Я будто лишился дара речи. Просто не хотел и не видел смысла говорить. Мертва она или жива в эту самую секунду? Врачи не знали, что мне ответить, и всякий раз повторяли, что она между небом и землёй.
Интересно, как тебе там? Как ты всё видишь оттуда? А меня видишь? Нет, только не смотри на меня. Иначе ты никогда не вернёшься.
Прошёл месяц. Все дни я сидел и жил в коридоре у её палаты. Сколько ни упрашивал доктор ждать внутри, говоря, что моё присутствие никак Маше не повредит, — я сам не мог решиться на это. И от отдельной соседней палаты для себя тоже отказывался. Я был между уютом и холодной осенью, скверно спал и жил, преследуемый одним и тем же ощущением: прикосновением к её мягкому плечу, куда въехал мой разъярённый локоть на той лестнице. Мне даже показалось, что я сломал ей руку тогда.
Успела ли она понять, что падает? На её лице, когда она лежала безжизненным предметом на полу в толпе народа, застыла нежная улыбка, которая сейчас исчезла. Почему исчезла? Она умирает?
От этих мыслей мне не было покоя и в эту ночь. Я лежал с открытыми глазами и смотрел в полутьму, как вдруг… кто‑то запел. Вопиющая невоспитанность! Что делает сумасшедшая в месте, где нужен безусловный покой? Кто её впустил?!
Врач выбежал из своего кабинета — я слышал его ускоряющиеся шаги.
Внезапно я понял: голос доносится из палаты Марии. Я замер — в жизни мне никогда не приходилось вот так вплотную встречаться с полтергейстом!
Врач тоже остановился, прислушиваясь, не понимая, куда бежать дальше и кого успокаивать.
Сонные пациенты начали выходить из палат вдоль всего коридора. Но никто не возмущался: дама пела на удивление красиво.
Я только сейчас понял, что песня не корейская. И произношение было не похоже ни на один из языков, которые я знал или слышал.
— Пожалуйста, возвращайтесь в постели, — успокаивал больных доктор, приближаясь ко мне.
Он посмотрел на меня и вдруг улыбнулся:
— Так ведь это отсюда! — и указал на дверь палаты Маши.
Я робко согласился, и только он собрался войти внутрь, я его решительно удержал:
— Там что‑то страшное, прошу, не входите!
Он сказал какую-то абракадабру про пение во сне и открыл дверь палаты.
Пела Мария, то резко умолкая, то заводя новый мотив. Её глаза были закрыты, а тело неподвижно.
Врач выдохнул:
— Ну что, поздравляю Вас. Думаю, кризис миновал…
— Она немая, она не может петь! — нельзя описать весь ужас, который мне выпало пережить в те минуты.
— Значит, она не всегда была немой. Вероятно, пела и раньше. Голос восхитительный!
— Это скажет только её мать, которая приедет на днях, — ответил я. — Я лишь знаю, что Маша потеряла голос три года назад.
— Вот видите. Во всём есть и положительные, и отрицательные стороны. Та часть мозга, которая дистрофировалась после сильного потрясения или сотрясения, или того и другого вместе, теперь, после такого же — в кавычках — удара судьбы, обрела прежнюю активность. Правда…
Он умолк, анализируя свои наблюдения.
— В подобных случаях из моей практики эта активность длилась ровно до того момента, как человек приходил в сознание. Хотя у нас с Вами до этого далеко, и мы успеем насладиться ещё не раз этим великолепным голосом.
Я готов был его разорвать — такими неуместными были сейчас его слова.
Я снова сел, слушая Марию. Она ещё и пела? О Небо, что мой ничтожный преходящий талант против её множества, окрыляющих и чистых? Однажды я усомнился в этом. Вообразил себя надземным гением. И был наказан. Но ясного финала всему этому я не видел. Я лишь знал, что сейчас она жива и поёт, понемногу внося в моё сердце — и сердца тех, кто слышал её, — мир и ласку.
За две недели её ночных «концертов» никто на неё не пожаловался. Наоборот, люди каждый вечер собирались слушать её: занимали удобные места, выносили стулья. Мария пела всегда в одно и то же время, иногда три часа кряду, а иногда умолкая на полуслове до следующей ночи.
Я никому не позволял ухаживать за ней, делал это сам. А что же страна, любившая меня? Почему толпы поклонников и журналистов не одолевали мою жертву и не подкарауливали меня у её палаты или у больницы? Во-первых, дело так и не предали огласке, свалив всё на несчастный случай. Дальше стен киностудии никто ни о чём не узнал.
Неужели моя личность внушала такой страх, что даже крупный режиссёр, у которого я снимался в тот раз, не захотел со мной связываться? И никто из зевак не отнёс видео с телефона в полицию. Неужели репутация всемогущего с отвратительным прошлым сыграла мне на руку? Вы осуждаете меня, верно? Минуту терпения. Сейчас, сейчас…
Во-вторых, нет ничего невозможного для большого актёра. Наверное, я всё-таки немного им был. Я попросил директора актёрского агентства, при котором числился, вести любопытных по ложному следу, объявив, что уехал исследовать тишину Гималаев якобы для новой серьёзной роли. А сам выходил из больницы только в гриме и париках, каждый раз новых — лицо снова страшно зудело, но меня мало это заботило.
Побелевшие за мгновение волосы и брови я тщательно закрашивал, стоило хоть одному седому волоску выбиться на свет. Прежнему красивому и естественному цвету моих волос больше никогда не суждено было вернуться. Но вопреки ожиданиям от самого себя, я легко смирился с этим, иногда забывая начисто о своей внешности, прислушиваясь к дыханию Марии, всегда разному, так часто.
Мне снились дёрганые сны, как раньше такие же часто снились ей. Но в своих снах она хотела уйти от убийц-истязателей, а в моих таким убийцей был я сам… Странно, что страдания в наших снах были равнозначными.
Продолжение следует...
#чоинсон
Друзья, если вам нравится моя русско-корейская киноповесть, ставьте лайк! А за подписку отдельное благословение и благодарность!
