Мои дорогие комментаторы часто пишут:
- "В пьесу зачем-то были напиханы какие-то дурацкие режиссёрские задумки."
- "Если под словом "современный режиссер" мы понимаем любителей постмодерна, тогда другое дело. Любители постмодерна забывают о зрителе (читателе). Стремясь к самовыражению, пренебрегают материалом."
- "Не люблю, когда бессовестно осовременивают классику. Примеры. МХТ "Чайка" - Треплев стреляется прямо на сцене. Это уже не Чехов."
- "Мне вот интересно, а нельзя было свою пьесу написать, а не уродовать Островского?"
И если вы думаете, что я буду иронизировать над этими комментариями – то нет, нисколько. Со многими я согласна, многие мне понятны или близки.
Но всё же давайте в этой статье поговорим именно на тему "пусть напишут своё" и "зачем осовременивают классику".
1. Не все тексты возможно ставить так, как они написаны
История театра насчитывает семь тысячелетий. И большую часть этого времени пьесы создавались не для чтения, а именно для того вида театра, под который были написаны.
И, так или иначе, многое в них связано именно с особенностями техники, актерской игры, зрительского мышления той поры.
В старейших античных трагедиях, дошедших до нас, всего два героя и статичный хор. Сюжет был отлично известен публике, а трагедия, мягко говоря, не пестрела интересными событиями. Да и проработка характеров не то чтобы привычна современному зрителю, испорченному Ибсеном и Чеховым. Чаще всего зло и добро герои творят просто по воле рока, а основной вопрос, который стоит перед ними, – покоряться року или не покоряться (спойлер: плохой выход!), а если покориться, то каким именно способом.
А вот у Шекспира, скажем, встречаются вполне понятные нам психологические мотивации персонажей – но они отнюдь не всегда обязательны. Так, Себастьян в «Двенадцатой ночи» влюбляется в Оливию и без выяснения обстоятельств сразу венчается с нею просто потому что; Оливия по той же причине не видит, что перед ней не женщина, а мужчина (а потом другой мужчина). Объяснение этому не в их психологических особенностях, а в эстетике той эпохи. Зритель в эту историю вполне верил.
Кроме того, объем текста в пьесах великого барда почти непосилен не только для современных актёров, как часто думают, но и для зрителя. И для того театра, где лишь сидят и слушают, сложив руки на коленях, а не болтают, едят, дерутся во время спектакля.
Диалоги у Корнеля и Расина рассчитаны, напротив, на чинного сытого зрителя, который умеет и любит слушать хорошие стихи и не любит – когда в пьесу напихано много событий. Он любуется красивыми позами актёров, благородством их лиц и одежды и, конечно, отточенностью интонаций, с которыми произносятся километровые простыни текста. Никакой беготни, да и лишней ходьбы ему не нужно, как не нуждается в них и вся трагедия классицизма.
Да что далеко ходить! Ведь даже театр Островского, для своего времени просто-таки новаторский, – был бы непонятен, скучен большинству из нас. Термин «слом четвертой стены», который мы так любим использовать, к этому театру был неприменим – четвертой стены не было, актёр после вполне бытовой сцены свободно выходил с монологом на авансцену и адресовался к публике.
А публика в благодарность могла наградить его аплодисментами, в ответ на которые Жадов или Бальзаминов ещё и раскланивались. И это не выглядело фальшью! Напротив, происходящее на сцене считалось самым что ни на есть реализмом, ну точно как в жизни! (Так мы не замечаем в кино выверенного построения кадра или профессионального света, каких не встретишь в той самой жизни).
Театр, как считается, прошел три этапа развития: литературный (театр текста), режиссёрский (театр интерпретации) и постдраматический (театр, вообще не основанный на истолковании литературного первоисточника). Это не значит, что «предыдущий» вид театра безнадежно устарел и исчезает. Но это значит, что каждый новый вид влияет на старый, привычный.
И мы, уже узнав режиссёрский театр, не можем воспринимать со сцены пьесы Гоголя или Лопе де Веги так, как они были написаны. И даже Чехов или Вампилов, столкнувшись с новым зрителем, привычным к документалистике и соцсетям, нуждаются в новом – хотя бы немного, но изменённом – сценическом языке.
Хотя... всегда ли этот язык уж настолько нов?
2. Всё новое – хорошо забытое старое (а в театре особенно!)
Искусство – циклично.
То, что мы считаем безусловной традицией, когда-то было тем ещё новаторством.
Тот же самый Островский (или уже подзабытый обычным зрителем, но зверски популярный тогда Писемский), который привёл современных ему купцов и дворян на смену старым комедийным типажам, старому – скажем проще – способу говорить и действовать в комедии. Ввёл на сцену современную, конкретную жизнь.
Кстати сказать, великий актёр Щепкин, друг Гоголя, так и не принял ни пьес Островского, ни самого драматурга.
А к концу XIX века уже и постановки Островского в новаторском когда-то Малом театре стали казаться устаревшими, излишне театральными, слишком «ненатуральными». И, как гром среди ясного неба, на российском культурном небосклоне возник Художественный театр – с той самой «четвёртой стеной» и прочими новшествами, за которые его отчаянно любили и отчаянно же ругали.
Дело в том, что через какое-то время после своего появления каждый новый способ актерского существования обрастает штампами, каждый новый вид театра перестает соответствовать реальности, и происходит выход на новый виток.
А на новом витке театр требует в том числе... и отката к старому.
Так, после блестящих находок Станиславского и его предшественников в области нового психологического театра Мейерхольд, Вахтангов, Акимов начали пропагандировать открытую театральность и возврат к ренессансным традициям дель арте. В легендарной «Принцессе Турандот» артисты при зрителе надевали маски, привязывали бороды – и «превращались» в китайцев.
А в пятидесятые годы, например, труппа молодого «Современника» потребовала возврата к «настоящим» традициям Станиславского... Но об этом можно говорить бесконечно. Главное же – многое из того, что нам сейчас кажется жутким новаторством и сломом традиций, – это самая что ни на есть традиционная, хрестоматийная классика театра.
На сегодня всё, а вот в следующей статье я поговорю уже о конкретных постановках классики. В том числе самых одиозных, которые иногда упоминают мои комментаторы. И попробую разобрать, оправдано ли там – на мой взгляд – «додумывание» и «дописывание» классика или нет.
© Ольга Гурфова
***