Сегодня читаем отрывок из пронзительной подростковой повести «Однаи, Стор и я» Кирилла Николаева. Это история о любви и дружбе, встречах и расставаниях, одиночестве, надежде и бескрайнем морском горизонте.
Всё вышло как‑то само собой. Может, оттого, что мы трое были новенькими, может, оттого, что это была наша общая судьба, мы очень быстро подружились. Часто после уроков мы спускались по Главной улице. Однаи и Стор шли пешком, а я катил велосипед или тихонько ехал на нём рядом. Теперь мне это не казалось глупым.
И чем дальше мы общались, тем больше я замечал у Стора с Однаи что‑то общее, хоть на первый взгляд и были они совершенно разными. Между ними ощущалась внутренняя связь, которую я заметил тогда, на улице, и замечал потом постоянно. Этого я не мог объяснить, и это не давало мне покоя.
По субботам в школе у нас было всего три урока, а почтовый самолёт улетал только вечером. Мы втроём спускались до портовой площади и там, в пекарне, на сэкономленные за неделю деньги покупали всяких сладостей и, в зависимости от погоды, либо садились за столик, либо отправлялись на пляж. На одном из таких пикников Стор снова вспомнил про кита, и я спросил Однаи, видела ли она кита когда‑нибудь.
— Кита, — задумчиво повторила она.
Встала и пошла к самой воде, словно мы говорили о ките, который должен был появиться с минуты на минуту, как если бы это был паром. Потом она залезла на камень и уже оттуда вглядывалась в морскую даль. Чёрные волосы развевались, как пиратский флаг, и она всё время отводила чёлку с лица. В расстёгнутом зелёном пальто, трепещущем за её спиной, она была похожа на тонкое гибкое деревце, словно силой фантазии выросшее на обломке скалы и обречённое то ли бороться, то ли повиноваться создавшему его капризу. Никогда ещё она не казалась мне такой маленькой и беззащитной, как сейчас, стоя на пустынном берегу, на большом камне.
Я посмотрел на Стора. Он меланхолично доедал печенье и смотрел вообще в другую сторону. В порт заходил корабль его родителей. На вертолётной площадке так ничего и не было.
— Ладно, мне пора, — он поднялся и кивком показал на корабль. — Пойду их встречу.
И зашагал к пристани. Однаи всё ещё высматривала с камня несуществующего кита. А потом как спрыгнула! И понеслась ко мне. Я даже на секунду поверил, что она и впрямь кита увидела. Добежала и растянулась на песке. Подпёрла подбородок руками, уставилась на меня и быстро заговорила:
— Нет‑нет, кита я никогда не видела. Но однажды видела косатку. Знаешь косаток? И много раз слышала. Знаешь, как они поют? — она села, чтобы удобнее было изобразить клич косатки. — А где Стор?
— Пошёл родителей встречать, — я махнул вслед удаляющемуся Стору, но его уже не было видно.
— Понятно, — она улеглась на спину и уставилась в небо. Это была её излюбленная поза, и поэтому в волосах у неё всегда был песок.
— Может, в кино успеем?
Совершенно бессмысленный вопрос. Она не ходила в кино. Я так и не понял, бывала ли она там когда‑то раньше и чтó ей не понравилось. Мне‑то, конечно, хотелось оказаться с ней в тёмном зале, сидеть рядом и слушать её дыхание. Но это было несбыточной мечтой. Стор считал, что она просто боится темноты или что‑то в этом роде. Мы говорили с ним об этом после воскресного сеанса, только один раз. Обычно в её отсутствие мы не говорили о ней. Да и о Сторе я с ней никогда не говорил, не так часто мы оставались наедине, чтобы тратить это время на болтовню о мистере Совершенство. Не знаю, говорили ли они обо мне. Надеюсь, что нет.
— Эй, песок холодный, и у тебя опять все волосы будут…
Вместо ответа она сгребла целую пригоршню песка и бросила в меня. Спасло только то, что я сидел с подветренной стороны. Она поднялась, схватила свои вещи и побежала к площади. Я не спеша поднялся, отряхнул штаны и направился следом. Когда я подошёл, она сказала, что я бегаю как девчонка, и припустила вверх по Главной улице. Мы бежали как два сумасшедших. Она сворачивала на боковые, петляла, так что я никак не мог разобраться, куда мы несёмся, пока не остановились перед кинотеатром.
Сеанса, конечно, не было. Она пожала плечами:
— Ладно, не судьба, — и зашагала в сторону пансионата. Я поплёлся следом, пытаясь понять, что это только что было. Мы шли маленькими узкими улочками, не выходя на Главную. Однаи что‑то тихо напевала, какой‑то знакомый мотив, но я так и не разобрал. Мы проходили мимо тумбы, и меня привлёк обрывок старой цирковой афиши. На ней был полосатый шатёр, название так и не смог разобрать.
— А цирк ты любишь?
Когда я был маленьким, мы часто ходили туда с отцом. Он сажал меня на плечи и обязательно покупал воздушную кукурузу. Я её не ел. Мне не нравился запах. Так что он сам съедал всё, приговаривая, мол, как это он снова забыл, что я её терпеть не могу. Мне нравился цирк. Но нечего было и думать, что они могли бы приехать сюда.
Однаи остановилась так резко, что я упёрся ей носом в макушку, чуть не сбив с ног. А она уже что‑то принялась искать в сумке. Вытащила пенал, жестянку с мятными леденцами, учебник по математике и наконец толстую тетрадку, перехваченную широкой резинкой, и стала её листать. Страницы были исписаны крупным неровным почерком, больше похожим на иероглифы. Хоть я и не сидел с ней за одной партой, мне доводилось видеть, как она пишет. Иначе бы я ни за что не поверил, что это её тетрадь. Я всегда считал, что девочки пишут красиво, но её почерк не уступал моему. Между некоторыми листами были вставлены вырезки из газет и журналов. Одну из них она развернула и протянула мне.
— Мой брат сбежал с цирком, — она стала тыкать пальцем в фотографию.
На ней была запечатлена пирамида из акробатов. Но из‑за ужасного качества все они казались мне азиатами. Я кивнул и вернул вырезку. Сбежал с цирком… Подумать только, как в романе каком-нибудь. Я посмотрел на Однаи, пытаясь понять, как она к этому относится. Она стояла прямо передо мной на поребрике, от чего её лицо было вровень с моим, на таком расстоянии, что я различал песчинки, застрявшие у неё в бровях. Сердце у меня последний раз глухо ударило и остановилось, а во рту сделалось очень сухо. Я словно оглох и не слышал ни звука, только видел, как губы у неё медленно шевелились, а потом она провела рукой по волосам.
Однаи шагала чуть впереди и, словно разговор наш ничто не прерывало, ответила:
— Да, я люблю цирк.
И прежде чем успел хорошенько подумать, я выпалил:
— А в твоей тетрадке есть про меня?
Мне не было видно её лица, не самая удачная позиция для такого вопроса. Да и вопрос не самый удачный. Она сделала ещё пару шагов и, не оборачиваясь, сказала:
— Люди как острова, у каждого внутри может быть целый мир, но всё равно они одни в океане.
На повороте к «Скалистому берегу» мы расстались. Она зашагала по улице к пансионату, а я постоял ещё с минуту, глядя на её удаляющуюся спину, и побежал в сторону школы забрать велосипед.
Придя домой, я сразу открыл окно и стал слушать. Уже смеркалось, когда тишину прорезал знакомый рокот мотора. Тогда я выбежал на лужайку перед крыльцом и, задрав голову, стал махать пролетающему ярко‑жёлтому почтовому гидроплану.
