Зеленая весна на Киалим приходит в мае. Это то время, когда набухшие почки выстреливают острыми перышками молодых листьев нежно-зеленого цвета, обернутые клейкой ароматной вуалью. Поляны по берегам Большого Киалима покрываются изумрудным ажуром сныти, суходольные склоны выстилают ковры белоснежных ветрениц, а чуть позже их контуры украшают лимонные цветки примул, розово-синие соцветия медуниц и ярко-желтые шапки калужниц, красочно обрамляющих береговые заводи реки. И вот уже полчища жестко- и чешуекрылых летят на этот праздник нектарного буйства. А когда зацветает черемуха, дикая яблоня и жимолость, тут уж всё насекомое население прилетает на Киалим, и мир вокруг гудит, щелкает, трещит и свистит, превосходя порой шум паводковых вод самой реки.
Но на закате становится тише. Когда засыпает земля, вечереет на дне ключа и слышно, как хрустит вода под ногами ветра. Тогда, под говор водяных струй на кварцитовый гребешок Ицыла садится Луна.
- Здравствуй, Гора!
- Привет, небесная жемчужина! Как же я люблю этот миг. Ты всегда приходишь такая красивая, полноликая. И даже Солнце медлит перед заходом, не спеша тушить свой багряный фонарь.
В ответ на дифирамбы светило брызнуло лучами на величественный гребень – этот древний остов, ставший в закатном сиянии матовым и гладким. Лучи поднялись вверх, пронзили Луну, делая ее чуточку прозрачной, и она заскользила по белым кварцитам, деля пополам надменность и благородство.
- Куда ты?! Остановись, обопрись на мой гребешок. Я ли не самая надежная подставка для тебя?
- Я знаю и доверяю тебе уже миллионы лет. Но одного не могу простить.
- В чем дело, подруга?
- О! Этот вечный ветер, расплескивающий тишину и студящий камень. Я отдаюсь ему на произвол.
- Вот почему ты каждую ночь улетаешь вдогонку за Солнцем?!
- Не только поэтому. Мне интересно, что там, за горизонтом?
- И ты заглянула туда?
- Пока нет. Стоит мне подойти к кромке хребта, как наступает день, и свет поглощает меня.
Как ни старался Ицыл удержать подругу, она каждую ночь убегала, расшвыривая диаграммы созвездий и умирая в сиянии восхода. Но иногда меж землей и небом зияла пустота – безлунные ночи. И только звездная пыль осыпалась с лиловых небес на скалы Ицыла, реликтовые ели, реку, застывая тайной бесконечности и отражаясь Млечным путем в черных водах Киалима. Ицыл всматривался в перламутр реки, но среди зеркального отражения миллиардов звезд и планет не было ее – таинственной златоликой Луны. В одиноком излиянии подземной страстной тоски Ицыл ожидал новолуния. И вот, наконец, вплетая радость в мрачные расселины, лучи ночного светила обряжали горы в серебристый чарующий наряд. Ночная странница катилась по Ицылу от его южной вершины к северной, цепляясь за гребешок.
- Ай! Ай! Ай! – неслось эхом по долине, когда бочок Луны скользил по острым выступам скального треножника, и кокетливо завершалось, - Как остер твой таган!
- Поэтому ты айкаешь? – язвил в ответ хребет.
Прекрасно полнолуние в долине Киалима. Эти ночи наполнены нежностью, и в тишине слышится пульс двух сердец – подземного и небесного. А в затаившемся ветре чудится весть.
- Гора и Луна – Таган и Ай – незыблемый покой лунной колыбели, сердцевина неба и души, лунная рапсодия вечности.
Марина Середа
