Нас попросили написать о русской душе.
Хотя книга о русской душе уже написана. Причём написана очень грамотно – так, что достаточно прочесть заголовок, и все вопросы отпадают.
(Вот преимущество «эмоционального анализа» перед всем прочими.)
Но мы всё-таки тоже попробуем написать что-нибудь, пусть и не столь существенное. О метафизике, феноменологии и писателе Иване Гончарове.
Есть два* способа отношения к миру. (Может, и больше, но эти два точно есть.) Метафизика и феноменология.
Метафизика: "Мир – это храм. Мир – это тайна. Мы не можем её постичь, но мы можем к ней прикоснуться. (Про-ин-тер-пре-ти-ровать)".
Феноменология: "Не храм, но мастерская. Нажми на кнопку – получи результат. Главное, понять, где кнопка. (Отсутствие результата – тоже результат)".
__________________________________
* А диалектический материализм?!! А диалектический материализм – по способу отношения к миру – феноменология.
Иван Александрович Гончаров всю жизнь писал один роман. «Обыкновенная история» (1847); «Обломов» (1859) и «Обрыв» (1869). Все на «о». Этакий треугольник, вершиной которого стал «Обломов» (Все три «о» в одном.) С «феноменологической» точки зрения, это совершенно не важно, хотя с «метафизической» что-нибудь, конечно, да значит.
Например: какая буква противостоит букве «о» в нашем сознании, соперничает с нею, отрицает её? Буква «а». «Корова» или «карова», «собака» или «сабака», «облигация» или «аблигация». Обломов любил Ольгу, а женился на Агафье. В свою очередь, букве «а» противостоит «я» (первая и последняя буквы алфавита), и героя «Обрыва» зовут Аянов...
Во всех трёх книгах Гончаров штурмует одну тему – о противостоянии метафизического и феноменологического начал в человеке. Обломов – метафизик. Штольц – феноменолог.
Саша Адуев из «Обыкновенной истории» – метафизик. Своего дядю Петра Иваныча он описывает в приличествующих метафизику выражениях:
Дух его будто прикован к земле и никогда не возносится до чистого, изолированного от земных дрязгов созерцания явлений духовной природы человека. Небо у него неразрывно связано с землёй.
Дядя поправляет его:
…Ни демон, ни ангел, а такой же человек, как и все. Он думает и чувствует по-земному, полагает, что если мы живем на земле, так и не надо улетать с нее на небо, где нас теперь пока не спрашивают, а заниматься человеческими делами, к которым мы призван.
Дядя – феноменолог, знает, где у людей кнопки, и демонстрирует племяннику превосходство своего метода, когда пересказывает содержание его разговора с возлюбленной, свидетелем которого не был:
– Дядюшка! вы подслушали нас! – вскричал вне себя Александр.
– Да, я там за кустом сидел. Мне ведь только и дела, что бегать за тобой да подслушивать всякий вздор.
– Почему же вы все это знаете? – спросил с недоумением Александр.
– Мудрено! с Адама и Евы одна и та же история у всех, с маленькими вариантами. Узнай характер действующих лиц, узнаешь и варианты.
Обратите внимание, до изобретения (формализации) метода феноменологии Эдмундом Гуссерлем ещё добрых полвека, а суть метода уже изложена русским писателем Иваном Александровичем Гончаровым.
Феноменология рассматривает мир как образ, существующий в сознании человека. Она не требует от человека невозможного – выйти за свои пределы. Для неё мир – это структура сознания. Она изучает механизм наших устремлений – «интенций». Отказывается от любых непрояснённых предпосылок бытия – от всего «непонятного». Не отрицает, нет. Просто ей это неинтересно. «Контрпродуктивно».
Обломов – метафизик. Штольц – феноменолог.
Монолог Обломова из фильма помните? В книге его нет, он собран по частям автором сценария и режиссёром, и они за это достойны пары лишних государственных премий. (А впрочем, нет, – богатство портит человека, мельчит его. Неслучайно хорошие режиссёры, добивающиеся успеха, начинают снимать ерунду, а писатели – нет, если только не писали ерунды с самого начала. Писателей успех не портит, так как не приносит богатства.)
Так вот он, этот монолог. Его надо включать и переслушивать время от времени. Просто включать и переслушивать. И прислушиваться к себе.
Прекрасное. Великое – о русской душе.
Иному читателю сейчас непременно покажется, что монолог этот «вредительский» и «демотивирующий», что он на русского человека клевещет, что русский человек – он в космос летит и Енисей перегораживает, а я скажу – нет. Это вообще не об этом.
Это о том, что в русской душе (она же «ментальность», она же «культурная традиция») главная ось координат – игрек. Вертикаль. Без ответа на вопрос «зачем» вопрос «как» не имеет смысла. Потому что русский человек – не феноменолог, а метафизик.
Даже – если феноменолог. Даже если он коммунист (диалектический и исторический материалист), он перегораживает Енисей не для того, чтобы получать зарплату или увеличивать выработку энергии, а для светлого будущего.
Вот почему русское государство без идеологии, без цели, поддерживаемой большинством народа, нежизнеспособно.
У вертикали есть верх и низ. Цель может быть как «высокой», так и «низкой». Вы же согласны, что «Россия – центр возрождения мира» и «Обязательно бахнем, весь мир в труху» находятся на одной оси? Вверху добро, внизу зло. Движение может быть снизу вверх или сверху вниз – главное, чтоб не «по горизонтали». Лучше быть злодеем, чем подлецом.
«Подлец» может и не быть злым: например, кому причиняет зло Молчалин? Софье? Ну так он же не виноват, что она узнала правду о его к ней отношении, это чистая случайность! Никому он зла не желает и причинить не пытается, наоборот, старается делать приятное. Нажимает на кнопки. Ну и получает результат, разумеется...
А нам он не по душе. Мы сочувствуем злодею Пугачёву с его «Чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что Бог даст!» И Раскольникову, убийце, – потому что у него была «вертикальная» цель. (А не «горизонтальная» – пустить вырученное богатство в рост и построить сиротский приют, например. Или купить револьверы для революции.)
Сильная это или слабая сторона русского человека – вопрос диалектический. У высокого его рост – сильная или слабая сторона? Если играет в волейбол, – сильная, а если домушничает, пролезая в форточки... Однако приведу интересную цитату из романа Юрия Милославского «Приглашённая». Надо сказать, что писатель этот, родившийся и выросший в России, несколько десятилетий затем прожил в США, так что знает русских и «нерусских» примерно поровну.
Так вот в его романе американец говорит русскому:
«Вот ты, как почти всякий настоящий русский, способен на… высокие чувства. – Но! не считай и меня дураком! – я в состоянии понять, что «высокие» – не означает обязательно «возвышенные», «хорошие и добрые», – они могут быть – и обычно бывают! – невероятно грязными и подлыми, но почти никогда – «низкими», идущими параллельно почве, такими как в большинстве случаев у нас. Это здорово! – И этому я завидую. Но только из-за своего чрезмерного психологического богатства вы и проиграли нам третью мiровую – психологическую! – войну, и это – непоправимо. Вы не справитесь с нами, Ник. – У вас все еще есть слишком много незащищенных мест, куда вас можно бить, за что прихватить. – А мы психологически устроены иначе, и потому вы ни за что не сможете до нас добраться. У нас некуда добираться, Ник. Мы как беспилотник, понимаешь? Нас, конечно, можно сбить, разбомбить, забросать ракетами, но для вас никакие силовые действия сейчас неосуществимы».
Мне кажется, в этой цитате, при условии внимательного её прочтения, достаточно ответов на вопрос, заданный читательницей (или читателем) Ясна Ясна. А мы ещё немножко «пробежимся по Гончарову».
В «Обыкновенной истории» Саша превращается в дядю – успешного и циничного, и от этого горько. Рвётся его связь с небом – звук лопнувшей струны… В «Обломове» Илья Ильич не изменяет себе, и от этого горько тоже: он как ил оседает на дно, в забытье и тоску.
И в «Обыкновенной истории», и в «Обломове» диалог антагонистов происходит в присутствие «незримого третьего». Ну, не то чтобы незримого, а как бы не участвующего в противостоянии, не занимающего одну из сторон. (М.М. Бахтин писал, что для диалога всегда нужны трое. Третий – это как в старой физике «эфир», передающий взаимодействия.) У Гончарова этот посредник – женщина. Она не «феноменолог» и не «метафизик». Она и есть мир. Тот самый мир, на который феноменолог с метафизиком смотрят так по-разному...
Мир – это любовь, мир – это жена, мир – это твои будущие дети, твое будущее, мир – это и судьба России, если угодно.
Таким образом, в «Обломове» треугольник «Обломов – Штольц – Ольга» – это решение вопроса, кому – «феноменологам» или «метафизикам», прагматикам или идеалистам – должна достаться Россия. Идеалист уступает, Россия достаётся прагматику и... если помните, горько плачет о чём-то. Понятно, о чём.
В «Обрыве» Вера влюблена в циника (и революционера – будущего «беса» Достоевского) Волохова, идеалист Райский здесь уже не вызывает того сочувствия (одна фамилия чего стоит: «Если что, мы в рай, а вы просто сдохнете»). Но где-то сбоку маячит «новый человек» Иван Тушин, синтезировавший обломовскую неприхотливость и штольцевскую энергию, – скромный, непритязательный, в меру счастливый, но и ровным счётом ни на что, увы, не влияющий.
Волохов губит Веру, как оно, в общем-то, и случилось в конце концов в большой истории. (Я имею в виду не «Гибель России в 1917-м», а годы примерно так с 1977 по 1991 – время, когда исчезла «вертикаль». Первая отметка произвольна, вторая понятна.) Невольно задумаешься: это Гончаров такой нострадамус, или это история настолько банальна, что сбывается всё самое очевидное?
Вывод (Последняя фраза Штирлица)
Спокойно, товарищи, все по местам. Работаем. Растим нового человека Тушина.
