Начну с того, что в пропущенных мною рассказах «Малиновая вода» и «Однодворец Овсянников» есть два замечательных эпизода; в первом из них это эпизод, где вольноотпущенный человек графа Петра Ильича***, Михайло Савельев, по прозвищу Туман, со знанием дела и со вкусом повествует о порядках, царившие «при дворе» их сиятельства (выезд их сиятельства на охоту – это процедура сродни церемониалу вручения верительных грамот послом ирокезов королю папуасов); во втором из них это эпизод, где смоленские мужички, собравшись утопить в проруби пойманного ими барабанщика «Великой армии», уступают его за двугривенный проезжему помещику, который таким образом приобретает для своих дочерей в одном лице учителя музыки и французского «диалекта». Прочтите хотя бы два этих эпизода – получите удовольствие.
Но вернемся к Касьяну с Красивой Мечи: вот странный человек, непонятный человек, необычный человек; живет неизвестно чем, весной соловьев ловит и «отдает» их добрым людям для удовольствия человеческого, на утешенье и веселье, землю не пашет по немощи своей («здоровья нет, и руки глупы», – говорит он сам о себе), знает травы и заговоры, пользует немощных, грамоте, однако, разумеет (помог Господь да добрые люди); словом, живет как живется, ни к какому делу не прилепившись…
Говорит он… Он, впрочем, больше молчит, чем говорит. Но, если говорит, то, адресуясь к охотнику: «Пташек небесных стреляете небось?.. Зверей лесных?.. И не грех вам божьих пташек убивать, кровь проливать неповинную?» В голосе его не было ничего дряхлого, старческого, – «он был удивительно сладок, молод и почти женски нежен».
И таким людям есть место на просторной русской земле.
Лирическое отступление. Ни одного нет рассказа, где автор не отдал бы должного своей любви к русской природе; и как проникновенно, как художественно он это делает. Вот идет он в сопровождении Касьяна по «ссечкам» в поисках тетеревов или иной дичи…
«Погода была прекрасная, еще прекраснее, чем прежде; но жара все не унималась. По ясному небу едва-едва неслись высокие и редкие облака, изжелта-белые, как весенний запоздалый снег, плоские и продолговатые, как опустившиеся паруса. Их узорчатые края, пушистые и легкие, как хлопчатая бумага, медленно, но видимо изменялись с каждым мгновением; они таяли, эти облака, и от них не было тени». В жаркий полдень тишина в лесу, «одни кузнечики дружно трещат, словно озлобленные, – и утомителен этот непрестанный, кислый и сухой звук. Он идет к неотступному жару полудня; но словно рожден им, словно вызван им из раскаленной земли».
Утомившись бесплодными скитаниями, охотник укладывается на спину под кустом орешника и любуется игрой перепутанных листьев на далеком светлом небе. «Удивительно приятное занятие лежать на спине в лесу и глядеть вверх! Вам кажется, что вы смотрите в бездонное море, что оно широко расстилается под вами, что деревья не поднимаются от земли, но, словно корни огромных растений, спускаются, отвесно падают в те стеклянно-ясные волны… Волшебными подводными островами тихо наплывают и тихо проходят белые круглые облака…».
Касьян между тем вразумляет барина, подстрелившего перед тем коростеля, что убивать лесную вольную птицу – грех, тем более для потехи, а не в пищу… А человеку положена пища другая и другое питье: хлеб – Божья благодать, да воды небесные, да тварь ручная от древних отцов. А зверю или птице кровь пущать невозможно. «Святое дело – кровь! Кровь солнышка Божия не видит, кровь от свету прячется… великий грех показать свету кровь, великий грех и страх… Ох, великий!» Чем приводит не боящегося греха барина в совершенное изумление: это речь не мужичья, не крестьянская: ни простолюдины, ни записные краснобаи из фабричных так не говорят.
Скитается такой Касьян по лицу русской земли, любуется цветами, травами, родниками, слушает пенье птиц небесных, удивляется и радуется широкому раздолью Божьего мира: от Оки-кормилицы до Цны-голубки, и до Волги-матушки… правды ищет. Обязательно русский неприкаянный человек должен правду искать, ибо ничем иным даже самому себе свою жизнь не разъяснишь.
В конце уже рассказа появляется Аннушка – очаровательная девочка-девушка, судя по всему, дочь Касьяна. Встреча с нею – это, безусловно, лучшее место рассказа, не буду портить его своими комментариями. Читайте!
А закончу я вот чем: кучер Ерофей в ответ на просьбу барина рассказывает ему, что знает, о Касьяне, «несообразном» человеке, и, между прочим, упоминает о его лекарских способностях: «Нет, лечить он не умеет! Ну, где ему! Таковский он человек. Меня, однако, от золотухи вылечил… Где ему! глупый человек, как есть».
