, во время съёмок на телевидении, опять: «Господин Каминер, ваша мама выглядит грустной - ей нужна водка?».

Беренштейн: Честно говоря, меня всегда поражало, как много пьют немецкие мужчины - зачастую гораздо больше, чем русские. А чтобы растянуть водку, они смешивают её с пивом [это точно: с месяц назад встречались с одним адвокатом из Висмара за столом. Он пил как лось на водопое и мешал пиво со шнапсом. Пришлось и мне. Не помню, как ушёл. Но наутро я встал в целом как ни в чём не бывало, а он лежал весь следующий день с головной болью, как рассказала его подруга — прим. «МП»].

ZEITmagazin: Хорошо, давайте забудем о водке. Есть ли какие-нибудь клише, которые являются правдой?

Беренштейн: В школе, конечно, мы все читали Достоевского! И мои дети тоже - даже без моего принуждения (одобрительное хмыканье и кивки в кругу).

Каминер: Мы любим Чайковского!

Прокопкин: Достоевский, Чайковский - конечно, в России вы выросли на них. На Украине и в Казахстане тоже. Давайте будем честными: российская культура также использовалась на протяжении веков для доминирования над другими странами.

Беренштейн: Не знаю, как вы, а я могу узнать русскую женщину издалека: по одежде, по взгляду, по походке. Когда в начале девяностых я только приехала в Берлин, я часто удивлялась: на улицах так много женщин без макияжа, без высоких туфель, без хорошей сумки.

Пеннер: Я думаю о тех русских женщинах из TikTok, которые снимали видео о своём приезде в Америку: одна неделя в США, и они перестают пользоваться помадой, через месяц они выходят из дома без украшений, а через год стоят в баре в спортивных костюмах [фу… 🤢 — прим. «МП»].

ZEITmagazin: Что отличает типичную русскую женщину?

Пеннер: Русские женщины ходят более прямо. В детстве мне приходилось ходить по квартире моей бабушки с книгами на голове. У русских женщин, мне кажется, как-то больше гордости, они более яркие. Конечно, золотые зубы играют большую роль, в том числе и у мужчин. Но, возможно, это в основном восприятие девяностых годов: золотые зубы мелькали повсюду! Потом они исчезли с годами. По зубам всегда можно было определить, как давно человек живёт в Германии.

ZEITmagazin: У вас тоже тогда были золотые зубы, господин Каминер?

Каминер: У меня были только золотые зубы!

Пеннер: Нет!

Каминер: Маленькая шутка. Если серьёзно, то раньше я мог узнавать русских на улице. Сейчас я иногда удивляюсь, когда после чтения ко мне подходят люди и называют себя русскими.

Прокопкин: Да, конечно, современные молодые люди все ходят в H&M, мы становимся эстетически похожими во всём мире. Но я замечаю, что есть определённые ценности, которые глубоко укоренились. Возьмите моего отца: его колбаса в холодильнике для него важнее, чем все права LGBTQ+ в мире! Иметь машину, шкаф-стенку с бокалами - всё это, конечно, свидетельствует о том, что вы выкарабкались из бедности. Из бедности, которая для некоторых была вопиющей.

Пеннер: Мы жили в аварийных квартирах после лагеря переселенцев. В гимназии я была одним из двух или трёх русских немцев. И на самом деле были определённые различия. Например, я красилась больше, чем мои немецкие подруги. Их родители также считали, что мои юбки всегда были слишком короткими. Мои родители, напротив, спрашивали: когда ещё она должна носить такие юбки - в 40 лет? Когда я была официанткой и работала только с русскими и болгарскими коллегами, они называли меня бабушкой. «Элина, накрасься», - говорили они. Они считали, что мои декольте слишком ханжеские, а юбки слишком длинные. Я выросла между этими двумя полюсами.

ZEITmagazin: Все вы - за исключением г-на Мурзина - уже несколько десятилетий живёте в Германии. Считаете ли вы себя русскими?

Пеннер: Я бы всегда назвала себя немцем.

Беренштейн: Я определённо больше не чувствую себя русской. Я еврейского происхождения, училась в международных школах; с тех пор как я начала думать, я хотела эмигрировать. Европейка - это, наверное, лучшее описание для меня.

Каминер: То есть на публике я иногда русский писатель с еврейскими корнями, иногда немец с русскими корнями, с еврейскими... корнями.

Пеннер: ...корнями. (Смеется.)

Каминер: Да, именно так! Только недавно люди стали называть меня русским писателем. Но я никогда не писал по-русски! И только две мои книги были переведены на русский язык. Я всегда называл себя немецким писателем, который в частном порядке является русским.

Мурзин: Я приехал сюда семь лет назад и чётко идентифицирую себя как русского. Но я бы не хотел связывать принадлежность к России с национальностью. Для меня это скорее вопрос общей культуры, общего искусства, литературы и истории.

ZEITmagazin: Простите нас за этот вопрос: но существует ли она на самом деле, эта зловещая русская душа, в которую так любят верить немцы?

Каминер: О, пожалуйста, это немецкое изобретение! Если я правильно помню, из шестидесятых, семидесятых годов. Помните Ивана Реброффа, который всегда пел эти песни, «Налей мне водки!», всегда с балалайкой? Он был дежурным русским здесь...

ZEITmagazin: ... и таким образом формировал образ.

Каминер: Но знаете что: он был немцем, его настоящее имя Ганс Рипперт, он был родом из Берлина-Шпандау.

Пеннер: Когда я была подростком, здесь не было ничего, кроме клише. Я так рада, что сегодня всё по-другому, с такими писателями, как Ольга Грязнова, или подкастами, как Steppenkinder.

ZEITmagazin: Господин Каминер, вы часто обыгрывали эти клише в своих книгах и в серии передач «Russendisko».

Каминер: В девяностые годы я встретился с немецким поэтом, который вырос в Санкт-Петербурге и скучал по русской музыке. Для кафе Burger здесь, в Пренцлауэр Берг, мы придумали программу, которую назвали «Русская ячейка», как аналог «Русской души». Мы показывали русские фильмы, устраивали чтения, концерты. Но дискотека - это единственное, что осталось через год.

Прокопкин: И я был вам за это невероятно благодарен! Русская дискотека была чем-то вроде интеллектуального обновления тех ужасных русских дискотек, которые были по всей стране в девяностые годы. Туда ходили только русские, там играла убогая русская музыка, и туда нельзя было попасть без белой рубашки и мужских туфель.

ZEITmagazin: Г-жа Беренштейн, Вы приехали в Берлин в 1991 году примерно в то же время, что и г-н Каминер, и вместе со своим братом основали ресторан «Парк Горького», за которым вскоре последовали другие рестораны. Что привлекало людей к вам - помимо блинов и борща?

Беренштейн: Я думаю, было большое любопытство ко всему, что связано с бывшим Восточным блоком. ГДР распалась, можно было путешествовать на восток, многие люди из бывшего Советского Союза теперь приезжали в Германию. Я чувствовала там сильную эйфорию. Люди были отзывчивы и дружелюбны.

ZEITmagazin: Тогда немцы ласково называли Горбачёва Горби, они сделали Ваши книги бестселлерами. Как вы объясните это внезапное увлечение всем русским?

Каминер: Я не могу вспомнить это прекрасное настроение. Турецкая мафия вскоре стала русской мафией - у меня до сих пор перед глазами заголовки Bild! Разве что... да, может быть, на Рождество были документальные фильмы о России, где всегда шёл снег. «Затерянные во льдах», так они любили это называть. Все всегда было белым.

ZEITmagazin: «Щелкунчик» в балете тоже никогда не пропадал.

Пеннер: О, я думаю, что за этой мистификацией России в девяностые годы стояло то же самое, что и за идолизацией Италии в восьмидесятые годы или сегодняшней идеализацией Скандинавии - это немецкий страх любить свою собственную страну.

ZEITmagazin: Вы ещё помните, как Владимир Путин в 2001 году выступал в Бундестаге на немецком языке, а потом сидел с Альфредом Биолеком за бокалом красного вина?

Каминер: Тогда немецкие политики вели дела с каждым, кто мог что-то предложить. От Путина им нужны были газ и нефть. Всё остальное, что он говорил, никого здесь не интересовало.

ZEITmagazin: А на вашей старой родине? Есть ли у вас предположения, почему он был так популярен в России в течение долгого времени и, возможно, до сих пор популярен?

Каминер: Откуда вы знаете, насколько велико на самом деле одобрение? Вы не можете проводить опросы в несвободной стране. Я предполагаю, что треть населения поддерживает его, треть - против, а треть не имеет своего мнения. Русские не дураки, они прекрасно понимают, что этот режим не сдвинется с места. У них есть выбор: заткнуться или сказать: мы его поддерживаем [типичная позиция упоротого русского эмигранта демократического склада — прим. «МП»].

Беренштейн: Никто не спрашивает их настоящего мнения.

ZEITmagazin: Как вы сами относитесь к Путину?

Беренштейн: Честно? Для меня обсуждения дома всегда были самыми худшими: мой муж - украинец, он родом из русскоязычной восточной части страны, и он долгое время был большим сторонником Путина, как и многие в его родной стране. Он считал, что он продвинул страну вперед в экономическом плане. Имидж тоже. Как часто мы спорили об этом! Сегодня его семью в Днепропетровске бомбят.

Прокопкин: В Instagram я организую беседы для русскоязычных людей, которые не знают, как поговорить с родственниками о войне. Я знаю это и по своей собственной семье: у моего отца, как и у многих представителей его поколения, в голове до сих пор сохранился старый, империалистический образ России. Он против войны, но не хочет так критиковать правительство. Он, в свою очередь, не может понять, как я могу отвергать государство, в котором родился. Когда мы говорим об этом, чувства быстро закипают.

Пеннер: Есть много людей, которые считают, что для руководства великой Россией нужен человек с сильной рукой. Потому что русские - я цитирую наугад - не знают, что такое демократия. По их мнению, она там не сработает.

Прокопкин: Я помню вторжения в Чечню и Грузию, оккупацию Крыма. У некоторых русских, живущих здесь, тоже было такое чувство: наконец-то Россия возвращает себе былое величие. Наконец-то кто-то возвращает «наши территории».

Пеннер: Я думаю, что путинские позы мужественности также пришлись по душе многим российским мужчинам.

ZEITmagazin: Те фотографии, где он едет верхом или рыбачит с обнажённой верхней частью тела.

Пеннер: Именно так. На каждой свадьбе и на каждой рождественской вечеринке я мог это наблюдать: мужчины из России стремятся показать себя определённым образом: очень тренированные, очень мускулистые, просто не показывают никаких слабостей. Именно поэтому уровень самоубийств среди российских мужчин так высок: они скорее повесятся, чем пойдут к психологу [ну, в целом, в моём понимании мужчина может пойти лишь к семейному психологу и то вместе с женой: в ином случае это действительно проявление слабости — прим. «МП»].

Прокопкин: Государство делает большую ставку на мобилизацию. Многие молодые люди говорят: «Я теперь никуда не убегу, я пришёл воевать».

Пеннер: А у нас есть люди, которые отвергают армию до такой степени, что плюют в солдат бундесвера в поезде. В России другая крайность, там солдат боготворят.

ZEITmagazin: Что Вы чувствовали 24 февраля 2022 года, когда узнали о вторжении на Украину?

Беренштейн: Это было ужасно, невообразимо. Мы сразу же позвонили родственникам моего мужа на востоке Украины.

Каминер: Сестра моей матери и мой двоюродный брат до сих пор живут в России, и сразу после нападения моя тетя сказала по телефону: «Иначе Запад напал бы на нас первым! Мы опередили их на два часа!». То, что вы узнаёте от российского телевидения.

ZEITmagazin: И ваша тётя поверила в это?

Каминер: Конечно, нет. Она сказала это только для того, чтобы что-то сказать.

Беренштейн: (качает головой) Мы потеряли так много людей во Второй мировой войне. А теперь вдруг сами начинаем войну?

Каминер: У моей двоюродной сестры два сына, оба компьютерщики. В сентябре я сказал ей: «Берегись, их призывают в армию». - «Нет, нет!» - ответила она, - «они в группе Б, их мобилизуют во вторую очередь». Она так хорошо это знала, потому что работает в министерстве по чрезвычайным ситуациям. Но она не сказала об этом своим детям, потому что подписалась, что не скажет. Это невероятно, не правда ли?

ZEITmagazin: И что произошло?

Каминер: Пока ничего. Группа В следующая.

Прокопкин: Я думаю, что многих россиян война застала врасплох. В их сознании российская армия не нападает на другие страны и не совершает военных преступлений.

Пеннер: В моей семье тоже никто не мог себе этого представить. У них было ощущение, что Россия так хорошо развивается, а потом: бум! Мой отец до последнего надеялся, что когда-нибудь он сможет поехать в Санкт-Петербург на выходные без визы [да пусть приезжает. Какие проблемы? - прим. «МП»].

Беренштейн: Самым страшным для меня были упрёки моих детей: «Почему ты ничего не сделала? Почему никто из вашего поколения не сделал ничего, чтобы остановить Путина?», — спрашивают они. «А какой у нас был шанс?» - отвечала я им. Все, кто серьёзно рисковал, сегодня сидят в тюрьме. Тем временем мы почти перестали говорить о политике у себя дома.

ZEITmagazin: Что Вы думаете о том, что немцы сейчас поставляют танки на Украину?

Мурзин: На мой взгляд, это неправильно. Все хотят, чтобы война закончилась как можно скорее, в том числе и российское правительство. Мне непонятно, как можно установить мир, поставляя оружие. Они только эскалируют войну. Для чего нужны дипломаты?

Прокопкин: Я считаю, что поставки оружия - это правильно, потому что это чёткое обязательство Германии перед Украиной. Речь идёт о том, чтобы остановить агрессора, который готов на всё, что угодно. Речи на российском телевидении сейчас звучат примерно так: мы лучше умрём, чем позволим Западу нас подчинить!

ZEITmagazin: Господин Мурзин, вы также заботитесь об украинских беженцах в Нойбранденбурге, но Русская православная церковь, к которой вы принадлежите, очень близка к правительству в Москве.

Мурзин: Церковь в Москве очень помогла украинским беженцам, которые уехали в Россию. Здесь, в Берлине и Бранденбурге, мы также делаем всё возможное, чтобы обеспечить людей из Украины едой и сопровождать их, когда они обращаются к властям. Я сам оказывал пастырскую помощь многим из них.

Прокопкин: (наклоняется с другого конца стола к Мурзину) Но ваш патриарх поддерживает войну.

Мурзин: Люди взяли цитаты из его проповедей и интерпретировали их как поддержку, но он скорее сказал, что в этой гражданской войне с обеих сторон сражаются люди, принадлежащие к одной церкви. Что является для него трагедией.

Прокопкин: Но как церковь вы могли бы и противостоять этому. Как это делали некоторые церкви в ГДР.

Мурзин: Я не знаю ни одного церковного лидера в мировой истории, который бы не поддерживал политику своего правительства. Даже Патриарх действует в определённом контексте. Но здесь я не могу говорить за него.

ZEITmagazin: Война идёт уже второй год, и многим в Германии она немного поднадоела. Вы тоже иногда чувствуете это?

Пеннер: Мой первый роман вышел вскоре после начала войны. Даже первое интервью было посвящено тому, что я думаю обо всём этом. С тех пор я веду эти разговоры дважды в неделю. Конечно, это утомительно. Иногда мы с моим менеджером заходим так далеко, что говорим: никаких вопросов о войне!

ZEITmagazin: Какой вопрос Вам задают чаще всего?

Пеннер: Знаю ли я кого-нибудь, кто за это выступает. (Прокопкин закатывает глаза и кивает) Нет, нет, нет: смотрят ли мои родители российское телевидение!

ZEITmagazin: Господин Каминер, Вы являетесь чем-то вроде верховного трактователя русского языка в Германии. Не раздражает ли Вас при этом Ваша роль?

Каминер: Нисколько! Я делаю саму войну предметом обсуждения везде, где только могу. В конце концов, я тридцать лет ездил по стране, объясняя немцам, какие русские замечательные европейцы. Умные и творческие люди - у кого время от времени не возникает проблем с политическими кадрами? Теперь я говорю людям, что эта война касается не только Украины, но и всей Европы. Я думаю, что мы, русскоязычные люди, не можем достаточно громко сказать, что мы чувствуем по поводу этой войны.

ZEITmagazin: Многие немцы до сих пор не могут понять, как они могли так ошибаться в отношении русских.

Пеннер: Я думаю, что это также связано со стыдом за поколение своих бабушек и дедушек. С вопросом о том, как они могли быть настолько слепы, что поддались Гитлеру. Теперь это чувство выплёскивается на «глупых русских», которые так преданно следуют за Путиным, хотя он такой злой. Он похож на злодея из фильма.

ZEITmagazin: Во многих фильмах о Джеймсе Бонде злодей тоже был русским.

Пеннер: Потому что они хотели правильно позиционировать себя в холодной войне.

Прокопкин: А кроме этого, есть много предрассудков, которые являются злом. Русские пьют водку ...

Пеннер: ... не работают ...

Прокопкин: ...или работают за маленькие деньги и позволяют себя поработить. Они варвары.

ZEITmagazin: Или они поэты и мыслители.

Мурзин: Русская душа глубока, в ней все противоречия помещаются!

@Mecklenburger_Petersburger

P. S. от «Мекленбургского Петербуржца»: в общем, русские в материале какие-то опереточные, ну да ладно.

Мекленбургский Петербуржец в:

Telegram

Яндекс.Дзен