На следующий день Вячеслав с Марией Алексеевной навестили могилки родителей. Было видно, что и здесь без рук соседки не обошлось. Баба Маша вначале прочитала молитвы, крестилась, рядом с ней крестился и Вячеслав. Он был крещён ещё в детстве, родители возили его на малую родину матери, там работала старинная церковь. Запомнил тогда мальчик Слава и медную купель, и священника с бородою, и как красиво были расписаны стены, купол храма. И, увидев на самом верху храма изображённого с бородою красивого человека, Славка тогда спросил у родителей: «Мам! Пап! Это Боженька там, да»? Родители улыбались, кивали головами. Запомнил и то, что родители говорили, что эту церковь никогда не закрывали, даже во времена гонений…
Вы читаете продолжение рассказа. Начало здесь
Прибрались на могилках, сели, выпили по три рюмки. Горшенин и не думал выпивать, но вот в такой важный для него день душа захотела. А баба Маша говорила:
– Выпей, Слава! Ты ещё ничего, держишься. Там, говорят, в тюрьме от туберкулёза много умирают. Надо выпить иногда, чтобы душа от тоски не лопнула. Попробуй молиться, у родителей иконы есть. Я, когда тяжело на душе, думаю: во время войны наши в окопах зимою, мороз, как тяжко им было бить врага! И, веришь, легше становиться. Мы-то не на войне, а стонем порою, ну, видно таково нутро человека. У нас в церкви есть одна баушка, старая, и, точно знаем, что в тюрьме у неё никто не сидит. А она наделает закруток разных с огорода и по тюрьмам отправляет, договорилась как-то, чтобы принимали. Сколько не расспрашивали, ничего не говорит. Только недавно сказала: «Им тяжельше, чем нам, Бог мне велит так делать». Удивительный наш народ, Слава, удивительный и добрый, ну, ясное дело, и дерьма хватает, но я в общем толкую…
Вячеслав Горшенин взглянул окрест. На месте тех могилок, которые он видел до срока, вырос лес. Сколько тут человеческих судеб схоронено! Вот если умер, то уже всё, чего исправить хотел, не получится, а подумать, сколько людей заблудившихся в жизни?! Хотели исправить ошибки, а тут – раз – и смерть настигла. Идя на могилки мамы и отца, Вячеслав встречал немало знакомых фото на памятниках. Девяностые прошли такой кровавой полосой, словно эпидемия. «В той медной купели, в которой меня крестили, сколько младенцев побывало… Так подумать, все мы из одной купели, но почему потом так всё разно в жизни?» Таков человек: глядя на погост, о многом задумаешься…
Баба Маша немного запьянела, а говорок у неё просто чудо чудное:
– Я, Слава, придём домой, куртку тебе дам Валеркину. Ты не старик, негоже ходить в отцовском. Она новая, он, паразит, не носил совсем, у него много одёжи, бизнесмен, что поделашь. Только ты от куртки не отказывайся, встанешь на ноги, тогда всё по-другому будет. Я, когда твоих родителей похоронила, приметила одну маленькую сосёнку, а тут, хошь не хошь, наблюдение образовалось. За эти годы деревце метров восемь стало, ну, стволом ещё будет долго крепнуть, медленно растёт сосна. И ты, Славка, крепни, не раскисай. Чо толку от кислятины, многие нюни поразвесили, а это дело разве. Сидят на жизнь обижаются, все виноваты, одне они не виновные. А много кто даже картошку не садят, а у нас столько земли.
Я одного старика знала, Лисичкин, фамилия, раскопал он огород на заброшенных полях, картошку посадил, так в конце июля «непути» давай воровать у него картошку. Он стал жить прямо в поле, шалаш себе построил, и двадцатого августа вырыл свою картошку. Пенсию получает человек и картошкой запасся, молодец. Эх! Жалко мне его было, продукты закончатся, бежит в квартиру, да пенсию надо получить, всё за картошку переживал. А добрый был, всегда улыбался, даже когда худо было.
А зимою пошёл на рынок, пенсию получил, со всеми торгашами подолгу разговаривал, от одиночества это, наверно, про картошку свою рассказывал, торгашки-то, даже купили у него несколько вёдер. Он тогда мяса купил, рыбы, пошёл домой, напали, отобрали пенсию, продукты. Лежал избитый на снегу, старый, сил подняться нет, никто не подошёл, а он всё-таки поднялся, дома отлежался. Потом мне рассказывал, что дома одной картошкой питался, я плакала, дала ему и сала, и рыбы, и тушёнки. А он отказываться стал, молотит мне, де, я уж отлежался, пенсию принесли, насилу уговорила взять от меня продукты. На следующий год он уж не посадил картошку, помер, жалко мне до смерти Лисичкина. Бывало, придёт на базар, всем настроение поднимет, такой вот человек.
Парень мне один про Лисичкина рассказывал. Огород у парня был большой, а в огороде целый лес стоял, не весь участок был разработан, лес не трогали, но всё было загорожено. А Лисичкин тогда с женою там дачу имели. Дак он к этому парню подошёл и попросил, чтобы они с женою в этом лесочке посидели, праздник, Троицу, отметили. Удивился тот парень, жалко ему разве, конечно, разрешил. Мы с тем парнем однажды на базаре встретились, в рюмочную зашли и помянули деда Лисичкина.
Дед потом один остался, жена болела, дети поразъехались. Я к чему это тебе, Слава, говорю: до последнего не раскисал дед Лисичкин. Я, Слава, когда на деда напали, про тебя вспомнила, ох, ты бы им дал по мордам их бесстыжим.
Вячеслав слушал бабушку Машу, о чём-то думал.
– За деда бы точно врезал. Нелюди они, те, что стариков обижают. А про себя думают, что умные, только это всё от глупой гордыни.
***
Настало время посадки картошки. Баба Маша дала Вячеславу семена и сказала ещё, что даст досок, чтобы сделать парник под огурцы. Горшенин копал огород лопатой, был это уже целяк, копалось трудно, но спортивное прошлое помогло выжить в тюрьме, а тут на свободе никто не торопил, передохнув, снова принимался копать.
Ещё до копки Васильевич перебрал полы в старой бане, и теперь с немалым удовольствием парился, берёзовые веники принесла баба Маша.
И вот огород уже посажен, а Вячеслав думал, где найти хоть какую-нибудь работу, и от таких дум было погано на душе. Баба Маша всё подкармливала его, а Вячеслав, немало походив по городу, не нашёл ничего. Правда, в двух местах вроде бы уже брали, но потом отказали. Баба Маша обратилась к сыну Валере, тот отмахнулся.
– Мам! Ну как взять его на работу, он же сидел, чего ожидать от него?
Мать ответствовала так:
– Оно, понятно, сидел, только я, сынок, за восемьдесят лет, знашь, сколь людей повидала? Я Славу на погосте у родителей его силком только выпить заставила. Да и работает он, знашь как? Я видела. И летний водопровод вон как умело сделал, вам некогда матери помочь, а он и мне всё наладил. Любо-дорого поглядеть, сам видишь, не слепой, чай.
Валера с детства плохо знал Славу, тот всё по соревнованиям, местная знаменитость. А теперь что делать? «Мать моя умная. Попробую…»
Стал Вячеслав работать у Валерия, помогли навыки сварщика, невольно вспомнилось, что учился в ГПТУ, а учиться-то толком некогда было, одни соревнования. В один из дней попросил своего мастера, Бориса Сергеевича Клюева, научить: как сваривать металлы. К тому же, пока они учились, их посылали на производственную практику, а там с мужиками наравне работали. Половину денег за работу забирало училище, половину платили. На первую получку, сто двадцать рублей, Слава купил себе большой транзисторный приёмник «Океан». За деньгами заработанными они ходили в училище с мамой – такие были порядки.
Да и в заключении профессия пригодилась. Прорвало большую трубу отопления, и Горшенин помог ликвидировать аварию, за это ему дали несколько пачек чая. Прошлую, молодую жизнь не выкинешь из башки, она с тобою будет, пока не помрёшь. Какая хорошая была прошлая жизнь, словно в сказке, теперь не верится, но ведь было, было…
Не сразу, и не вдруг Горшенин научился выковывать оградки, и Валерий вскоре сказал матери:
– Знаешь, мама, я не жалею, что взял к себе в работники Горшенина. Не пьёт, работает. Все бы так. И, главное, зарплату, как другие, никогда не требует. Дам так дам, не дам, молчит и работает. Я теперь ему нормально плачу, проверку прошёл.
Услышав такие слова, Мария Алексеевна поторопилась накормить родного сыночка горячими пирогами и предложила ему своей рябиновой настойки. Знала, что откажется, на машине Валера, а сама просто захотела выпить на радостях. И ахнула два раза по полстакана.
Валерий отреагировал:
– Ну, мать, даёшь! В возрасте же?
У Марии Алексеевны подрумянились щёки, и она ответствовала сыну так:
– Вы, бизнесмены, с чужими людьми пьёте, вам матеря не указ. Тебе, сын, спасибо, послушал мать.
– Ты, мать, не робкого десятка, я, наверно, в тебя пошёл.
На эти слова ничего не ответила мать, пошла полоть траву на огороде.
***
Была суббота, середина лета, на работе кончился металл, и потому дали всем выходные. Валерий сидел на крыльце, любовался как растёт картошка и всё другое. Баба Маша научила его, как вкусно делать оладьи из кабачков. И, хорошо покушав, Горшенин сидел на крыльце и отдыхал.
Вдруг возле его калитки остановилась женщина, заборчик и калитка были невысокими, а женщина обратилась к Вячеславу:
– Подойдите, пожалуйста.
Вячеслав подошёл к калитке. И успел за короткое мгновение, пока не начался разговор, разглядеть женщину. Нет, она не была красива, но была приятна, и почему-то хотелось на неё смотреть. Он догадался, кто перед ним, но как себя вести?
Как?
– Вячеслав Васильевич! Это я во всём виновата. Пугали смертью, я вам всю жизнь испортила и нет мне прощения.
Женщина заплакала, стала доставать платок из сумочки, но сумка упала, она неуклюже подняла сумку, вытащила платочек, и стала вытирать слёзы, тушь на ресницах, губная помада, всё размазалось по лицу, но, удивительно, на женщину всё равно было приятно смотреть.
– Вы, Валентина, перестаньте плакать. Жизнь мою вы погубили, и родители мои умерли, не перенесли горя, это моя трагедия. Я в тюрьме много чего повидал. Вас запугали до смерти, я это понимаю.
И вдруг, неожиданно для Валентины, Вячеслав с немалым волнением в голосе произнёс:
– Вы знаете что, проходите, чаю попьём, у меня сегодня выходной. Не отказывайтесь. Я вас давно простил.
Женщина замешкалась, было видно, что она сильно удивлена.
Они прошли в дом. Вячеслав вскипятил чайник, разлил по чашкам душистый чай, поставил на стол вазу с конфетами и вазу с баранками.
Неловким было их молчание в доме. Это молчание пугало Валентину. Тогда Вячеслав начал разговор:
– Вы, я знаю, много раз приходили сюда, мне Мария Алексеевна об этом говорила. Знаю о том, что жизнь у вас семейная не сложилась, и думаете, что Бог вас наказал. Поверьте, Бог тут точно не виноват, мы, люди, сами повинны в своих поступках. Пьянство наших мужиков явление известное. Хорошо, что я в спорт пошёл, это спасло. А там, в тюрьме, когда трое напали, думал, всё, конец. Во сне хотели задушить. Потом стал думать, сто лучше бы, может, задушили. Но с годами, не сразу, и вас простил, и стал даже мечтать вернуться домой. Насмотрелся на судьбы людей. Из советской эпохи люди элементарные понятия имеют о человечности, а молодая поросль – часто «отморозки», но, опять же, не все, сложно всё, всё сложно. Думаю, в любые времена есть негодяи, есть хорошие люди, всё сложно…
Валентина отпила глоточек чая, чтобы хоть как-то скрыть неловкость своего положения, но и это было заметно Вячеславу.
– Я думала, вы меня никогда не простите. Будь я на вашем месте, не простила бы.
Женщина после этих слов стала ещё бледнее. И Вячеслав, видя это, быстро сказал:
– Знаете что, мне не хватало ещё, чтобы вы в обморок здесь упали. Ничего не изменить, ну хоть лоб разбей, ничего, это понятно. Я нам в чай мяты добавил, для успокоения, да, видно, не помогает. Не будет никогда такой таблетки, чтобы от жизненной надсады спасала. Самому надо выживать, трудно, трудно, понимаю. Это мне мужику, а женщине? У вас дочь.
Валентина немного оживилась:
– А знаете, чай и вправду вкусный. Мне, наверно, уже никогда не успокоиться.
– Понимаешь, Валентина! Много отсидевших сроки возвращаются домой, а как и что их встречает? У многих и жилья нет, по разным причинам, про семью вообще не говорю. Без войны гибнет от безысходности много народу, а вы, я слышал, с мамой живёте, дочка у вас, работаете где-то, возьмите себя в руки. Не скрою, мне приятно, что вы покаялись передо мною. Но хватит, ей-богу, хватит, вам надо жить, воспитывать дочь, хотя она, наверно, у вас большая.
– Да, ей скоро четырнадцать лет. Девочка у меня хорошая, мама и я рады, это для нас отрада. А работаю я поваром в детском саду.
Женщина вдруг встала на колени перед ним и проникновенно произнесла:
– Спасибо вам, Вячеслав Васильевич! Вы сняли с моей души груз. Я, конечно, буду всё равно переживать, но, наверно, уже не так.
Вячеслав бросился поднимать Валентину с колен, усадил её на стул, но эти короткие прикосновения к женщине показались ему приятными, доселе не испытанными. Что это?
– Всё! Правда! Всё! Хватит! Я вас простил! Вы понимаете, Валентина! Мне самому от этого легче.
Я, как отсидел, в церковь сходил, исповедался, причастился, батюшка Андрей сказал, что хорошо, что на людей не злюсь. Это сказал он, главное. Хороший у нас священник, по тюрьмам ездит.
Я рано в церковь пришёл, а он крестил людей, дети, родители их, много людей, я около ста насчитал только крестившихся. Трудно ему одному, а он, словно богатырь из сказки, берёт в свои руки ребёнка, окунает в купель. Люди вокруг улыбаются, словно ближе к Богу все, кто в храме в эти минуты.
Потом в трапезную с батюшкой сходили, он сам меня позвал, да всё следил за мной, как за маленьким ухаживал, чтобы я наелся. Сам накладывал мне в тарелку самые лакомые кусочки жаренной красной рыбы. Говорил, что я для него словно ребёнок. И, веришь, Валентина, мне батюшкины эти ухаживания за мною, слова его праведные, помогли душе. Я в тюрьме ад прошёл, а тут такой человек, подумал я тогда, что надо продолжать жить. А потом в церкви сварщик понадобился, и я там помог, а батюшка всё старался меня накормить повкуснее, и одежду хорошую дал. Сказал, что будет молиться обо мне многогрешном…
Валентина засобиралась домой, Вячеслав проводил её до остановки. По дороге они в основном молчали, лишь изредка перекидываясь короткими фразами, но было ещё что-то в их душах, то, чего они сами не могли понять, и это что-то было хорошим, и они оба мечтали, чтобы это ощущение не кончалось.
Project: Moloko Author: Казаков Анатолий