Я – агностик. Я верю в непостижимость законов мироздания. Я уверен в невозможности и, следовательно, в ненужности попыток объективно познать окружающую действительность. Если ответа на вопрос нет, будем считать, что нет и вопросов. По крайней мере, так комфортнее.
И все-таки, кто-то же сконструировал, кто-то смонтировал и запустил механизм Вселенной, кто-то контролирует его работу, ставит задачи, вводит программу. Кому-то, в конце концов, должен быть интересен не только процесс, но и результат.
Не претендуя на универсальность и неоспоримость своих наблюдений, позволю себе поделиться ими с вами, читатель. Чем дольше живу, тем твёрже убеждаюсь: миром правит его величество Абсурд. Во всяком случае, той малой частью мира, где предначертано скитаться мне, незаметному страннику.
Человеческие проекты, чем грандиознее их, даже не хотелось бы употреблять слово «замысел», уместнее термин «химера», тем вернее они обречены на крах. От строительства Вавилонской башни до претензий на мировое господство. Все империи, возникавшие и исчезавшие на протяжении истории, изначально были абсурдны. Британия – не исключение. Более того, британская модель, возможно, самая абсурдная, поскольку впитала опыт многих и многих предшественниц.
Не спешите подозревать меня в нелояльности. Я исправно служу старушке в соответствии с заключённым контрактом. Защищаю её, помогаю вести игры, в которые она ввязывается, разделяю успехи и неудачи.
Сизифова сущность усилий отнюдь меня не смущает, поскольку в моём словаре у абсурда имеется синоним – баланс. На нём зиждется здание цивилизации. Всякая нелепость, как правило, уравновешивается другой нелепостью.
Это, как принято в русском фольклоре, присказка. Отвлечённые размышления склонного к философствованию кокни в минуту досуга. Условного досуга, разумеется, поскольку я всегда на работе.
Сейчас я нахожусь в театре. На спектакле из российской истории по пьесе основательно забытого драматурга, современника Уайлда. Представление любительское, но сделано добротно. С костюмами, с реквизитом. Сценой служит интерьер замка в центре Петербурга. Мрачноватый, но элегантный, этот замок был построен две сотни лет назад по приказу императора Павла, поселившегося и почти сразу убитого здесь заговорщиками-приближёнными.
Действие пьесы разворачивается в ночь покушения. Кульминация – разговор императора с сыном, наследником престола, который клянётся, что ничего не знает о заговоре. Лжёт, разумеется. Павел не верит и просит столичного губернатора, которому верит, усилить меры безопасности. Тот обещает. Лжёт, разумеется, поскольку сам во главе заговора.
Сюжет, в общем, скучноватый. Но играют увлечённо, как сказал бы какой-нибудь доброжелательный русский критик, с огоньком. Часто вскрикивают, шустро перемещаются по пространству подмостков.
Один из персонажей второго плана – русский посол в Лондоне, через которого британское казначейство финансирует операцию. Душевное расстройство вкупе с заигрыванием с Бонапартом сделало Павла помехой интересам Великобритании, поэтому было принято решение его устранить.
Не комментирую. Скучно.
Близок финал. Убийца в гвардейском мундире наносит императору в висок удар массивной, из выкрашенного под золото картона, табакеркой. Император валится на пол. Занавес.
Следуя в зрительный зал, я едва не заблудился в лабиринте тёмных коридоров и был перехвачен капельдинером на пороге двери морёного дуба в дальнем и, по-видимому, необитаемом крыле.
– Сюда нельзя, здесь хранилище императорского архива.
– Отчего вы изъясняетесь шёпотом? – коридорная паутина не настолько страшна, чтобы душа уходила в пятки.
— За дверью работают учёные, им не следует мешать. Сейчас, между прочим, это профессор из Оксфорда. Чудаковат и несколько раздражителен. Терпеть не может, если его отвлекают.
Этого профессора я знаю. Действительно, чудаковат. Вам, мой преданный читатель, он также знаком. Да, это юный Тьюсдей, ради нашего дела влившийся в славную когорту британских учёных.
– Как его фамилия? – небрежно осведомляюсь я. Проверка лишней не бывает.
– Господин Сизофф. У профессора, вероятно, русские корни.
Да уж, что верно, то верно, корней у него предостаточно, иронично думаю я и позволяю себя увести.
Вот почему я в театре. Ответственная и тонкая, но привычная мне роль мастера подстраховки.
***
Князья Тартаровы – древний знатный род. На их фамильном гербе – шапка мурзы Тартара, украшенная нежной фиалкой. При Малюте Скуратове, чьё исконное имя было Мавлюд, его родственник Тартар вышел из Орды и поступил в опричники к Ивану Грозному.
На протяжении последующих столетий Орда из Тартаровых, похоже, так и не вышла. Алчность, не знающая пределов и преград, бешеная кровожадность, буйность неукротимая были свойственны всем поколениям князей. В сочетании с хитростью, показным смирением, восточной угодливостью и готовностью к риску. Эти качества помогли Тартаровым стать ближайшим к трону и богатейшим в России семейством.
Когда романовская Россия рухнула, те из Тартаровых, кто выжил и сумел унести ноги от большевиков, осели на берегах Темзы. Туда же удалось переправить и изрядную часть состояния. Что-то было вывезено, а что-то накопилось на месте за годы плодотворного сотрудничества семейства не только с русской, но и британской короной.
Феникс Тартаров, мне довелось знать его лично, дожил до весьма преклонных годов, пережив Сталина, Черчилля и других пребывавших в заблуждении, будто они сильные мира сего. Оставшись последним в роду, он написал завещание, назначив, как мы и рассчитывали, Службу её величества единственным распорядителем состояния, которое он не успел промотать.
Куш немалый, так как Феникс, при всём легкомыслии русского барина-повесы, никогда, даже в часы бездонного загула не забывал, что такое «чёрный день». В сейфе старейшего банка Сити хранился, мы знали, неприкосновенный запас, способный серьёзно поддержать бюджет Соединённого Королевства.
Феникс, однако, не был бы Тартаровым, если бы не проявил затейливой чудаковатости, присущей, как выясняется, не только отдельным британским учёным. Внося в текст завещания код сейфового замка, он утаил одну цифру. Подбором решить задачу было невозможно, так как первая же неудачная попытка включала механизм гарантированного уничтожения содержимого ячейки.
Мы узнали об этой загадке не сразу. На ознакомление с документом завещатель наложил четвертьвековой мораторий.
За разгадкой весельчак Феникс отсылал в Петербург, в архив династии, где на одной из карт, то ли игральных, то ли географических, при старании и смекалке может быть обнаружена нужная цифра.
На поиски был снаряжён наш с юным Тьюсдеем не раз испытанный Россией тандем.
Четверть века назад я сам был юн и с завистливым восторгом слушал рассказы Феникса о похождениях в богемных кулисах Петербурга и Парижа. Особенно остро покалывали моё чувствительное сердце иголочки соблазна, когда рассказчик смаковал пикантные моменты. Например, как он, переодевшись девицей Феничкой, оказывался в таборе среди гусаров и цыган, пел под гитару и дорого, за ящик шампанского, а то и тройку орловских рысаков, продавал свой жаркий поцелуй.
Или в кабаре на Монмартре срывал у загулявшего рантье бутылку «Дом Периньон» и букетик фиалок за право пощупать подвязку чулочка.
На выдумку он был неистощим, как и на самую циничную выходку. В морщинах и мешочках на физиономии старичка сверкали огоньки Невской першпективы, таились глубины фамильной реки Мойки, в кряхтенье и причмокивании слышалось шкворчание горячего жира котлет от «Талона», заливаемого бесчисленными бокалами.
Анализируя тогдашние впечатления, я нынешний шел к пониманию цели нашего поиска и инструктировал Тьюсдея.
– Какие подсказки дал нам старый пройдоха? Фиалка? Да, он упоминал, что фиолетовый – это их фамильный геральдический цвет. В Париже лучшие фиалки на Монмартре, а в Петербурге где? Думайте, мой юный архивариус.
Помню также фразу Феникса о том, что за острыми ощущениями он отправлялся туда, где все деньги и цветы. На улицу миллионеров – Миллионную. Всё петербургское беспутство, весь полусвет гуляли там.
– Изучите карту кварталов, прилегающих к Миллионной. Разыщите план городской застройки начала двадцатого века.
С этим напутствием профессор Сизофф покинул Оксфорд и погрузился в пыль архивных стеллажей замка, из окон которого Фёдор Достоевский наблюдал когда-то за неспешным течением петербургских рек.
Но вернёмся в театральный зал. Итак, занавес. Вежливые аплодисменты в ожидании выхода на поклоны. Однако убиенный не встаёт, а продолжает неподвижно лежать там, где его настигла роковая табакерка.
Что-то пошло не так. Над телом склоняется пожарный. Общая суматоха.
Мне не до этого. Я только что получил по закрытому каналу связи сообщение от напарника. Это восьмёрка. Значит ли это, что Тьюсдею удалось-таки подстеречь в архивных дебрях искомую цифру? Велико искушение немедленно переправить находку в Центр. Нет, рано. Восьмёрка – примитив, не уровень знатных абсурдистов-мистификаторов Тартаровых. Необходимо во всём убедиться самому. Я наделён правом на личный доклад руководству, а это серьезная ответственность.
Краткий комментарий Тьюсдея: в доме номер восемь по Миллионной располагался игорный дом, где, согласно архивным документам, у князей Тартаровых, почётных членов клуба, была собственная ложа.
Да-да, припоминаю. Феникс как-то, говоря об игре, назвал восьмёрку своим капризным счастьем. Играл он преимущественно в штосс. Как пушкинский Германн. Но тогда же им было упомянуто другое счастье – наследственное и верное. Не восьмёрка. Следовательно, наш поиск не завершён.
Я снова включаюсь в происходящее в зале. Что с артистом? Это, кстати, известный в городе университетский педагог, страстный поклонник исторических реконструкций. Лучше других ему удается, говорят, Наполеон. В образе Павла он сегодня дебютировал.
Он мёртв. Взявшиеся откуда-то строгие молодые люди просят пройти. Подчиняюсь.
Допрос происходит в помещении, которое я бы назвал привратницкой. Насупленный тип в штатском снимает показания со зрителей и отпускает восвояси. Когда же очередь доходит до меня, начинается какая-то скверная пьеса.
– Мистер Джюс, – без тени почтения изучая мой хрустящий от типографской свежести дипломатический паспорт со львом и единорогом и нарочно коверкая фамилию владельца, вопрошает тип, – чем объяснить ваше присутствие на спектакле?
– Я – британский дипломат, – тоном, исполненным достоинства и холодной ярости, ставлю плебея на место.
– Вижу. Советник консульской службы. Прошу отвечать на вопрос. Имейте в виду, что дипломатический иммунитет не освобождает от уголовного преследования. Тем более за убийство.
– О каком убийстве речь?
– Российского гражданина. Артиста-любителя и историка-профессионала. Он сегодня играл роль императора Павла и был, вы же видели, убит. Орудие убийства, табакерка, хотя и картонная, изготовлена в советском бутафорском цехе. Удар ею в височную область… Сами понимаете.
– При чём здесь я?
– Роль гвардейца исполнял его племянник. У него был мотив. Мы расследуем исчезновение его невесты, с которой у дяди была связь. В одной из реконструкций она была Жозефиной.
– При чём здесь я? Зачем мне знать все эти кошмарные подробности?
– У вашего соседа слева (он приятель племянника) изъята крупная сумма в английских фунтах. Ваш сосед справа показал, что вы скрытно передали соседу слева некий пакет.
В самом деле, я передал нечто соседу слева. Программку представления. И не скрытно, а просто стараясь не шуметь. Передал, между прочим, по просьбе соседа справа. Что касается наличности, да ещё в фунтах, этого я при себе никогда не держу. Тем более, в русском театре.
– Это провокация!, – как будто тип за столом не знает названия проводимого его службой в отношении меня оперативного мероприятия.
И в этот миг (как неуместны бывают подчас театральные эффекты!) дверь привратницкой отворяется и на пороге возникает профессор Сизофф собственной персоной. Выпучив глаза, он взирает на меня и, очевидно, собирается ко мне обратиться. Ясно, коллега пришел на помощь, но это вопиющее нарушение всех писаных и мыслимых правил нашего ремесла. Вижу, юнецнешуточно спятил в кислой, как прошлогодние щи, атмосфере царских подвалов.
– Прекратите балаган!, – нарушаю по-качаловски затянувшуюся паузу, пустив в ход остатки льда и негодования. – И гоните прочь этого умалишенного, – жестом воздвигаю стену между собой и беднягой Тьюсдеем, стальной молнией взгляда запечатывая готовые заскулить профессорские уста.
— Ну уж, Джюс, не переигрывайте! Это же ваш земляк Сизофф. Заходите, профессор! – тип с издевательской учтивостью приподнимает зад со стула. – Показывайте, что вы там нарыли.
Растерянно моргая, Тьюсдей извлекает из кармана колоду ветхих – даже мне это видно – игральных карт. На рубашке – витиеватый вычурный вензель.
– Уж не клептоман ли вы, уважаемый?, – типу никак не надоест издеваться, – это же ценная архивная единица. Её порча, тем более похищение, карается сроком в Сибири. Ладно, сдавайте.
Приблизившись к столу, Тьюсдей начинает метать. За спиной типа открывается дверь, впуская в привратницкую новую фигуру.
– Не пора ли и мне включиться в игру? – этот голос я узнаю мгновенно. Игорь, он же Гоша, мой сибирский кореш и собутыльник. Тип взлетает над своим стулом уже безо всякой игривости. Сразу становится ясно, кто главный.
– В штосс вообще-то играют двое. Оставьте нас с советником.
– Слушаюсь, товарищ полковник! – Негромко гавкает тип и испаряется. Тьюсдей тоже исчезает, так и не произнеся ни слова.
Дальше по классике. Моя дама пик убита, потому что у Игоря туз. Это туз треф. Крест на нём изображен в виде стебелька и трёх лепестков тёмного-лилового цветка. Фиалка. Игорь переворачивает карту рубашкой вверх. Смотрю на вензель – стилизованную литеру «Ф». Феникс.
– Ничего не приходит в голову? – спрашивает Игорь. – Видишь, как вытянуты по горизонтали круги и не заметна короткая вертикаль между ними? Это же не только буква. Это знак бесконечности.
Молчу, собирая мысли, бегущие в беспорядке в разных направлениях. Одна из них: нашел! Другая: но ведь на панели сейфового замка такого символа нет!
Вслух произношу третью: – Гоша, к чему этот цирк?
– Профилактика, старина. Не слишком ли вольготно вы в последнее время ведёте себя в нашем доме? И не переживай. Тот банк в Сити, он ведь не зря старейший. В их замках бесконечность имеется. Да, к слову, у меня есть предложение.
***
В уютной каминной нашего петербургского консульства я снизошел до того, чтобы налить Тьюсдею чашку золотистого «Дарджилинга» от «Фортнум энд Мейсон». Профессор Сизофф не должен считать свои усилия напрасными.
– Так он не умер? – какое Тьюсдею дело до участи артиста? Всё-таки чувствуется недостаток профессионализма.
– Как не умер? Умер. Только не от удара табакеркой. Тромб оторвался. Извольте выслушать задание. Вы выезжаете в Лондон завтра. Комбинация полностью известна только вам. Лично вскроете сейф. Деньги, драгоценности, акции, если они там есть, передадите в казначейство её величества. Икону – она там есть наверняка – петербургскому искусствоведу. Он выезжает вместе с вами.
– Как мне к нему обращаться, сэр? – осведомляется педантичный юнец.
– Просто Василий.
