«Кузнечик» — еще один стремительный интеллектуальный триллер, приквел «Поезда убийц», не уступающий ему в легкости повествования и насыщенности философскими вопросами. Читаем, исследуем эволюцию взглядов автора и рассуждаем о детерминизме и трансформации человека в толпе.
Spoiler alert!
Судзуки — бывший школьный учитель — вступает в печально известную токийскую преступную группировку «Фройляйн», чтобы отомстить за свою погибшую жену, убив сына главаря банды. Однако в последний момент его миссия срывается: легендарный и неуловимый убийца Толкатель опережает Судзуки. По требованию организации Судзуки пускается за ним в погоню. Теперь он один знает, где живут Толкатель и его семья, но уже не уверен: действительно ли перед ним сам Толкатель и готов ли он сдать этого человека агентам «Фройляйн», которые точно его убьют?
Хуже того, его действия привлекли внимание других известных убийц, у каждого из которых есть свои причины охотиться за Толкателем. Кит — еще один полумифический наемник, взглядом заставляющий людей совершить самоубийство, — хочет поквитаться с Толкателем за старые дела. Цикада — болтливый и смертоносный спец по ножам — надеется первым добраться до Толкателя, чтобы освободиться от власти своего куратора и перейти в «высшую лигу». Сможет ли Судзуки выжить под натиском профессиональных убийц или ему придется поступиться принципами и моралью, чтобы спасти хотя бы себя?
О персонажах
Ключевых героев четверо: Судзуки, Цикада, Кит и Асагао (потенциальный Толкатель). Сразу бросается в глаза, что у «гарантированно убийц» нет имен, только клички-позывные; у «точно хорошего» Судзуки наоборот только имя, а у самого двойственного и непонятного товарища, Асагао, есть и то, и другое. Учитывая то, что центральная линия развития персонажей здесь — трансформация и в некотором роде перерождение, переход, инициация, — интересно, какую роль в ней играют имена. Можно предположить, что Кит и Цикада настолько глубоко погружены в преступность и настолько сливают свою личностную идентичность с «рабочей», что для них потребность в именах отпадает. Судзуки, напротив, абсолютно чужой в теневом мире мафии, и его идентичность полностью выстроена вокруг «нормальной» жизни, где люди обращаются друг к другу по имени, а не по характерным кличкам. Наконец, Асагао балансирует на границе двух миров — с одной стороны, у него как будто бы есть семья и нормальная жизнь; с другой стороны, он как будто бы без лишних переживаний убивает людей; и вплоть до последних глав ни Судзуки, ни читатель не может со стопроцентной уверенностью утверждать, какая из сторон личности Асагао-Толкателя преобладает.
Второй интересный момент: каждый из персонажей борется со своими демонами или, вернее, испытывает экзистенциальных переживания, связанные с инициацией, или переходом в иное состояние. Демон Судзуки — тень его погибшей жены, которую он никак не может отпустить (практически тень отца Гамлета). Ради отмщения и, что важнее, ради обретения новой жизни Судзуки проходит воистину геракловский путь: спускается в своего рода Аид преступного мира, чтобы там исполнить свою кровавую миссию, «упокоить» свою память о жене и освободиться. На деле миссия «очищения кровью» (похоже на ритуальные обряды инициации в стиле той же Тройной смерти) оказывается куда сложнее, чем казалось: на пути к убийству виновного Судзуки приходится выбирать между потенциальным убийством невиновного и собственной смертью. Чем не классический сюжет о противостоянии эгоизма и высокой нравственности, достойный пера Шекспира?
Демон Цикады — мальчик-марионетка из вымышленного фильма «Притеснение» вымышленного режиссера Габриэля Кассо. В центре сюжета — разносчик газет с трагичной судьбой, с которым крайне плохо обращается хозяин: смотрит на него свысока, бьет, задерживает зарплату, а если и платит, то швыряет конверт с деньгами мальчику под ноги. В конце концов юноша приходит к хозяину с ножом, чтобы убить его, но тот только смеется над ним и называет его марионеткой.
Цикада чувствует странную самосоотносимость с этим мальчиком: его любимое оружие — нож; у него тоже есть «хозяин» (скорее старший товарищ), выдающий и оплачивающий задания, который только и делает, что эксплуатирует Цикаду, не выказывая ему притом должного уважения и пиетета. Точкой кульминации становится эпизод, в котором хозяин Цикады так же бросает сначала газету, а затем конверт с деньгами на пол, вместо того чтобы отдать их в руки. С этого момента все действия Цикады направлены на формальное освобождение, за которым должно последовать освобождение внутреннее, — поэтому Цикада и бросается на поиски Толкателя без одобрения, чтобы доказать, что он свободен и волен самостоятельно вершить свою судьбу. Своего апогея это бегство за свободой достигает в момент встречи с Китом.
Кит — удивительный персонаж. В отличие от коллег по цеху, он как будто бы и правда наделен некоей мистической силой, обостряющей в людях тягу к смерти, этакое фрейдовское мортидо.
Примечательно, что личность Кита тоже раскрывается через художественное произведение, но в этот раз существующее. Это единственная книга, которую Кит когда-либо читал, всегда носит с собой и регулярно перечитывает, — «Преступление и наказание» Достоевского. Как и в случае других персонажей, мы застаем Кита в переходный период его жизни: его демон — раскаяние.
Фактически, Кит, как герой Достоевского, впервые задается вопросом: тварь я дрожащая или право имею? — и с удивлением обнаруживает, что не знает на него ответа. Как в «Рождественской истории» Диккенса, к Киту по очереди приходят призраки, — но не Рождества, а его собственных жертв, неизменно резонирующих с его мыслями, но от того еще более пугающих и неотличимых от реальности. Кит оказывается на перепутье: признать и принять свое чувство вины, интегрировать его в свою личность, — или это чувство полностью его поглотит.
Несколько особняком стоит Асагао: связывая собой границы «нормального» и преступного миров, он единственный не испытывает потребности в трансформации, у него устоявшаяся жизненная позиция и вообще все супергуд. Асагао бесстрастен, неэмоционален и всегда появляется вовремя, сохраняя при этом предельную нейтральность. Все это наталкивает на мысль, что именно он здесь герой-резонер.
О философии
В «Кузнечике» Исака поднимает два ключевых вопроса: о соотношении детерминизма, свободы воли и ответственности за свои действия (он же звучит и в «Поезде убийц») и вопрос о человечности, особенно о том, как человеческое поведение трансформируется в толпе.
О детерминизме
Проблема детерминизма vs. свободы воли в трактовке Исаки разбивается на две части: собственно, есть ли свобода воли или будущее предопределено? и в какой мере человек может влиять на свою судьбу? И здесь интересно не столько найти конечный ответ на поставленные вопросы, сколько проследить эволюцию взглядов автора от «Кузнечика» к «Поезду».
Во-первых, будущее предопределено. Во-вторых, развитие идеи детерминизма Исаки подобно развитию идеи детерминизма в психологической науке: от жесткого к вероятностному. Условное событие-первопричина действительно запускает цепочку реактивных событий, однако опираясь лишь на эту первопричину, мы не можем предсказать, как именно будут развиваться дальнейшие события, т.к. на самом деле любое событие имеет множество причин и множество следствий и потому наступает не с необходимостью, но лишь с некоторой вероятностью. В примере: движение шарика по доске определяется его формой, скоростью, углом падения, силой и направлением ветра и прочая и прочая. Отследить эти причинно-следственные связи мы, конечно, можем, но скорее постфактум: предсказательная сила подобного детерминизма не слишком велика и надежна. И потому, по сути, вероятностный детерминизм весьма приближен по смыслу к проявлению свободы воли, особенно если не закапываться слишком глубоко и не погружаться в рекурсивные размышления о том, чем собственно свобода воли отличается от своего внешнего функционального подобия.
А если закапываться, то следствия неизменно неутешительны: у нас нет полной и абсолютной свободы воли, и наша способность к сознанию и осознанию неизбежно ретроспективна. Тезис «но было уже слишком поздно» зарождается в «Кузнечике» и насквозь пронизывает «Поезд». Притом эта как будто бы сама по себе драматичная мысль в текстах Исаки звучит не столь драматично, сколь констативно: да, уже слишком поздно, — но это так всегда и логически следует из детерминизма.
О человечности в толпе
Сегодня Япония входит в топ-25 стран по плотности населения: на каждый квадратный километр приходится порядка 330 человек. При этом более 90% населения страны проживает в городах. Принимая во внимание эти вводные, неудивительно, что Исака в «Кузнечике» исследует психологию жителей городов и психологию толп.
В Европе толпа стала объектом самостоятельного изучения сравнительно недавно: в конце XIX века французский историк Ипполит Тайн, изучая Великую Французскую революцию, описывает толпу как «разъяренное животное», которое «уничтожает все на своем пути, пусть даже ценой собственных ранений». «Отец-основатель» европейской психологии толпы — Гюстав ЛеБон — подчеркивал характерную агрессивность толпы: например, именно «душу толпы» следует рассматривать как движущую силу Варфоломеевской ночи, а не могущество власть предержащих. Интересно, что ЛеБон в своих размышлениях о переменчивости настроений толпы тоже апеллировал к Достоевскому: «озаренный в один прекрасный день светом разума, этот нигилист [герой Достоевского] разбил изображения божества и святых, украшавшие алтарь его часовни, потушил восковые свечи и, не теряя ни минуты, заменил уничтоженные изображения творениями философов-атеистов, таких как Бюхнер и Молешотт, и снова благоговейно зажег свечи».
В свою очередь, другой «отец-основатель» психологии толпы, Габриэль Тард, рассматривал толпу как зародыш общественной жизни в городе, как семья является основной общественной жизни в деревне. Современный британский писатель, специалист по искусству и архитектуре Деян Суджич в книге «Язык городов» рассматривает толпу как важнейший атрибут городской жизни, разделяя собственно толпу и безрассудную массу — в качестве примера последней Суджич приводит токийские нападения на живущих в Японии корейцев во время погромов в 1923 году; а Принц из «Поезда убийц», вероятно, привел бы геноцид тутси в Руанде. Таким образом, идеи Исаки не существуют изолированно, но вплетаются в общую канву исследований в сфере психологии и социологии урбанизма. Что отдельно интересно в его позиции: Исака оценивает толпу не с точки зрения ее положительных или отрицательных черт, но как все ту же детерминированную и практически неизбежную форму эволюции и адаптации к массовизации — общую для насекомого и человека.
To sum up
«Кузнечик» — интригующий и в хорошем смысле слова умный триллер, который интересно читать не только ради напряженного сюжета, но и ради авторской философии. По сравнению с «Поездом», в нем больше символизма и заигрываний с реальностью-нереальностью происходящего: то, что в «Поезде» скорее было бы отдано на откуп восприятию и рассмотрено с разных точек зрения, здесь подается в форме утверждения (например, по сути сверхъестественные и мифологизированные способности Кита). Впрочем, книга от того практически не теряет: это минимальная художественная условность, которую легко принять и рассматривать как еще один троп, позволяющий точнее передать авторские размышления.
9/10 — очень стоящая вещь, определенно рекомендую к прочтению.
Рецензия на следующую книгу цикла:
книжка была покорена в рамках Весеннего детективного марафона.
