Фуксия. Электрик лайм. Люминесцентный красный. Индиго.
Я разглядываю ядовито-яркие сеточки вен, расползающиеся по облакам, гаснущие и возникающие вновь, пульсирующие в неровном ритме потусторонней музыки. Фев стоит рядом — на мгновение наши руки соприкасаются (его кожа холоднее льда) и моё сердце пропускает удар:
— Тебе точно нужно уезжать?
— Да, — облака сверкают, отражаясь в его непроглядно-черных глазах. — Весна.
Весна. Словно это объясняет всё. (Хрипотца его голоса напоминает ломающуюся под ногами корочку снега).
— Без тебя в Агентстве будет скучновато…, — нарочито-спокойно говорю я, доставая из сумки красно-белую ленту. Он не отвечает, продолжая смотреть на эти чёртовы облака, а я продолжаю говорить, чтобы заполнить собой зияющую пустоту, — я зимой родился, знаешь? Это моя первая весна будет… Влажность мне уже не нравится, а вот зелень!.. (“Что я несу?”)
Фев подходит к телу (лицо погружено в лужу, словно мужчина близоруко пытался рассмотреть что-то на самом донышке) и достает из заднего кармана мертвеца бумажник:
— Для кого первая, для кого последняя. Арсений Щеглов… Место рождения — Рязанская Резервация… Родился осенью…
— Перепил?
— Нет. Один из наших. Третий отдел.
Я начинаю копаться в памяти, но слышу звуки шагов позади — полноватая женщина, шурша бесчисленными пакетами с бесчисленными овощами, любопытно сверкает глазом:
— Перепил?
— Да, — понижая голос, отвечаю я, — Алкаши, чё с них взять.
Она цокает и медленно отступает, подмигивая (потрепала бы по волосам, да пакеты…):
— Работайте, мальчики. Работайте. Правильно всё в мире. По-божьему.
Когда она исчезает в сплетениях переулков, стихая целлофанами, я подхожу к телу и зажимаю нос:
— А чего спиртом несёт тогда? Слушай, наш-не-наш, но, может, правда перепил? Сколько алкашей в лужах находят в последнее время?
Фев пожимает плечами:
— Двенадцать за последнюю неделю. Включая пятилетнего ребенка и преподавательницу рисования. Кир… Шёл бы ты домой.
— Чего? — удивленно оборачиваюсь я.
— Я тут закончу и трупореза вызову. Выспись, — его черные глаза замирают на моем лице, и я вижу в них то же, что и всегда — бесконечный холод космической пустоты, глубину океана, куда не проникает солннечный свет, конечность, конечность, конечность. Я никогда не умел отличать холод от заботы, а заботу от холода.
Я пинаю жестяную банку и она катится по брусчатке, повизгивая вмятинками. Сумка с рабочими прибамбасами стукается о бедро монотонным маршем. Облака тихонько гудят (это слышно только тогда, когда затихают машины, ругань и лай собак), и гул этот проникает словно в самую сердцевину каждой маленькой косточки, заставляя всё мое тело незаметно (совсем-совсем незаметно) вибрировать.
Я попал в Агентство случайно, столкнувшись с призраком (я возвращался домой из университета) — тень балерины в метели, от стены к стене, от отражения к отражению, и музыка (кажется, Чайковский?) — она привела меня к неприметной металлической двери и исчезла. Я потянулся к ручке… Громадный подпольный театр (как только он поместился в таком маленьком доме?), живые тени на белых полотнах — певицы, танцовщицы, акробаты… Я шел к сцене, и что-то исходило из меня — в воздух ли, в космос или вечную темноту, и что-то входило меня, и я впервые чувствовал приближение чего-то очень-очень большого… Приближение цельности… Фев спас меня. Вместе с Анной Григорьевной, главой нашего отдела.
— “Дело о теневой труппе”, — сказала тогда А.Г., поджигая белые тряпки.
— “Самовоспроизводящийся локус-антропофаг №16” будет более точно, — впервые я услышал его голос, сидя на ступеньках полуреального театра, выплевывая из легких черный порошок, развевающийся тенями.
— А ты что думаешь, цив? — голос нашей начальницы.
Я сказал (почему именно эти слова?), не успев подумать:
— “Крещендо теней”.
А.Г. захохотала:
— Вот! Этот ко мне в команду! Поэзия! Локусы-шмокусы…
Я трясу головой и воспоминание рассеивается рябью, разбегается по поверхности воды… Облака отражаются в луже — где-то на фоне моего бледного испуганного лица. Я обнаруживаю себя на коленях — перед гладкой поверхностью воды — в незнакомом переулке — где — что — …
Облака вибрируют, (окна в зданиях — тоже, как и все мои кости) и вода покрывается рябью, складываясь в картинку — огромные яркие цветы (лето!), я, Фев, Анна Григорьевна, наша секретарша Борисовна, все другие, накрывают стол (белая в красный горошек скатертёнка) всё хорошо, всё хорошо, я не один, не один, никогда не буду один. Я никогда не буду один. Они будут играть в шляпу (глупость, но каждую глупость я люблю нежнейшей любовью), и, кажется, я в одной команде с Февом… Надо лишь постучать о стекло, и они пустят меня внутрь, и — надо же! — все живы, даже Сенька Щегол (вспомнил!) — … Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!
Я отскакиваю назад, смахивая капельки воды с лица. Что-то шепчет — внутри — и шепот этот совпадает по цвету с венами облаков, (“вскрываемся! — Кричит поручик, и ванна окрашивается бензиновой кровью), я чувствую каждую ниточку, каждую паутинку, усеянную бусинками (графиня сегодня особенно хороша!), и —
мицелий
это — мицелий
Я быстро расстегиваю сумку и достаю бутылку спирта (кажется, выдавали руки вытирать, от вирусов-коронавирусов, но даже в таком случае…), выпиваю залпом, полощу рот, сплевываю, долго кашляю, краснея перезрелым помидором.
Видение пропадает, оставляя на своем месте (несколько следов на свежем снегу, словно потоптались, вальсируя, двое) образ облаков, окутанных тонкими нитями мицелия, невесомо-легкими, и на каждой — бусинки воды, и в каждой бусинке воды — лицо, отражение, но слишком мелкие они, новогодние игрушки, кап — разбилась, кап — разбилась, елочка шумит, а лицо-то, лицо…
“Хочешь?” — Шепчет лужа, и облака вторят ей, переливаясь кислотно-желтыми мурмурациями.
Арсений Щеглов третьего отдела, что увидел ты в грибном раю? Что показал тебе Петр, приоткрывая врата?
Холодное, белое лицо с истинно-черными глазами смотрит на меня из лужи с легкой улыбкой, прикрепленное к нему тело протягивает руку, ждёт терпеливо.
Холодное, белое лицо луны выглядывает из-за облаков равнодушно (я чувствую его спиной, и одиночество ночного неба обжигает холодом).
Арсений Щеглов третьего отдела, пытался ли ты нырнуть в страну грез, или даже не успел понять, куда попал?..
Я осторожно подхожу к Ним и сажусь на корточки. Отражение-Фев пропадает, сменяясь отражением облаков — их яркого, жутковатого сияния.
“Хочешь?” — страна грез расцветает вновь, и видения парами проникают в мозг.
“Тебе не нужно это тело”, — Сенька Щегол меняет формы и размеры, от птицы к человеку и обратно, ни на мгновение не останавливаясь ни на одном из значений.
Кошкина, штатная программистка, пропавшая пару недель назад, берет его за руку:
— Твое сознание будет храниться вечно, в облаке.
Мальчик-пятилетка:
— Бесконечность миров! Для тебя!
Учительница:
— Он уйдет с дождём. Ты никогда больше его не увидишь. Такова природа вещей. Он всегда уходит с дождем, и никто никогда больше его не видит.
Кошкина:
— Это будет очень красный дождь. Может быть, фиолетовый. Или лимонный. Это будут все цвета дождя.
Мальчик-пятилетка:
— Да будет цвет!
Учительница:
— Человек всегда умирает в одиночестве. Такова природа вещей. Человек всегда умирает.
Я пинаю жестяную банку и она катится по брусчатке, повизгивая вмятинками. Сумка с рабочими... Я дам себе тридцать минут, тридцать минут до звонка А.Г., тридцать минут до её недовольного ночного “А?..”
Я слышу их пение — тихое, похожее больше на гул серверов (ночью) — совпадающее по цвету с мурмурациями облаков. (Я повторяюсь, не так ли?)
Скоро пойдёт дождь.
Скоро.
И будет он длиться сорок дней и сорок ночей…
Человечество не готово к бессмертию.
Никто его не просил.
Не каждый его заслуживает.
Облака горят спокойным огнем над моей головой, пока я набираю номер начальницы…
— Отличная работа, Кир. Правда, — она откашливается (добрые слова иногда даются ей с трудом), — нам правда повезло с тобой. И всему городу… Я рада, что мы встретились. Правда. Надеюсь, ты не против небольшой вечеринки в твою честь?
— Ох, — я выдерживаю паузу, будто бы сомневаясь, — да, да, конечно. Я никогда не против… (Неужели?!)
— Слышал новости, кстати?
— А?
— Фев решил остаться.
Я улыбаюсь, прижимая телефон к груди, к самому сердцу. Теперь всё будет хорошо. Теперь всё будет хорошо…
***
Фуксия. Электрик лайм. Люминесцентный красный. Индиго.
— Перепил? — брезгливо спрашивает старуха молодого человека с бледным лицом и бесконечно-черными глазами. Высокая женщина в пальто, стоящая рядом с ним, отмахивается от любопытной удостоверением, и та убегает, растворяясь в подворотне.
— Тебе точно нужно уезжать? — спрашивает Анна устало.
— Да,— отвечает Фев, касаясь волос паренька, лежащего лицом в луже. — Весна.
Весна. Как будто бы это всё объясняет.
Автор: Эли Смолха
Источник: https://litclubbs.ru/duel/1308-kreschendo-tenei.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
