Рассказ Бориса Панкова
7
— Не беспокойся, мамаша, вас так не оставим, — успокоительно обратился к ней партизан с подвешенной на уровне груди на грязном полотенце рукой.
Комиссар, словно ждавший этого момента, поднял правую руку, широко растопырив пальцы:
— А население деревни мы эвакуируем.
— Куда же, кормилец, мы пойдем, по белу свету мыкаться? — В глазах старухи показались слезы. — Все с собой-то не возьмешь, а на чужой сторонке-то придется с голоду пухнуть. Ах, Боже мой... пропали наши головушки ...
— Успокойся, мамаша, все пойдет как по маслу, вот только разделаемся с карателями, — ответил тот же партизан.
Совещание быстро кончилось, все разошлись по своим группам.
Поднятый по тревоге отряд тихо, без единого шума выходил на дорогу.
— Стоп! — настороженно, с глубоким испугом прошипел Стрельцов и потянул капитана к себе. — Вот сейчас прямо за леском деревня. Хватит ехать, можно теперь пешком дойти.
Капитан подал сигнал, обоз остановился, солдаты взялись за оружие, лениво зашевелились. Немцы-офицеры отошли в сторону, начали о чем-то вполголоса спорить. Из-за толстых вековых сосен впереди, где остановился обоз, виднелся кусочек поля, дальше все тонуло в серой туманной мгле. Вдруг сразу с обеих сторон раскатисто треснуло, точно подкошенные ураганом, сосны одновременно подломились. Сплошной пулеметный и ружейный огонь пустил сети трассирующих пуль и смертельно стеганул по обозу. Солдаты заметались в панике, начали разбегаться по лесу, отстреливаться на бегу.
— Хлопци-и-и, тикаемо-о-о!.. У-у-у-у!.. — прорвался сквозь выстрелы чей-то отчаянный голос.
Лошади с диким храпом, вздымаясь на дыбы, ломали оглобли, топча и подминая под себя раненых и убитых, кружились на одном месте, рвали ременные постромки, налетали одна на другую, сталкиваясь, падали, ломая ноги в переплетах саней.
Семен в ужасе растянулся на санях, рядом разорвалась граната. Капитан, как мохнатый мешок, сполз вниз, куски его раздробленного черепа черными пятнами забрызгали снег. Смертельно раненная лошадь, дернувшись, перевернула сани, накрыв, как одеялом, седаков. Очутившись под низом, Семен потянул к себе придавленную убитым солдатом ногу, но не смог освободить ее, так как не мог даже повернуться, потому что голова его тесно уперлась в спину другого солдата, по-видимому, тоже убитого. Лошадь, как автоматически, судорожно колотила копытом по краю саней. Разрывы гранат и выстрелы перенеслись теперь в другую сторону. Согнутый в дугу, Семен посмотрел туда, где поблескивали, как огненные бабочки, вспышки выстрелов.
Партизаны, делая перебежки, прячась за стволы деревьев, преследовали успевших отступить карателей. Они метров на пятьдесят уже удалились от дороги, где находился обоз.
«Лежать и не подниматься, притвориться мертвым!» — в страхе думал Стрельцов. По лицу его текли капли холодного пота. Зубы отбивали нервную дробь. «Если бы переодеться в солдатскую форму, тогда бы, пожалуй, меня не узнали. Но как это сделать? О проклятье! Как могло так получиться, что попали в засаду? Неужели догадались, что я мотанул к немцам. Да нет, не может быть!» — успокаивал он самого себя.
Грохот боя откатился еще дальше. Стало слышно, как храпели, издыхая, лошади да стонали раненые. Вдруг Стрельцова озарила облегчающая мысль, он сделал отчаянное усилие, чтобы подняться. Сани слегка дрогнули, накренились набок. Семен свободной ногой уперся в плечо солдата и, дернувшись, вырвал придавленную ногу. Поднявшись на колени, он сдвинул в сторону сани и, освободившись, прополз несколько метров. Кругом валялись трупы лошадей и людей. Корчились, катаясь по снегу, раненые. Семен взял из рук убитого украинца автомат и, укрываясь за стволами, побежал туда, где гремели выстрелы.
Просим оказать помощь авторскому каналу. Реквизиты карты Сбербанка: 2202 2005 7189 5752
Рекомендуемое пожертвование за одну публикацию – 10 руб.
Партизаны, сбрасывая с себя шинели и полушубки, гнали уже не оказывающих сопротивления врагов. Они, расстреляв все патроны, побросав оружие, рассыпавшись по лесу, бежали, потеряв всякий ориентир.
— Прекратить преследование противника! — раздалась команда и гулко расплылась по лесу.
Раскрыв рты, партизаны жадно дышали, грели о горячие стволы автоматов руки. Где-то справа еще продолжалась одинокая перестрелка. На сотни метров кругом истоптанный снег был украшен кровью. Валялись пустые стреляные гильзы, одежда, винтовки.
Услышав голос командира, Семен повернул назад, к деревне. «Да и кто будет знать, что именно я приехал с карателями? — успокаивал он себя по дороге. — Это никто не докажет. В случае если спросят, где был, скажу: в другой деревне, и все. Возвращался назад, услышал стрельбу и сразу туда». Он слегка прихрамывал, гранатный осколок поцарапал ему ногу у самого паха. Поморщившись, он отодрал присохшую штанину от раны. «Кровью своею буду оправдываться, но выкручусь», — подумал Стрельцов и быстрей захромал к деревне.
Партизаны группами и в одиночку возвращались из лесу. Уходящая ночь смывала черноту с восточной стороны неба. Тускнели звезды в медленном угасании. Над соломенными крышами изб расплывался тонкой пеленой дым. Как живые запрыгали в окнах крохотные пятна огней, перебегая от дома к дому. Умеренными спокойными шагами прохаживался по избе командир. Так же, как и прежде, в избе было много народу. Командир, еще не остыл от боя, в двух местах шинель его была пробита пулями, на щеке кровоточила маленькая ранка.
— Надо допросить кого-нибудь из пленных, — после короткого молчания обратился он сразу ко всем.
— Но у нас только раненые. Других нет, — ответил чей-то молодой звонкий голос.
Не глядя, кто сказал, Кондрашов махнул рукой.
— Все равно, ведите кого-нибудь.
Минут через десять в избу ввели давешнего солдата, которому угрожали арестом. Он, как бык, приведенный на бойню, тупо осмотрелся, прижался к стенке у двери. Губы его болезненно тряслись. Бледное лицо пугливо сморщилось. В глазах застыл, как у пойманного в капкан волка, недоумевающий животный страх. Солдат тихо скулил, поддерживая под локоть свою руку, из рукава которой падали на пол крупные капли крови.
— Ты кто? Немец? Поляк? По-русски говорить умеешь? — строго спросил его командир. — Ну, отвечай же, чего молчишь?
Солдат посмотрел с мольбой на столпившихся около него партизан и, сгорбившись, ничего не сказал, только нижняя челюсть его еще больше затряслась.
— Да что его допрашивать, когда он одурел совсем от страху, — вымолвил кто-то из стоявших.
— Может, он совсем не понимает по-русски, — вмешался другой. — Надо Любовь Гавриловну позвать.
— А ну! — одернул его молодой, с румяным детским лицом партизан, который сопровождал солдата. — Он со мной всю дорогу разговаривал по-украински. Просил, чтобы его не убивали. Не знаю, чего он сейчас онемел. — Парень легко толкнул солдата в бок. — Ну, ты, камрад, чего молчишь! Отвечай, когда тебя спрашивают.
Солдат перекосил рот, показал верхний ряд белых зубов, но ничего не сказал.
— Он с тобой разговаривал, Малинин? — обратился к молодому партизану Кондрашов.
Тот как-то весь вспыхнул, еще сильней покраснел.
— Ну, а как же, товарищ командир! И я, и он хорошо понимали друг друга. Он первый начал со мной разговаривать.
— Он, урод, наверно, хочет скрыть свою национальность, — раздались недовольные возгласы. — Чего на него смотреть, на черта! Надо другого привести!
Злой гул взлетел к потолку. Заскрипели половые доски.
— Тише, товарищи! — крикнул Кондрашов и тут же к солдату: — Ты, значит, не желаешь разговаривать с нами?
Украинец сразу ожил, словно на него вылили ведро холодной воды.
— Я, пани комиссару, не ведаю, що говорыти.
Кондратов, повеселев, вытер носовым платком окровавленную щеку.
— Ты кто по национальности? Как попал в фашистскую армию?
— Я — западный украинец, пани комиссару. Нас насильно мобилизовали до немецкого войска. Кто не шел, тех забирали до криминалу. — Солдат прижал к груди простреленную руку, сморщился от боли.
— Ты что, ранен, что ли? — спросил его Кондратов, хотя сам отчетливо видел окровавленный рукав шинели.
— Меня в руку зробыли и в гузню трохи, — стараясь вызвать к себе сочувствие, жалобно ответил солдат.
Сдержанный смех наполнил избу. Кондратов, точно не расслышав слов пленного, серьезно продолжал допрос.
— Какое количество солдат насчитывалось в вашей карательной группировке?
Украинец глупо заморгал, ему не ясен был вопрос. Он поднял к потолку глаза, зашмыгал носом.
— Я не разумею, пани комиссару.
Продолжение следует.
