Желания… Их возьми все в руку правую, а свои возможности – в левую.
Соедини, и посмотри внимательно, сойдутся ли?
Роджер Желязны, «Девять принцев Амбера»
Неслышным видением прокралась она к земле мёртвых.
Маленькая девочка лет шести со светлыми, словно соломенными, волосами в длинном атласном, льющемся, будто молочном, платье, медленно скользила к огромным – в пять раз выше неё – железным воротам, на которых вздыбились и застыли навечно в пылу ожесточённой битвы жутких дракона, образовавшие переплетениями лап, тел, ног[1] мощные створки, а кончиками хвостоа – гнездо для вычурного замка, в чреве коего давно был сломан ключ.
По зыбкой моховой тропке ступала она, правой рукой касаясь живой изгороди, чтобы не терять опоры, а левой сжимая лилии.
Пухлые щечки девочки побледнели от еле сдерживаемых переживаний.
Ей хотелось заплакать.
Потёртый дождями кирпич за лозами был для неё преградой, за которой находился загадочный мир, влекущий таинственными ароматами, ощущаемыми только если зажуриться, и шепотками, слышными лишь в тишине.
Узкая ладошка смелой девочки тонула в листве дикого винограда, опутывавшего усиками маленькие пальчики так, будто очень хотел задержать, помешать, не дать ей ступить на кладбище.
Напитанный вечерней росой мох, время от времени всхлипывал под обнажёнными стопами, и девочка замирала, чтобы понять, не позвал ли кто её?
Другие «голоса» вокруг были не менее тревожными…
Из-за необычно сильных порывов то и дело начинали протяжно стонать ворота.
Скрепя, качались кипарисы, которые, как стража, выстроившиеся рядами за стеной.
Звонкий стрекот невидимых сверчков доносился из густой травы.
Девочка легко касалась левым оголившимся локтем шуршащих метёлок камыша, тянувшегося вдоль её мокрого пути. Она будто бы шла по коридору, и видела сквозь лёгкий незримый потолок, как нетопыри, вылетавшие из заброшенного склепа на холме, повизгивая, «бьются» о небесный купол.
Полная луна мрачно уставилась на неё – с ног до головы осветила.
Девочка остановилась перед воротами.
Проказливый ветер подкрался к ней сзади, попытался закрутить, но быстро устал и отстал, закрыл тучами луну, желая напугать.
Резко стало темно.
Девочка обернулась, поискала глазами «волчье солнце», не смогла разглядеть, нахмурилась, задумчиво прикусив розовую губки, и покосилась на оскаленных драконов, взиравших с ворот.
Они казались непреодолимыми.
Поэтому девочка присела и спешно начала искать лазейку, раздвигая заросли колючего чертополоха, который жался к створам понизу.
Луна окончательно спряталась – ни намёка не осталось, где могла находиться недовольная ночная скиталица.
А звёзды, наоборот, стали заметны и ослепительно-ярко засияли под порванным пологом туч, чуть приподнявшимся над кромкой горизонта.
Нападки ветра стали резче: как бесстыжая рыжая собачонка, он кусался и подвывал.
Задрожав мелко, девочка повязала вокруг талии лёгкую шерстяную кофточку, надетую, чтобы защитить от холода её худые плечики, а не острые коленки.
Скоро ей удалось продраться, исколовшись, и разглядеть кончик гигантского кованого сапога, изгибавшийся так, что получалось кольцо. В него можно было пролезть!
Но вдруг над головой девочки раздался хохот!
Словно поднятый гончими заяц, она метнулась в траву и затаилась!
Прильнула к земле.
Задержала дыхание.
Хохот повторился!
На этот раз он мало напоминал человеческий.
Девочке и раньше казалось, что за ней наблюдают.
Теперь же ощущение лишь усилилось…
Хохот пророкотал в третий раз – мыши бросились врассыпную.
Предчувствуя недоброе, девочка сдернула кофточку и закуталась целиком.
Только глаза её блестели из-под высокого вязаного воротника.
Над воротами показалась голова…
Точь-в-точь пивной бочонок, вываленный в перьях!
Туловище филина оставалось невидимым.
Такой без каких-либо усилий растерзать бы годовалого телёнка своим громадным клювом.
Он заозирался по сторонам – голова его описала полный круг.
Девочка почувствовала себя неуютно и приготовилась к самому худшему.
Сверчки умолкли…
Но ничего не произошло!
Страшный филин лишь ухукнул, расправил бархатистые крылья и умчался.
Девочка свернулась калачиком на жёстком ложе из подмятых стеблей зверобоя и, делая один выдох через три удара сердца, прислушивалась к каждому шороху, доносящемуся из ночи.
Ни мышей, ни филина нигде видно не было.
Луна опять выглянула и надменно заблистала своим жёлтым ликом.
Звёзды стыдливо померкли.
Девочка осторожно поднялась на ноги и побрела к воротам, «баюкая» правую руку, занемевшую от неудобного лежания.
Драконы посмотрели на неё с ненавистью.
Боязливо она, морщась, раздвинула стебли чертополоха.
Хохот не повторился.
Девочка очень осторожно ощупала кольцо.
Взрослый человек в него протиснуться не смог бы.
А ей без труда удалось оказаться за воротами.
Стоя на четвереньках, девочка ощутила ладонями твёрдость земли, утоптанной десятками ног.
Перед ней, усыпанная черной, как шкура гадюки, палой листвой, извивалась дорога.
Не единственная…
Девочка знала, что в сердце кладбища есть другая, которая похожа на первую, как сестра.
А на перекрёстке был закопан колдун.
Старый…
Жестокий…
Лишь восемь мужчин смогли поднять валун и сбросить ему на грудь, чтобы не встал никогда.
Последняя его жертва, избавившаяся от заклятья наваждения – молодая жена – из сострадания положила ему на глаза серебряные монеты – дар Перевозчику[2] – и накрыла лицо вуалью, пропитанной ладаном.
С тех пор эту милую девушку не видели…
Эту сказку девочке рассказывал дядюшка.
Он любил самые-самые древние, и, ездя по всей Германии, собирал их…
Конец дороги прятался в дымке, которую даже сильный ветер, озорничавший этой ночью, не смог разогнать.
Вдали раздалось уханье.
Девочка вспомнила филина.
В голову лезли жуткие мысли…
Она зябко поёжилась…
– Когда луна красная, как кровь, на перекрестке открываются врата в преисподнюю, и колдун вылезает обратно, желая поживиться свежей плотью, – радостно стращал её дядюшка.
Каждое воскресенье, готовя запеканку из яблок на залитой солнцем кухне, он старался напугать племянницу…
Девочка, окончательно струсив, обернулась через плечо.
Луна желтела так же, как и раньше!
Дядюшка бы посмеялся…
– Перекресток – самое опасное место на кладбище… за исключением редких ночей, – весомо добавлял он, стараясь ужаснуть ещё больше.
Девочка не верила…
Не желала верить!
Поэтому заставила себя вскинуть подбородок, и сделать несколько робких шажков по дороге, опираясь только на пальчики, как учила её мама.
Но первый же шорох, раздавшийся чуть впереди, заставил её шарахнуться от суховатой осины, которая одиноко подрагивала слева, словно сама боялась.
Крестов не было рядом с этим древом повешенного[3]…
Так назвал его дядюшка в притче, изречённой недавно…
Ледяной порыв, налетевший тут же, будто сдул девочку!
Она сама не поняла, как оказалась в дупле старого облезлого ясеня, который рос справа от дороги.
И сразу же высунулась, чтобы разглядеть мраморных ангелов, замершие неподалёку, которые очень напоминали демонов: камнеломка уже издырявила корнями их лбы, будто язвами, и выпустила лиловые бутоны – маленькие острые рожки.
Только вот когда ей это удалось, девочка всё равно осталась внутри ясеня, потому что слишком велик был страх.
Но никого не нарушал покой кладбища.
Лишь ветер колыхал ветви молодой ветлы над дальними забытыми могилами[4].
Постепенно он затих, и девочка нашла в силы продолжить свой тяжкий путь.
Она стиснула недавно сорванные лилии обеими руками, загородилась ими от ужасов ночи, как веером, и сделала первый шаг по дороге… потом ещё один… и ещё.
Видения сопровождали её, наблюдали из темноты: уродливые сгорбленные тролли, притворявшиеся вблизи самыми обычными надгробиями.
В краях, откуда были предки девочки, давным-давно их считали почти равными богам[5].
Постепенно дорога стала напоминать горную тропу: лиственный полог казался монолитным, словно чёрный диабаз.
Похожий на него большой кусок нашёл в устье Эльбы[6] дядюшка. Потому что он был не только собирателем легенд, но и камней. Проще говоря, каменщиком… И его отец был каменщиком… И отец его отца… И все любили возиться с камнями… И возводить стены… Домов… Замков… Кладбищ…
Размышляя об этом, девочка дошла до вершины холма и непонимающе уставилась на тёмные силуэты перед склепом.
Трое мужчин в длинных чёрных балахонах стояли на гранитной плите, которая, словно зуб, выпирала из мягкой земли. На самом кончике её замерла алая свеча. Которая превратилась в столб неугасимого пламени, когда незнакомцы взялись за руки и зашептали мольбу:
– Повелитель! С шестью развивающимися крыльями! Ты, носящий маску из крови! И царапающий острыми когтями стену вечности, что не знает предела! Раскрути колесо, чтобы мир разлетелся на двенадцать частей[7]…
Одежды мужчин начали тлеть – один из них вскрикнул и отшатнулся, разрывая магическое кольцо.
Это было ошибкой… смертельной ошибкой…
Из пламени, объявшего его, как из проёма двери, выступил кто-то, облаченный в багряную королевскую мантию, какие рисуют в книжках, и маску, напомнившую лицо сломанной марионетки, у которой нижняя челюсть ходит ходуном[8].
– Колдун? – подумала девочка.
– Зодчий Кошмаров, пощади! – взвизгнул другой мужчина.
Призванный колдун развернулся к нему, схватил за горло костлявой рукой и… он просто исчез.
Третий мужчина попытался сбежать, но, к сожалению, не успел. Огненный язык, дёргавшийся на том месте, где была свеча, слизнул его с полотна бытия. Лишь остывающая лужица воска и дыра, прожженная в граните, указывали на то, что здесь мгновение назад произошло ужасающее.
Девочка вздрогнула.
Она поняла, что, прежде чем исчезнуть, колдун посмотрел на неё в упор… а после открылись те самые ворота в преисподнюю из сказки дядюшки – провал глубже любого колодца, чернее самой жуткой ночи.
И повеяло холодом…
Девочка поспешила обойти перекрёсток стороной.
Раньше она не видела такой уймы чудес.
– А видела ли ты их вообще? – спросила она себя и сама же ответила: – Да, Рюбецаля[9].
Ещё до того, как переехала к дядюшке…
Насовсем…
Потому что…
В их с мамой городе появился Тучный человек…
Это прозвище дали ему дети…
Те, кому повезло уцелеть…
Пропадали мальчики…
Но возвращали…
Без глаз, языков и пальчиков…
Девочки же лишались самого дорогого, что у них было… вместе с жизнью.
Они были для Тучного лакомством…
А служители правосудия бездействовали…
Не из-за собственной лености или бездушности…
Кто-то властный и безжалостный мешал им…
И Тучный продолжал убивать!
Девочка не помнила, как угодила в его лапы…
Вроде бы только мгновение назад шла с мамой к волшебному источнику, чтобы та попила целебной воды и, наконец, выздоровела, отбежала посмотреть с высоты на изумрудно-зелёный лес, который, будто коврик, лежал у подножия горы…
Дальше – забытье…
Она пробудилась на песчаной подушке посреди жерла уснувшего вулкана…
Со всех сторон её обступали щербатые скалы…
В одной из них темнел зев пещеры…
Там прятался человек: жирный, приземистый… очень трусливый, и потому опасный… В длинной коричневой рубашке и коротких штанах… Как свинья, перемазавшаяся грязью… На голове – мешок с узкими прорезями…
Тучный не хотел быть узнанным… Поэтому следил за ней, выжидая момент, чтобы напасть сзади…
Но девочка вспомнила легенду о Рюбецале, которую рассказал дядюшка, как обычно небрежно и иронично…
Много столетий последний хозяин гор враждовал с рудокопами, не желая отдавать богатства из недр…
Лишь их жён не трогал…
Девочка была внучкой рудокопа, и… решила рискнуть…
Она поднялась с колен, оправила платьице, зажмурилась, ожидая, пока слова древнего заклятья выплывут из глубин памяти, и только после запела, прыгая на одной ножке:
Рюбецаль, помоги –
От беды убереги…
Не хочу я умирать!
Мама будет горевать…
Короткий гортанный вопль и рокочущий звук обвала дали ей знать, что мольба услышана, и рухнул свод пещеры …
Тучный был похоронен заживо!
Девочка распахнула глаза и увидела проход, открывшийся в толще породы…
Она выбралась по осыпи и быстро отыскала дорогу к городу…
Рюбецаль оставлял ей подсказки: серый булыжник под раскидистым кустом можжевельника, серый пласт слюды, блестящий в расселине, серый монолит, увенчанный шапкой из белой зернистой глины…
Но девочка не успела…
Мама умерла от горя…
У неё не выдержало сердце…
И, поскольку отца девочка не знала, её взял к себе дядюшка.
А предводитель служителей правосудия, когда выкапывали Тучного, плакал…
Утерев слёзки, выступившие от воспоминаний, девочка поглядела на тяжёлую плиту в сухой земле, у которой остановилась, и прочла имя: «Мария Эльстер».
В фарфоровой вазочке склонились увядшие лилии[10].
Целый год минул…
Девочка аккуратно вынула засохшие цветы, заменила их новыми и позвала:
– Мама… Мама!
Рассвет алел над кладбищем…
Ночь пролетела слишком быстро…
Мать и дочь сидели в обнимку на могиле…
Одна из них не чувствовала холода, потому что была мертва, другая – потому что спала…
Призрачная женщина гладила живую девочку по волосам и шептала:
– Глупенькая моя Адельгейда… Как хорошо, что ты пришла…
Рассвет алел над кладбищем…
***
[1] Аллюзия на предсказание Мерлина узурпатору Вертигерну и, одновременно, на заставку сериала «Байки из склепа».
[2] Аллюзия на Харона из греческой мифологии.
[3] Аллюзия на Иуду Искариота.
[4] Адаптация из баллады Иоганна Гёте «Лесной царь» в переводе Василия Жуковского.
[5] Аллюзия на иниестых великанов из скандинавского пантеона, которые на равных сражались с асами.
[6] Река в Германии.
[7] Адаптация из манги Тайто Кубо «Bleach».
[8] Аллюзия на новеллу Эдгара Аллана По «Маска Красной смерти».
[9] Горный дух в немецком фольклоре. Считается добродушным, но вспыльчивым; хорошим людям помогает, злым причиняет боль: ведёт под обвалы, сталкивает в пропасти и т. д.
[10] В Германии существует поверье, что этот цветок вырастает под влиянием какой-то неведомой силы на могилах людей, погибших от насилия.
