Для каждого из нас самым дорогим человеком на земле всегда была, есть и будет – мама. Даже когда её не станет, ты всё равно будешь так считать, сколько жив будешь. Кому повезёт, и у него была нормальная семья, то, естественно, после мамы в твоей жизни занимает огромное место отец. Мама и папа – это две главные опоры в жизни любого ребёнка с тех пор, как он появился на свет. Они для него являются всем-всем на свете, пока он маленький. Ты навсегда запоминаешь ласковое прикосновение рук мамы, чувствуешь любовь папы, хоть он, может, и более сдержан в проявлении чувств. Но ведь и у мамы, и у папы тоже есть свои мамы и папы. Самые дорогие для них люди. И эти самые дорогие люди по законам родства и зову крови становятся дорогими и любимыми и для тебя. Но ты пока всего этого не осознаёшь, но тянешься к ним. Всем сердцем ощущая, что они тебя любят. Но для тебя они уже называются бабушки и дедушки. Правда, одного своего деда – Шурку, как называла его моя бабушка Надя (мама отца), я видел только на старой большой фотографии, что висела на стене в её комнате. Дед Шурка, в память о котором меня и назвали Александром, пропал без вести в первые месяцы войны. Зато на общение с другим дедом – Севастьяном Амвросиевичем (отцом моей мамы Оли) судьба отвела мне двадцать четыре года. И я ей за это благодарен. Благодарен ещё и за то, что в моей жизни были ещё и прабабушки. Вы представляете – прабабушки! Одну прабабушку Таню (бабушку моей мамули) я почти не помню. Она ушла из жизни, когда я был совсем маленьким. Остались где-то в закоулках памяти ласковые прикосновения её рук, тихий её голос, напевающий мне колыбельную, когда она покачивала меня в «зыбке», в такой люльке, подвешенной к потолку в старой дедовской хате. Но прабабушка Таня оставила мне подарок, о котором я расскажу чуть позже.
Прабабушку Аню (бабушку отца) я хорошо помню. Она со мной много возилась – кормила, поила, одевала, когда я оставался у неё на попечении. Она ушла из жизни, когда я перешёл в четвёртый класс. Я хорошо помню празднование Пасхи в моём родном Кривом Роге. Меня с прабабушкой Аней всегда отправляли в церковь освятить куличи и яйца. Мы с прабабкой шли от дома до остановки троллейбуса, долго ехали от площади Мира до 95-го Квартала. Там пересаживались на другой троллейбус и ехали до станции Мудрёная. Потом медленно шли по улочкам к церкви на бугре. А в церкви столпотворение народа. Все стоят с куличами и яйцами. Я с интересом рассматривал внутреннее убранство церкви, иконы, смотрел на лучи солнца, которые пробиваются через витражи, слушал, как что-то нараспев говорит батюшка и ничего толком не понимал. Тихонько дёргал прабабушку Аню за рукав и спрашивал: «Ещё долго? Я уже устал стоять!». Прабабушка тихо говорила: «Потерпи, деточка! Скоро поедем домой». Когда всё заканчивалось, и мы, наконец, выбирались из церкви, то предстояла такая же долгая дорога домой с пересадками. Мы с прабабушкой возвращаемся, а в доме у бабули Нади уже полно родни, всем уже хорошо. Объятия, поцелуи, возгласы: «Христос воскресе! Воистину воскресе!». Мне, маленькому, тогда нравилось только есть вкусные куличи и стукаться крашеными яйцами. Годы пролетели, а в памяти всё так живо встаёт, особенно сейчас, когда отмечаешь Пасху. Как только берёшь в руки крашеное яйцо или кусочек кулича, сразу вспоминаешь прабабушку Аню и старую церковь возле станции Мудрёной в моём городе детства.
А «подарок» из далёкого прошлого от прабабушки Тани был таким. В 1992 году мне исполнилось 33 года. Осенью я приехал к моей бабуле Фросе (маминой маме) в мой любимый Узин. Бабушка давно уже жила одна (дедушка Севастьян ушёл из жизни ещё в 1983 году). Приехал я к бабуле дней на пятнадцать, уже не помню точно. Помог по хозяйству, выкопать и прибрать картошку, потом убрать её в погреб. Бабуля уже корову не держала, трудно ей было. Я всегда помогал и деньгами, оставлял, чтобы ей хватило на год, до следующего моего приезда. Газ я им давно провёл, ещё, когда дед был жив. Бабушка держала только десяток курей с петухом, собака Шарик в будке возле калитки, да пара кошек. На улице погожий осенний денёк, солнце медленно катится к старому осокорю, скоро наступит вечер. Бабушка спрашивает: «Сашик, а давай я тебе на вечерю (на ужин) картошечки пожарю на сале, да яишенку сделаю?! А ты из летней кухни принеси помидоры, что лежат на подоконнике, я тебе их порежу». И тут бабуля что-то вспомнила и спрашивает: «Сашик, а цэ ж тоби вжэ 33 рокы?» (Тебе 33 года). Я отвечаю, что, мол, да, мне в марте исполнилось 33 года. Бабуля всплёскивает руками и говорит мне: «От дурна! Чуть не забула! Тебе ж подарок от прабабушки Тани. Сказала мне, что как исполнится внуку 33 года, обязательно отдать!». Я малость опупел: «Ба, ты хочешь сказать, что мне от прабабушки остался какой-то подарок?». Бабуля Фрося и объясняет. Когда прабабушка поняла, что скоро ей уходить, она вместе с дедом Севастьяном сварила самогон. Дед всё прибрал к рукам, но одну трёхлитровую банку самой первой, чистой, как слеза, самогонки прабабушка забрала себе. Положила в неё какие-то травы (она была «травницей», умела лечить многие болячки), читала над банкой какие-то заговоры. Деда с бабулей выставила из горницы, чтобы не мешали. Потом закрыла банку крышкой, обмазала её глиной и спрятала в самый угол тайника в стене, что примыкает к задней части печи. Эта ниша была под кроватью, в самом дальнем углу. Дед сделал такую хитрую заслонку, то когда смотришь, то стена кажется сплошной. Я знал про этот тайник, сам помогал деду туда прятать банки, но близко не подходил. И вот прабабушка Таня, выполнив все процедуры, сказала деду с бабулей: «Когда внуку исполнится 33 года, отдадите мой подарок, но не раньше!».
Теперь я спросил у своей бабушки: «А почему именно 33 года?». Бабуля ответила, мол, наверное, по тому, что 33 года – это возраст Христа. Я бабуле говорю: «Значит, эта банка стоит там, в самом дальнем углу ниши-тайника?». Бабуля виновато на меня поглядела и сказала: «Деточка, тут милиционеры ходили по хатам с обысками, шукали самогон. Я подумала, а вдруг найдут? И перепрятала. Закопала в саду под деревом, вночи (ночью), шоб никто нэ бачыв!».
-«Под каким деревом, бабуля?».
Бабушка подвела меня к окну. Я глянул из окна хаты на несколько деревьев сада. Под каким именно? Бабуля ещё раз виновато посмотрела на меня и вздохнула: «Пид тым! А можэ пид тым? Я вночи (ночью) не сильно разглядела!».
Да, дела. Сейчас, пока совсем не стемнело, я буду, как граф Монте-Кристо искать сокровища аббата Фариа. Пошёл в летнюю кухню, нашёл кусок сталистой проволоки, сделал из неё щуп (выпрямил и заострил конец на маленькой наковальне). Вышел в прохладу осеннего вечера. Подошёл к деревьям, выбрал крайнее. Несколько раз осторожно воткнул щуп в землю, приглядываясь, вроде здесь земля помягче, будто недавно копали. Через полчаса стемнело. Я уже возился вокруг третьего дерева. Из темноты, от соседского забора, раздался голос деда Мыколы, нашего соседа: «Санько, баба Фрося копала возле цього (этого) дерева, только с другой стороны! Шукай обэрэжно! (ищи осторожно)». От, народ! Баба ночью закапывала, но всё равно нашёлся зоркий глаз и всё разглядел. Всё, как в анекдоте: «Даже если самой глухой ночью выйти из хаты и показать вверх дулю (кукиш), всё равно найдётся кто-нибудь, кто завтра спросит, а, мол, кому это ты, сосед, вчера среди ночи вверх дули показывал?!».
Я поблагодарил деда Мыколу за бдительность и продолжил свои изыскания, зайдя с другой стороны дерева. И правда, на втором или третьем втыкании щупа, он упёрся во что-то твёрдое. Тихонько раскапывая землю широким кухонным ножом, я наткнулся руками на мешковину. Бабуля предусмотрительно обернула банку мешком. Раскопал, достал, засыпал обратно ямку, разравнял землю, отряхнул брюки и ладони и пошёл со своей «добычей» в хату. Принёс, достал банку из мешка и внимательно рассмотрел её под ярким светом лампы, что висела под потолком кухни. В трёхлитровой банке, заполненной под самый верх, находилась чистая жидкость, прозрачная, как слеза. Она казалась чуть-чуть голубоватой. А в ней, слегка покачиваясь, вертикально плавали продолговатые травинки, как плоские длинные листья, похожие на водоросли. Я осторожно отбил рукояткой ножа глину. Под глиной оказалась обычная консервная крышка, какими обычно закручивают банки с компотами. На крышке почти не было следов ржавчины. А ведь она, эта крышка, была под глиной более 30 лет. Я тщательно протёр банку от следов пыли. Жидкость в ней, казалось, засияла ещё ярче. Тихонько открыл крышку открывашкой. Бабуля внимательно наблюдала за моими манипуляциями. Я тихонько приблизил нос к банке и осторожно потянул воздух в себя. Странно! Совсем не пахло ни каким самогоном. Мне показалось, что на меня пахнуло чистым, только выпавшим снегом. Такая свежесть, будто в хату внесли бельё с мороза.
Я спросил у бабули: «А чего она, бабушка Таня, туда положила? Что это за трава такая?». Бабушка двинула плечами и сказала: «А я откуда знаю, мама (то есть бабушка Таня) была травницей, и только она знала, что туда положила. Нам с дедом ничего не сказала!».
Наконец бабуля накрыла стол к ужину. Я тихонько налил в дедову любимую «румку» подарок от прабабушки. Ещё раз понюхал, посмотрел на свет. Бабуля, ласково улыбаясь, сказала: «Пый, внучек! Мама плохого ничего тебе не подсунет!». Я выпил рюмку и на секунду замер, прислушиваясь к себе. Знаете, такое ощущение, что я выпил холодной колодезной воды, которая несла лёгкий аромат и привкус каких-то трав, о которых я ничегошеньки не знаю. За свою жизнь мне довелось пробовать многие спиртные напитки, как говорится, всех стран и народов. Были и такие, от которых каждый волосок на руках вставал дыбом или сжимало горло. А здесь, никаких неприятных ощущений. Будто попил воды, и всё! Но когда содержимое рюмки дошло до желудка, я вдруг почувствовал, будто внутри меня разгорается маленький костёр. Но он не обжигал, а ласковое тепло пошло по всем сосудам, жилам и, наконец, дошло до головы. Невероятные ощущения. Будто меня, как маленького ребёнка, кто-то большой и сильный взял на руки и легонько покачивает. И такая волна тепла и радости пошла по душе, что я аж засмеялся. Голова стала лёгкой, и проснулся зверский аппетит. Бабуля, глядя на моё лицо, удовлетворённо сказала: «Ото же! Мама поганого (плохого) сделать не может! Ешь, внучек!». Я и бабуле предложил рюмочку, но она отказалась, сказала, мол, твой подарок, сам его и употребляй. На следующий вечер я попробовал увеличить дозировку до стакана. Эффект тот же самый. Радость, эйфория и зверский аппетит. И что странно, утром просыпаешься – никакого ощущения, что вчера употреблял. Голова ясная, настроение хорошее и за завтраком отличный аппетит. Так, к концу отпуска я потихоньку и оприходовал «подарок» прабабушки Тани. Была мысль, разлить по бутылкам, увезти с собой, и пить только по самым-самым торжественным дням. Но представил, как я буду проносить те бутылки на досмотре в аэропортах, а сдавать в багаж неохота, бросят чемодан, ещё расколотят бутылки! Так что всё выпил в Узине, в отпуске. Но память осталась на всю жизнь.
Мне очень повезло. У меня были две бабушки. Одна «городська» - баба Надя (мама отца) и жила она в нашем городе Кривой Рог, только в двенадцати остановках трамвая от нашего ЮГОКа (микрорайона Южного горнообогатительного комбината). А другая бабушка «сильска» - баба Фрося (мамина мама), она жила в селе Узин. Обе бабушки совсем разные. И по облику, и по характеру, и по манере поведения. Но для меня они были самыми родными и любимыми. Да и я у них был самый любимый внук, в чём я ни на секунду не сомневаюсь.
Вот эта разница – «сильска» или «городська» бабуля давала мне неповторимое ощущение разнообразия впечатлений. Хотя баба Надя тоже родилась и выросла в селе и в город Кривой Рог она с двумя сыновьями, моим папой и моим дядей Витей, перебралась только после войны. И жила она в старенькой хате возле заброшенного карьера в самом конце улицы Украинской. В эту хату меня и привезли из роддома, там мы и жили, пока мама и папа не получили новую двухкомнатную квартиру от комбината на ЮГОКе. А бабушка Надя потом перебралась вместе с прабабушкой Аней в квартиру, которую ей дали от треста «Кривбассшахтопроходка», где она работала посыльной до самой пенсии. Представляете, простой посыльной, и дали прекрасную однокомнатную квартиру в трёхэтажном доме сталинской постройки на улице Ленина дом 66. Я этот адрес – Ленина, 66 квартира 6, помню с самого раннего детства. В квартире, которая располагалась на 3 этаже, была большая комната с высоченными потолками, большой коридор, приличных размеров кухня, раздельный санузел и большая кладовка, а перед ней ещё один коридорчик перед входом в комнату.
Кем-то было сказано, что все мы родом из детства. Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь в справедливости этого выражения. Я с детства люблю запах и вкус ароматного подсолнечного масла. Когда мы, ещё пацанами, бегали во дворе, если проголодаешься, то заскочишь домой взять кусок хлеба. Его можно было смочить водой и посыпать сахаром-песком, можно намазать вареньем (если есть под рукой это варенье на тот момент), кто-то из более-менее «богатой» семьи мог намазать хлеб сливочным маслом и посыпать сахаром. Я почему-то всегда предпочитал отрезать от буханки толстый кусок, щедро полить его пахучим подсолнечным маслом и посыпать его крупной солью. Для меня, когда набегаешься во дворе, и в тебе просыпается голод, ничего вкуснее этого куска ржаного или «чёрного» хлеба не было. Мы даже с пацанами «менялись», давая друг другу откусывать по очереди от «своих» бутербродов. Я долго думал, ну почему именно запах «пахучего» подсолнечного масла так нравится мне? А потом сообразил.
Я ещё совсем маленький, меня ещё носят на руках. И мы уже живём в нашей новой квартире, что на ЮГОКе. Мама с папой собираются в гости к бабушке Наде, что пока ещё живёт на улице Украинской. Вы не смейтесь, мол, скажете, что человек не может так чётко помнить столь раннее детство. Всё помнить не может. Но вот самые яркие ощущения остались во мне на всю жизнь. Меня запеленали в конверт, завернули в одеяло, перевязали и понесли на руках. Я нахожусь в тёплой тёмной тесноте, поскольку на моё лицо опускается верх одеяльца, и только изредка этот верх приподнимает мама, чтобы глянуть, как я там?! Меня по очереди несут, передавая друг другу из рук в руки, то мама, то папа. Мама держит меня несколько иначе, чем отец, и я это чувствую. Мне тепло, уютно, но тесновато, и хочется раскинуть руки и ноги, но не могу. Я пока спелёнан. Я различаю голоса мамы и папы, как они переговариваются. Я покачиваюсь в такт их походки. Потом слышу лязг колёс старого трамвая (на таких ездили Жеглов и Шарапов в фильме «Место встречи изменить нельзя»), мы едем почти целый час в трамвае, который дребезжит и грохочет на поворотах, я слышу звонки трамвая. Конечная остановка называется «Маслозавод». Дальше трамвай не идёт, а разворачивается по «треугольнику» (потом сделали обычную петлю) и трамвай отправляется в обратный маршрут. Дальше папа и мама пойдут пешком, до улицы Украинской, к старой хате бабушки Нади и прабабушки Ани.
Так вот, как только трамвай подъезжает к конечной остановке, то в него проникает крепкий такой аромат подсолнечного масла. Маслозавод тогда пах на всю округу. Теперь завода нет, его уже снесли. Мой маленький носик чётко улавливает запах масла. А мозг понимает, что через некоторое время (минут примерно 10-12) меня принесут в тёплую хату с прохладной улицы, откинут верх одеяла и мои глаза увидят яркий свет. Меня развяжут, распеленают, и я смогу свободно вытянуть ручки и ножки и улыбнуться своим беззубым ртом и услышать голос бабы Нади: «Моего дорогого внучика Шурика бабушке привезли!». И чмок поцелуя в щёчку. С тех пор в мозг намертво вбилось, что если появился запах подсолнечного масла, значит, минут через десять будет свобода. Надо только чуть потерпеть! Вы не смейтесь. Для себя я точно знаю, почему так люблю запах подсолнечного масла.
Видимо привычка ездить к бабушке Наде на трамвае с самого раннего детства, и привела меня к «подвигу», о котором все мои родные вспоминали долгие годы. Мне уже было около 4 лет, по-моему. Был хороший летний солнечный день, суббота. Мама и папа собирались в гости к бабушке Наде в «город». Так, между собой, мы называли Центрально-Городской район старого Кривого Рога, где на улице Ленина жила бабушка. Меня, чистенького, одетого во всё новенькое – штанишки, рубашку, сандалики с носочками, выпустили из дома, как человека, с напутствиями: «Иди, погуляй во дворе, в песочнице, да не извозюкайся, мы скоро к бабушке поедем!». Пока папа брился, одеколонился, одевался, а мама примеряла новое платье, меня, чтобы не путался под ногами, отправили во двор. Я вышел из дома чинно-благородно. Дошёл до песочницы, детей в тот момент во дворе было не очень много. Хотя в начале шестидесятых годов прошлого века детишек во дворах было, не протолкнуться, а тут, видимо, из-за выходного дня почти никого не было на игровой площадке. Я, помня, что нельзя испачкаться, всё-таки к бабушке едем, осторожно обходил вокруг песочницы. Никаких игрушек у меня в руках не было, ведь меня выпустили ненадолго, где-то на полчаса, минут сорок, пока мама с папой соберутся. В куче песка, у самого края песочницы что-то блеснуло. Я наклонился, достал это что-то, обтёр от песка и увидел на своей ладони монетку – 3 копейки. Нормальное дитё спокойно положило бы эту монетку в карманчик штанов и стало бы дожидаться маму и папу, чтобы похвастаться своей находкой и отдать денюжку маме. Когда это маленький Саша Шевчук был нормальным дитём?! В моей голове мгновенно созрел план, потом поразивший всех родных своим громадьём. А давай-ка я сам сейчас поеду к бабушке Наде, опередив папу и маму и сделаю ей сюрприз. Ну что сказать – сюрприз удался!
Я шустренько вырулил со двора и пошёл к остановке трамвая «Базар ЮГОКа». Я чётко знал, что к бабушке ходят прямые трамваи с номерами «4» или «6». Все остальные потребуют пересадки на остановке «Трампарк» и покупке нового билета. А у меня денег только на один билет. Я ведь не знал, что дети ездят на трамвае до определённого возраста бесплатно. Дошёл до остановки и стал с нетерпением вглядываться в левую сторону, откуда должен появиться нужный мне трамвай. Из-за поворота, на 9-ом квартале ЮГОКа (предыдущая остановка) показался трамвай. Мне так хотелось, чтобы это был трамвай номер «6», который привезёт меня прямо к бабушке. Мне повезло, когда трамвай подошёл к остановке, я увидел, что над кабиной вагоновожатой в круглом окошке видна цифра «6». Мой!!! Трамвай остановился передо мной. Из него вышло много людей, но и заходило много. Кто-то подсадил меня сзади, помогая забраться в вагон. Людей в трамвае было много. Они сидели на сидениях и стояли в проходе. Я добрался до тётеньки-кондуктора и отдал ей свои 3 копейки. Она оторвала билет от рулончика поверх сумочки кондуктора, которая была у неё на груди, улыбнулась и протянула мне билет. Наверное, подумала, что я еду с кем-то из взрослых, просто мне разрешили купить билет. Я шустро прошмыгнул в самый конец вагона и затих в углу возле задней двери. Моего роста хватало, когда приподымешься на носках, чтобы видеть через самый низ оконной рамы, где мы едем. Мне надо было выходить на двенадцатой остановке от «Базара ЮГОКа». Она называлась «Хлебозавод». Напротив остановки, на улице Ленина и жила моя бабушка Надя. До двенадцати я считать ещё не умел, зато хорошо помнил все названия остановок по порядку от моей, где я сел. «Дачная», «Рудничная», «База механизации», «Полевая», «Широковская», «Холодильник», «Трампарк» и так далее. Тем более, хорошо знал, что и как выглядит на этих остановках. Ведь меня уже добрую сотню раз возили по этому маршруту к бабушке. Трамвай подпрыгивал на стыках, стучал колёсами, скрипел, звенел звонками, раздавалось шипение воздуха, когда двери вагона открывались и закрывались на остановках. Двери открывал и закрывал специальным краном кондуктор в каждом вагоне. Трамвай был двух вагонный. Два кондуктора и вагоновожатый. Мне так нравилось смотреть на этот кран, которым открывают двери. Большая такая медная ручка. Как мне тогда хотелось быть кондуктором. Сидеть на специальном месте возле двери, продавать билеты и открывать и закрывать двери вагона на каждой остановке и ходить по вагону трамвая с важным видом. За этими мыслями, не забывая поглядывать по сторонам, я и доехал до нужной остановки. Тётенька кондуктор громко сказала: «Хлебозавод! Следующая – улица Ленина!». Двери с шипением открылись, я выскользнул из своего закутка, шустро попрыгал вниз по ступенькам и оказался на улице. И сразу вспомнились строгие слова папы: «Трамвай обходи только спереди! Или жди, пока он не уедет! Иначе можешь попасть под встречный трамвай!». Я стоял, ждал, пока трамвай не уехал. Перешёл два ряда рельсов в асфальте улицы и шустренько побежал в переулок, оббегая дом (он был в виде буквы «Г»), чтобы попасть во двор. Добежал до знакомого первого подъезда и поднялся на третий этаж к квартире номер «6», где жили бабушка Надя и прабабушка Аня. И тут я понял, что мне никак не дотянуться до звонка. Он высоко, а я маленький. На моё счастье открылась дверь соседней квартиры, и на площадку вышел дядя Вова, бабушкин сосед. Увидев меня, он улыбнулся и сказал: «Привет, Санька! До бабули приехал?». Видя, что я не дотягиваюсь до звонка, он энергично нажал на кнопку и, услышав заливистую трель, бодро пошагал вниз.
За дверью раздались шаги, замок щёлкнул, дверь распахнулась и на пороге появилась бабушка Надя. В нарядном платье, на губах помада, пахнет ароматными духами. Нас с мамой и папой ждёт. За бабушкой, в глубине коридора маячила прабабушка Аня. Увидев меня, баба Надя расцвела в улыбке, наклонилась, звонко чмокнула меня в щёчку, приговаривая: «А вот и наш Шуричек приехал!». Выглянула на лестничную площадку, окинула её взором и спросила: «А дэ папа и мама? Сзади идут?». Я гордо ответил, что сам приехал. Бабуля начала меняться в лице, но быстро пришла в себя, втянула меня в квартиру, отдала на попечение прабабушки, а сама метнулась к соседке, жене дяди Вовы, у них был телефон. Поскольку все двери были открыты, а бабуля говорила очень громко, то я всё слышал. Когда на том конце провода сняли трубку (нашего телефона в квартире на ЮГОКе), бабуля завопила на весь подъезд: «Вадим (мой папа), а ты знаешь дэ твоя дытына зараз (где твой ребёнок сейчас)?!». Папа, видимо, ответил, что ребёнок, то есть я, играет в песочнице во дворе дома, дожидаясь пока папа и мама соберутся, в конце концов, и отвезут его к бабушке. «Ага, щас! Твоя дытына у меня в квартире, оно само на трамвае приехало!!!». Меня ещё как-то задело это. Что значит «оно», я вроде, как мальчик!
Через минут двадцать – двадцать пять примчались на такси с ЮГОКа мама и папа. Я думал, что мною будут гордиться за беспримерный самостоятельный проезд на трамвае. Гордились!!! Но не так, как я хотел. Папа, сгоряча, два раза от всей души приложился своей тяжёлой рукой мне по заднице, приговаривая: «Тебе было сказано сидеть в песочнице! А ты куда попёрся?! Как ты вообще до этого додумался?!». Мама целовала, ощупывала меня, всё ли у меня цело. Плакала, опять целовала. Тогда ещё в стране не было никаких ни маньяков, ни педофилов, и никто бы ребёнка не обидел. Я ещё не знал тогда таких слов, мы ведь жили в СССР, это была совсем другая страна.
Постепенно все успокоились. Сели за стол, стали обедать. Бабуля с прабабушкой приготовили хороший обед для дорогих гостей. Правда, один гостенёчек опередил остальных. Папа выпил рюмку, закусил и за разговорами внимательно поглядывал на меня, но уже не сердился, видимо отошёл. Но сказал маме: «Теперь, когда Шурка гуляет во дворе, надо каждые 15 минут поглядывать в окно подъезда (у нас окна квартиры выходили на другую сторону дома), чтобы он никуда далеко не ушёл!». Все за столом согласно кивнули. От люди, а я так хотел, чтобы они меня похвалили! Долго мне потом вся родня припоминала этот вояж.
С бабушкой Надей было хорошо. Я мог ездить к ней сам, когда подрос, хоть каждую неделю. Она покупала мне пирожные, мороженое, водила в парк, на качели. Часто оставался ночевать у бабули, книги читал, в кино ходил. Нормальная такая жизнь внука у «городськой» бабушки. Когда мои папа и мама через несколько лет разошлись, мама мне сказала: «Что бы там ни было, но ты должен знать, что у тебя есть и папа, и бабушка Надя. Поэтому, как ездил к бабушке на трамвае, так и будешь ездить. Хочешь, оставайся ночевать у неё». Теперь я уже ездил не только к бабушке, но и к папе, который поселился в квартире, знакомой мне с самого раннего детства, на улице Ленина дом 66. А бабушка Надя иногда говорила: «Шо бы там твои дурные батькы (родители) себе в голове ни напридумывали, но ты помни, я твоя бабушка и здесь тоже твой дом!».
А к «сильской» бабуле Фросе так просто на трамвае не попадёшь. Туда, в село Узин, что под Киевом, надо ехать на поезде восемь часов. От Кривого Рога до станции Белая Церковь, а там ещё 25 километров на автобусе до села Узин. А от автостанции в селе до родной хаты пешком ещё километра три, если не больше.
Когда стал уже ездить сам в Узин, класса с четвёртого, то всегда удивлялся одному и тому же моменту. Мама бабушке телеграмм не давала, только писала в письмах, что, мол, в начале лета внук Саша приедет в Узин на все три месяца. Звонить мама тоже не звонила, да и куда позвонишь, в сельскую хату, что ли. Просто покупала мне билет, собирала небольшую сумку с моими вещами и отправляла к бабуле с дедом. И вот, когда бы я ни появился в Узине, бабушка всем сердцем чувствовала моё приближение. Поезд в Белую Церковь приходит в шесть утра. Пока дойдёшь до автостанции, купишь билет, дождёшься автобуса на Узин, а они ходили примерно каждый час. Проедешь эти 25 километров, потом дойдёшь через половину Узина до хаты, то приходишь к родному дому, если всё нормально, около одиннадцати часов. И как только я возле КПП военного аэродрома поверну на свою любимую улицу Гагарина, на которой находится наш дом, сразу начинаю вглядываться вдаль по улице. И где-то там, далеко, с левой стороны улицы, примерно, где наша хата, я уже вижу маленькую белую точку. Это бабуля, уже с самого утра места себе не находит, выглядывая время от времени за калитку, а потом выходит за неё подальше и начинает пристально вглядываться вдаль, в сторону начала улицы, где она примыкает к дороге, ведущей из села к КПП аэродрома. И когда бабуля своими глазами уже рассмотрит меня, она срывается с места и почти бежит мне навстречу. По мере нашего сближения я всё чётче вижу, что это моя родная бабуля Фрося, и начинаю невольно улыбаться. Бабушка встречает меня, обнимает, целует, гладит по голове, и мы вместе идём в наш двор. А бабушка весело приговаривает: «Я ж знала, шо сегодня мой внучок Сашик приедет! И коты сегодня с самого утра умывались. Вот и гостя моего дорогого намыли!». Когда входим во двор, то дед, если он в этот момент дома, улыбнётся мне, слегка обнимет и скажет бабушке: «Чого ты з самого ранку (с самого утра) полошилася (беспокоилась)? Та куды он денется? Он же здоровый парень!». Когда зимой приезжаешь – та же картина. Только морозец, снег блестит и бабуля бежит навстречу в коротком полушубке, а то и в фуфайке.
У «сильской» бабушки, это вам не у «городськой». В селе тоже есть и пирожные, и мороженое, и кино. Но всё это далеко от хаты, в центре села. Никто меня туда не поведёт, да и некогда. В селе надо работать, а не развлекаться. Ну, корову пасти целое лето, это понятно. Так помимо коровы есть ещё масса «развлечений». То кроликам травы нарвать, почистить их клетки, а потом накормить. У меня такое впечатление от этих кролей на всю жизнь осталось, что они могут только три дела делать – жрать, гадить и размножаться. То утям ряски на болоте набрать, то кабанчику картошки сварить в мундире. Потом посечь её специальным секатором на длинной ручке, нарезать туда мелко гички (ботвы от свеклы), добавить отрубей, кислого молока, перемешать всё в тазике, а потом кормить этого хрюкающего проглота. Причём, у него, по-моему, внутри таймер устроен, работает точнее швейцарского хронометра. Попробуй не покорми вовремя, визг будет слышен аж на аэродроме. Как мне этот огород встал поперёк горла. То окучивай, то поливай, то колорадских жуков собирай. Когда я начинал время от времени ныть или бурчать, то бабуля серьёзно мне говорила: «А ты, шо, до бабы с дедом приехал только гулять и на велосипеде кататься? Ты приехал помогать, бо, нам с дедом тяжело, а ты должен понимать, что если летом хорошо не поработаешь, то зимой кушать нечего будет! Давай-давай, возьми ведро и набери в огороде огурцов». Когда я в очередной раз шёл кормить порося, то думал: «Вопи, вопи! Это ж, сколько ты ещё всего слопаешь до осени, пока дед не решит, что уже пора…».
Бабуля как-то так умела сочетать управление мною, где лаской, где таской, что я почти не взбрыкивал. Правда, когда я был поменьше и у меня иногда зашкаливал борзометр, то бабушка с решительным видом говорила: «Вот сейчас пойду, возьму розгу из кленовой ветки и хтось будэ битый!». Она шла к кусту кленовника в углу двора, вырезала ножом довольно длинный хлыст из ветки и приближалась ко мне со словами: «Я и маме напишу, шо ты нэ слухаеся!». Но ни разу не применяла «воздействие», мы как-то приходили к консенсусу.
Зато, какой в селе простор и воля. Это вам не в пионерлагере, хотя там мне тоже было хорошо. Но у бабули с дедом лучше. Целый день в поле, пасёшь корову, смотришь, как летают самолёты на аэродроме, АН-2, ЛИ-2, АН-12, ТУ-95. Корова пасётся, я вырезаю из веток свистульки или с дедами-напарниками играю в карты. Целый день на свежем воздухе, на ногах, приходишь домой – аппетит зверский. Вечером, после ужина, ещё погоняешь по селу на велосипеде и спишь на сеновале, как убитый! Пока утром не услышишь, как бабуля стучит по приставной лестнице на сеновал и громко говорит: «Сашик, я кому говорю, вставай, снидай (завтракай) и пора гнать корову у полэ!». Какой там завтрак! Выпил кружку парного молока после утренней дойки. Схватил десяток яблок, сунул их за пазуху в футболку, краюху хлеба взял в карман и уже выруливаем с моей «манюней» (коровой) за калитку. Солнце ещё только встаёт за деревьями, а мы уже по росистой траве тихонько почапали со двора. А тебе ещё только 10 лет, и впереди целая жизнь.
Когда я смотрю по телевизору, как нынешние бабушки стараются приготовить внучатам какую-то вкусняшечку поизысканнее, на завтрак или на обед, в виде ёжиков, медвежат или забавных мордашек, я начинаю громко смеяться. Моя бабуля Фрося никогда этим не заморачивалась. У неё просто времени на это не было, да и вряд ли бы это взбрело ей в голову. На ней домашнее хозяйство, скотина, куры, утки, кролики, порося, сад, огород. Поэтому ей не было времени для меня что-нибудь специально готовить. Что сами с дедом едят, то и я ем. А если я начинал по малости лет выпендриваться за столом, то мигом из-за него вылетал, получив от деда ложкой по лбу и указание бабуле: «Не корми его до обеда!». Зато в саду и на огороде я мог свободно «разбойничать». Всё, что растёт, лопай сколько хочешь. Клубнику, редиску, огурцы, яблоки. Только бабуля ругалась: «Ты хоть помой или оботри тот огурец!». А зачем? Воздух в селе чистый, обтёр о футболку огурец или яблоко и можно так лопать. Залезешь в малинник за хатой и наслаждайся крупной, спелой, сладкой малиной.
Только к двум деревьям бабуля не подпускала меня на пушечный выстрел. К большому абрикосовому дереву – «калировке», так она её называла, которое растёт возле хлева. И к небольшой вишне – «чернокорке», что растёт за пасекой, с южной стороны хаты, перед огородом. Бабушка так и говорила: «Бо, если пустыть його (меня), то он, как колорадский жук, всё съест! А мне всё это нужно на варенья и компоты пустить. Вот потом, зимой, пусть и ест!». Абрикосы крупные, золотистые, аромат нежнейший. Бабуля даст пару штук попробовать, и всё! Зато косточки от этих абрикосов, высушенные на солнце, разбиваешь молотком на наковальне и ешь вкусные ядрышки. Правда бабуля предостерегает: «Съел трохи, и хватит, а то в них есть вредные вещества. Может стать плохо!».
А когда бабушка варит из вишни «чернокорки», крупной, сладкой, варенье в медном тазу на открытом огне, то запах стоит невозможный. От этого аромата слюнки текут. Бабуля отгоняет меня, как назойливую муху: «Нэ крутысь тут! Дам я тебе пенку с варенья, только отойди от огня, ради бога!». А потом даст эту пенку розовую на блюдечке с голубой каёмочкой и маленькую ложку. На, внучок, наслаждайся!
Иногда бабуля всё-таки обращала внимание, что внучок у неё худой, загорелый и заботливо говорила деду: «Шось дытына погано ест за обедом, без аппетиту! Можэ заболел?». Дед вёл бабушку в погреб и показывал на три трёхлитровые банки с молоком, в которых кто-то аккуратно съел сливки сверху. И потом смеялся над бабулей: «Я сразу понял, куда это внук с краюхой хлеба и ложкой попёрся, пока ты была на огороде! А ты говоришь, он плохо ест!».
Когда меня, в раннем детстве, доставали головные боли, я не жаловался, но становился вялым. Бабушка сразу чувствовала это. Садилась на тёплый порог двери, что ведёт из сеней хаты во двор, меня усаживала рядом, прижимала к себе боком и тихонько гладила своими шершавыми пальцами мою голову, массируя её. И боль постепенно затихала, уходила куда-то, я оживал. Так хорошо сидеть с бабушкой на пороге хаты, смотреть на солнце, как ласточки летают над двором, и ощущать поглаживание родных рук бабули. Потом как-то перерос и боли прошли.
Мои бабушки и пахли по-разному. Городская – духами, губной помадой, конфетами. Сельская вообще имела сложный запах от одежды – запах еды, керосина, пирогов, иногда от неё пахло молоком и коровой, которую она доила три раза в день. Все эти запахи моих бабушек я помню до сих пор.
Когда в конце лета я уезжал из Узина в свой город Кривой Рог, мне всегда становилось грустно. И в школу хотелось, друзей своих, по которым соскучился, увидать, и я понимал, что теперь бабушку Фросю и деда Севастьяна не увижу до зимних каникул. А это целых четыре месяца. Меня собирали в дорогу, дедуля и бабуля выходили за калитку, обнимали меня. Бабушка поцелует, перекрестит на дорогу и скажет: «Иды с Богом, деточка!». И я уходил. Шёл и всё время оглядывался. Они стояли и смотрели мне вслед. Бабушка махала рукой. А потом дед уходил во двор, а она так и стояла. Я оглядывался, пока мог её видеть. Дедули не стало в 1983 году, и теперь за калитку меня провожала только одна моя бабуля Фрося. Я, взрослый человек, всё так же уходил от неё, оглядывался и молил Бога, чтобы она меня дождалась на следующий год, в следующий отпуск. Лишь бы дождалась.
Прошло много-много лет. Уже не осталось никого из моих родных. Давно ушли мои дорогие бабушки, бабульки. Бабушка Фрося умерла в сентябре 1993 года. Мама забрала её из Узина к себе, в Кривой Рог. Я успел примчаться. Бабуля болела тяжело, но меня ещё узнала. Мы с мамой проводили её в последний путь. Бабушка Надя ушла в июне 2000 года. Меня известили, только когда её похоронили. Сказали, что ты бы всё равно не успел.
Когда ещё можно было попасть на Украину, я каждый год приезжал в отпуск и навещал дорогие мне могилы бабушек. Стоишь посреди кладбища, думаешь, вспоминаешь их – таких родных. И остались у меня на память всего несколько небольших, старых чёрно-белых фотографий. На одной я с бабушкой Надей, возле старой нашей хаты на улице Украинской в Кривом Роге. Бабушка держит меня на одной руке, в другой руке у неё кружка с водой. И «парадная» фотография с бабушкой Фросей в Узине. Бабушка специально надела красивое платье, меня одела в костюмчик и валенки (дело было зимой), мы пошли в фотоателье Узина. Меня поставили на стул, бабушка Фрося встала рядом. Так нас и запечатлел фотограф.
Остались только несколько фото и долгая-долгая добрая память о моих дорогих бабулях. Они, наверное, оттуда, сверху до сих пор смотрят на меня, переживают за меня. По крайней мере, я на это надеюсь и в это верю. Мне так легче жить на этом свете.
