Ким Бон повесил голову, как в поклоне перед безысходностью. Я нашёл его в этом непривычном для избалованной звезды экрана состоянии в нашей гримёрке и когда вышел, и когда снова вошёл, чтобы дождаться стилиста.
— Ненавижу оперу, — наконец, выдавил он.
— Был на опере? — я не мог совместить в своей голове образ жизни друга и это архаичное слово.
— И музеи ненавижу… Кладбища при жизни.
Всмотревшись в него, я заметил измождённость, глаза его болезненно светились. С приходом стилиста мы умолкли, и Ким Бон вскоре вышел прочь.
***
Тётка, вытянувшись перед телевизором, то останавливалась с надеждой на каком‑то канале, то разочарованно перещёлкивала на другой, где тоже долго не задерживалась.
— Ты хотела сделать это из‑за парня? Как я?
Маша качнула головой, не прекращая полировать самое большое зеркало в доме.
— Но с кем‑то же встречалась за все двадцать лет?
Молчание Марии Тётку только подзадорило, она подошла к девушке и прислонилась к стене, чтобы с удобством наблюдать её мимику.
— Я начала тайком от строгого папы бегать на свидания лет в пятнадцать.
Маша посмотрела на неё с сомнением.
— Почему смерила таким взглядом? Ну да, я никогда не блистала фигурой. Но парни ко мне липли, как мухи к сахарной воде.
Зеркало было таким большим, что когда Маша встала на стул и взялась чистить его вторую половину, Тётка без помех любовалась собой в первой, и делала это так забавно, что Маша покатилась со смеху. А Тётке того и надо было.
***
Маша уснула за столом. Тётка прервала свою болтовню на полуслове, как только это поняла. Она убрала посуду в мойку и, поколебавшись, вымыла её.
— Моя ли это работа? — ворчала она себе под нос.
Сон Марии был крепким и безмятежным. Госпожа О постояла над ней какое‑то время, как над посудой в мойке, и, в конце концов, решилась:
— Ладно. По твоей вине ещё мне тут спину ломать… И надо же так разъесться.
Готовясь к тяжёлому грузу, Тётка сделала глубокий вдох и напрягла мускулы, но ноша оказалась так неожиданно легка, что женщина даже качнулась назад.
— У тебя кости полые, что ли? Ну надо же.
Среди ночи странная возня разбудила Тётку. Рука потянулась в темноте к парику…
Маша бредила. Её лицо исказилось гримасой ужаса и боли, она пыталась кричать. Лоб и волосы взмокли.
— Эй… Эй!
Маша, как в замедленной съёмке, от кого‑то отбивалась, ворочаясь, и, в конце концов, закрыла лицо руками.
— Эй… Проснись, Мария… Проснись!
Голос всё приближался. Девушка открыла глаза, очень напуганная и не вполне понимающая, где она.
— Ты прямо кипяток…
Она машинально схватила протянутый стакан воды. Взглянула на Тётку и только успела заметить, что у той губы ярко накрашены. Так и не проснувшись толком, Маша засопела, прижавшись к тёплой груди госпожи О.
***
Наша группа снова поехала к побережью. Это было очень кстати. Природа успокаивала меня, и здесь, в разбитом лагере, я мог безо всяких препятствий бродить один и просто дышать. Без страха слежки. Позволяя глазам и сердцу впитывать дикую красоту.
Ким Бон последнее время сторонился общения со мной и с кем бы то ни было. Я ещё удивлялся, как он мог нормально играть в таком состоянии. Правда, режиссёр потратил на него немало дублей.
Вечером у костра было очень уютно и хорошо. Алла пела под гитару незнакомые, но приятные английские песни, которые очень подходили для этой идиллической обстановки, и все внимали, аплодируя, когда она заканчивала.
Мария, посидев с нами, побрела в сторону моря. Выдержав время — хотя, верно, это были лишь мои домыслы, — в другую сторону пошёл Ким Бон.
Кто‑то уходил от костра, кто‑то, нагулявшись, усаживался в общий дружный полукруг. Вот и я захотел размять ноги и немного подумать, пока жизнь давала такую чудную возможность…
Странные звуки, которые изначально я принял за шум прибоя, привлекли моё внимание. Несмотря на время ночи, горизонт был довольно светлым, и я прекрасно мог видеть происходящее на берегу.
Ким Бон медленно шёл у самого края берега, так что волны плескали на его безупречные лакированные ботинки, с которыми он не расставался даже в этом диком месте. Мирно сидящая и смотрящая в светлую даль фигура обернулась в его сторону. Его вид заставил фигуру вскочить: подхлестнуло дурное предчувствие.
Ким Бон шёл в том же темпе, как дикая кошка перед прыжком.
— Я тоже люблю так сидеть. У моря. Я бы присоединился.
Маша отходила, не сводя с него глаз, как в гипнозе.
— А вот оперу не люблю. Ужасная вещь. Я сидел справа от тебя, чуть позади. Чтобы иметь возможность наблюдать красоту действия… ну, или не действия.
Маша наткнулась спиной на препятствие. Заброшенный кораблик, который она так и не увидела. Парализованная паникой, она наблюдала, как Ким Бон остановился в трёх шагах от неё и сбросил рубашку.
Наконец, почувствовав силу в ногах, Маша сорвалась с места, обежала кораблик и понеслась без оглядки вдоль берега. Она слышала его неотстающие шаги. Девушка прыгнула в волны, на что донеслась лишь насмешка:
— Зря. Мастер спорта же… Зачем противишься?
Он поймал её быстро и вытащил на берег. Маша с отчаяньем отбивалась.
— Ты будешь моей! Даже если мне придётся лишиться головы… или какие там виды смертной казни… инъекции… электрический стул. Мне всё равно… Я буду ласков, если ты усмиришься и примешь меня.
Она била его по лицу, но вырваться из железных объятий было невозможно.
— Ким Бон, холодно. Лучше оденься.
Он от неожиданности поднял голову и ослабил руки, чем Маша тут же воспользовалась и отползла назад. Но когда увидела меня, её снова обездвижил знакомый мне животный страх.
Ким Бон вскочил и встал между мной и ею.
— Не твоё дело, хён. Тебе лучше уйти.
— Ты замёрзнешь, — повторил я.
— Мы выясняли отношения. Это рядовая ссора влюблённых. Тебе здесь нечего делать.
— Влюблённых? — я видел по бегающим глазам всё его напряжение.
Сделай я хоть шаг навстречу, он мог бы меня убить.
— Лучше отступи. Зачем тебе иностранка? Зачем нагнетать скандал между странами?
— Скандал? Это смешно. Если я женюсь на ней, о каком скандале может идти речь?
— Ты в здравом уме? Женишься?
— Уходи, хён. Дай нам самим во всем разобраться.
Я помолчал. Она дрожала, боясь пошевелиться, готовясь к худшему.
— Тебе нужна необразованная малолетка? — я продолжил переговоры, пытаясь сделать их мирными.
Ким Бон напоминал сумасшедшего.
— Я буду обладать ею, даже если весь мир воспротивится!
— Это неразумно. Вспомни, кто ты, любимец страны, и ты поймёшь, что совершишь большую глупость.
— Я буду обладать ею! — вскричал Ким Бон. — Она моя! А тебе лучше уйти… Пока я не совершил что‑то неразумное в отношении тебя.
— Твой рассудок болен, Ким Бон. Не делай того, о чём будешь жалеть. Отступись.
Ступив к нему, я сделал ошибку: он набросился на меня.
— Стой там! Там! Не подходи к ней! Никого, кроме неё, не хочу!
***
Маша разулась в прихожей, кивнув Тётке, которая открыла ей дверь. Щека госпожи О была залеплена пластырем, и Маша обеспокоилась её судьбой, тут же забыв о своём скверном настроении.
Тётка выглядела подавленной. Пока Маша готовила, хозяйка безмолвно смотрела в окно, жалко поджав под себя ноги.
Госпожа О не ошиблась, почувствовав на себе пристальный взгляд. Зелёные глаза, полные сострадания и отчаянья, смотрели на неё.
Наконец, Тётка сказала:
— Сегодня он приходил за вещами. Я… не выдержала. Стала язвить. Оскорблять его. Знаешь… Наверное, чрезмерное счастье всегда оборачивается против нас. И чувства тоже. Ты можешь плавать в идиллии, но твой мозг при этом молчит, убаюканный счастьем. И ты не движешься. Никуда. Даже если в тебе бездна таланта, счастье, особенно долговременное, парализует любые стремления. Знаешь, я очень его любила. И, наверное, очень люблю. Но когда я была с ним, многие говорили мне, что я стала невнимательной. Необщительной. Я замкнулась только на нём. Я не принимала в сердце категорически никого, даже старых друзей оттуда повыгоняла… Любовь к нему превратила меня в рабу. И в конце концов пшикнула и самоликвидировалась. Это не та любовь. Не то счастье.
Маша тихо присела напротив, внимая и гоняя свои грустные мысли. Тётка умолкла, откинув голову на спинку дивана. Маша прикоснулась к ней, чтобы обратить на себя внимание. Ей тяжело давались слова.
— Отец… и я… гуляли… Зашли в метро… — комментировала госпожа О её жесты уже по привычке. — Весело говорили, когда ехали… Потом я вышла из поезда, а он остался ― помогал бабушке вынести чемодан. Я думала, он рядом, а вижу, что нет. Побежала обратно. Резкий хлопок. Я ударилась… Меня отбросило… Взрыв. Взрыв?
Тётка боялась, что не поняла, но молчание Маши всё подтвердило.
— Взрыв в метро… — Тётка снова повторила это, с трудом принимая реальность такого события. — Отец был мой Бог. Очень большое сердце. У меня очень маленькое. Я никого не люблю. Даже ребёнка… Ребёнка? Постой! Ты сказала «ребёнка»… У тебя ребёнок?
Маша отвернулась, чтобы не встречаться глазами с хозяйкой.
— Ты же сказала, что у тебя никого не было и ты ни с кем не встречалась.
Маша кивнула, не поднимая головы.
— Погоди… Это твой личный ребёнок? Не приёмный, не на время данный уехавшей по делам роднёй… Твоё родное дитя?
— Да… Девочка.
Голос женщины стал очень глухим:
— Как же можно тогда его не любить…
— У меня… нет… сердца.
Маша встала и скорей взялась за работу, умолкнув до конца вечера. Тётка больше не тревожила её.
Продолжение следует...
#чоинсон
Друзья, если вам нравится моя русско-корейская киноповесть, ставьте лайк! А за подписку отдельное благословение и благодарность!
