Как ни странно, но именно в веселом доме Раэ нашел понимание. Никакие доводы принц Рансу не принимал: ни «спать хочу», ни «это не бесплатно», ни «я слишком для этого молод». На все у него нашлась бодрая отговорка: «спать вредно», «я плачу» и «тебе пора».
Рансу привез его полусонного в высокий элегантный особняк. Раэ до этого счел за счастье хоть как-то вздремнуть в лодке принца, раз уж его силком взяли с собой. Должно быть, в дорогом доме терпимости было очень и очень красиво, но Раэ, который еле перебирал ногами, еле катал глаза, так и не сумел оценить эту красоту. Особенно потому, что свет в ночи колдуны не зажигали – и так все видят в темноте. А альвы с их огоньками – счастье какое – попрятались в саду перед домом терпимости (да, сквозь полусон Раэ сумел отметить, что при борделе был и сад с беседками), и малыши отказались следовать в дом, хотя охотник слышал призывный свист девушек, которые захотели тотчас познакомиться с маленькими летунами. С Раэ остался лишь Сардер, который забился в его рукав, притушил фонарик.
Когда Рансу сказал «выбирай», Раэ не очень-то выбирал. Просто ткнул вслепую в толпу девушек в гостиной – какая разница? И тут-то ему повезло. То ли под его указание подвернулась понимающая, то ли распорядительница поняла, что ему нужно, и угодила, то ли девица, которая досталась Раэ, и сама была согласна на то, что тот желал больше всего. Впрочем, он и лица-то той девицы не разглядел: просто бухнулся в широкую постель, как погрузился в облако лаванды, - куда уж девица его довела, почувствовал, как с него сдирают одну сандалию и совершенно не почувствовал, как сняли другую. Хоть ножом его режь. Как он спал! Как он спал! Не просто без задних ног, а даже без рук и плеч. Вообще тела не чувствовал.
Снилось ему детство. Ну как детство – тот год, когда Раэ исполнилось двенадцать. То было седьмое апреля. Праздник Птиц в Аве, в котором дозволили участвовать охотников из Цитадели. Тот год, когда князь Морвин ушел на войну, а княжескую власть оставил на своего братца князя Геду.
Временный владыка Авы тогда казался игрушечным, когда Раэ и его десяток смотрели с кровли Верховного Чертога на то, как князь Геда со своим синклитом выходит на Высокое Крыльцо. Точнее, его почти вынесли на торжество двое отроков, в то время как обрюзгший младший брат князя Морвина, напоминавший пивную бочку, что-то выкрикивал и пытался отмахнуться от тех самых отроков, которые его поддерживали. Рукава князя Геды были настолько изгвазданы, а края оттоптаны, что это было видно даже с крыши в ясный весенний день.
У Раэ и его десятка под предводительством наставника Вирраты не было необходимости кланяться князю и его синклиту, в то время как народу, собравшемуся на площади пришлось поклониться. Раэ заметил сверху, как неловко это делают присутствующие на празднестве, в большей мере подчиняясь привычке и стремлению хоть в какой-то мере соблюсти приличия в такой день. Разумеется, брат князя и его возможный наследник не внушал горожанам Авы ни страха, ни уважения.
Будь на месте князя Геды его брат князь Морвин, Раэ и его десяток тут, на крыше, не перебрасывался шуточками, не вертелись, больше бы слушали Виррату, даже если бы тот тратил гораздо меньше усилий на их одергивание, не дразнили бы белых голубей в вверенных им клетках. Пусть бы князь Морвин ни разу не поднял бы голову, ни разу бы ни скользнул взглядом, Раэ и его друзья не позволили бы себе так распуститься. А в тот день даже их воспитатель Виррата, способный лишь одним жестом пресечь их мальчишечью возню, ни разу не одернул своих мальчишек по-настоящему .
Наставник устроился чуть поодаль от десятка воспитанников, вытянутых в цепь вдоль крыши, и щурился на ползущие по небу пышно взбитые весенние облака, горевшие белым, режущим глаза светом на высоком апрельском солнце. Виррата счел нужным окликать мальчишек лишь тогда, когда голуби, взбудораженные их болтовней и возней, начинали метаться в огромных клетках, мельтеша и хлопая крыльями, и сих перьев начинал сыпаться плохо прилаженный серебристый бисер. Ну, или же тогда, когда громкий смех и болтовня мальчишек на крыше могли привлечь внимание снизу.
Не будь свежа память, как проходили празднества при князе Морвине, торжество пошло бы кувырком еще с самого начала. На помост напротив Высокого Крыльца должны были подняться семеро самых красивых девушек Авы, в белых кружевных платьях, изображая лебедиц. Но взошли только три под всеобщее неловкое молчание, нарушаемое лишь гарканьем князя Геды, который требовал, чтобы ему поднесли еще чарочку. Толпа молчала, отчего жиденькие рукоплескания синклита, даже скоро заглохшие, запомнись как несусветная глупость.
Так уж вышло, что впервые за годы существования Авы не оказалось желающих поставить на помост своих дочерей и похвалиться перед городом их красотой. Всегда это было поводом для соперничества влиятельнейших семейств города. Случалось всякое. На помосте, в веренице лебедиц могли оказаться девицы, значительно уступавшие в красоте половине девиц на выданье в Аве, что было поводом потолковать о несправедливости отбора до следующего года. Даже, кажется, для жителей Авы это было особой радостью толковать-перетолковывать за что та или иная попала на помост. Стаивали, бывало, на этом почетном месте совсем уж дурнушки, зато либо из знатных родов, либо дочери отличившихся перед князем Морвином ратников, ну, еще, пролезала порой в семерку какая дочь толстосума. Бывало, как-то раз, и то, что на помосте и вовсе стояли девять вместо семерых. Как тогда оправдались, это символизировало то, что вообще-то в Семикняжии не семь княжеств, как должно было значиться из названия, а девять. Ну что ж, значило так значило, но в тот раз вообще никто не пожелал поставить свою дочь рядом с теми, которых выбрал лично князь Геда, которому доверили отбор.
Две первые были девками из того самого квартала за городом, который вроде бы как был, а вроде бы как его и не было. Никто из достойных семейств не пожелал поставить рядом с ними своих дочерей на выданье. С трудом нашли третью, не пойми чего наобещав ее глупой родне. Она стояла чуть в стороне, заслонившись фатой и корзиной с цветным пшеном. Обе девки, назначенный Гедой, как могли пытались держаться вызывающе, но это было не просто под взглядами сконфуженной толпы.
Старшие, еще и не того повидавшие на своем веку, отмахивались – пусть временный заместитель тешится. Двенадцатилетний Раэ же впервые принимал участие в испохабленном празднестве и как мог пытался уложить в голове все, что происходило. Его однокашник Данаэ, который побывал в южном княжестве Ладилисе, в значит в свои тринадцать многое повидавший, стоял у клетки с голубями, с деланной важностью скрестив руки, щурился на девиц с видом всезнайки, хотя у него было хорошее зрение, морщил свой курносый нос… и вынес свой беспощадный приговор:
-Тоже мне красотки! И покрасивше видели! Было бы ради чего нарушать приличия!
-Но ведь это самые модные куртизанки этой весной! – с умным видом сказал одиннадцатилетний Акса, младшой Раэ, явно где-то это подслушавший и блеснувший знанием.
-Тоже мне куртизанки! – хмыкнул Данаэ, - у нас в нашей замшелой Аве такого добра не водится! Так, подражание!
-Да, - вмешался наставник Виррата, - наша Ава не настолько испорчена.
-То есть все-таки они не куртизанки? – спросил Акса со смелостью мальчишки, который только разучил «взрослые» слова, и делающий вид, что до конца понимает их значение.
-Это просто дорогие девки, - отчеканил бывалый Данаэ, явно довольный тем, что может поделиться таким познанием.
-Данаэ – язык за зубы! Я вам что говорил? Про женщин нельзя говорить ничего плохого! – велел Виррата, явно недовольный тем, что обязанности воспитателя заставляют прервать его солнечную дремоту.
-Но при них же можно! Они же не мужние!
-Нет, Данаэ, нельзя! У распутной женщины тоже бывают заступники, которые так и ищут, как бы за нее… заступиться.
-Это еще почему? – выскочило у Данаэ, - ведь поединки из-за девок запрещены!
-Запрещены только на словах. На самом деле их благосклонности ищут многие, - сказал Виррата, - у распутных женщин свой сорт защитников.
-Но ведь Книга Поединков…, - подал голос Акса.
-Книга Поединков – для секундантов, - оборвал Виррата, - вот выпадет вам дурацкая доля быть секундантом, так и размахивайте ею перед оскорбленной стороной. С пеной у рта доказывайте, что не стоит погибать из-за погибшей. А сами помните, что за порядочную женщину ссориться безопаснее. У нее мало заступников – отец, брат, да муж. В каком они возрасте и здравии неизвестно. А за девками защита из молодых здоровых оголтелых псов. Когда дорогие девки в зените славы, они оказывают свое предпочтение кому хотят. Соревнуются не только мошной, но и тем, сколько голов обидчиков им принесут. Вам ясно?
Продолжение следует. Ведьма и охотник. Ведьмин лес. 58 глава.
