Запах маминых духов «Красная Москва» витал в воздухе, как будто она только что вышла в магазин и вот-вот вернется. Я сидела в ее любимом кресле, потертом на подлокотниках, и не могла поверить, что теперь это все... мое. Не хотелось так думать, но мысль настойчиво возвращалась, как назойливая муха.
Звонок в дверь вырвал меня из оцепенения. На пороге стояли тетя Зина с мужем и двоюродный брат Сережа с женой. С траурными лицами, с пирогами в руках.
– Олечка, мы к тебе, – тетя Зина обняла меня. От нее пахло теми же духами, что и от мамы, только слабее, словно разбавленными. – Как ты тут одна?
Они расселись вокруг старого дубового стола. Мамин сервиз, доставаемый только по особым случаям, сегодня казался неуместным. Но я достала его. Мама бы так сделала.
– Девятый день скоро, – вздохнул дядя Боря, разливая чай. – Нужно все организовать, как положено.
– Я займусь, – кивнула я.
Они заговорили о маме. О том, какая она была добрая, отзывчивая. Я слушала и мысленно соглашалась с каждым словом. Потом разговор как-то сам собой свернул на другую тему.
– Ты уже документы на квартиру оформляешь? – между делом спросил Сережа, намазывая масло на хлеб.
– Я... нет еще. Не до того было.
Повисла пауза. Тетя Зина и дядя Боря переглянулись.
– Оленька, мы тут подумали... – начала тетя Зина, поправляя седеющую прядь. – Любочка ведь всегда была справедливой. Она бы хотела, чтобы все по-честному было, по-семейному.
Я непонимающе смотрела на нее.
– Квартира-то трехкомнатная, – продолжила она, отводя взгляд. – Большая для одной. И мама твоя... она ведь всю семью любила.
До меня начало доходить, куда они клонят.
– Мы подумали, что правильно было бы... ну... чтобы всем что-то досталось, – подхватил дядя Боря. – Мы с тетей Зиной уже немолодые, своего угла так и не нажили. Сережа с Леной в однушке с ребенком ютятся.
– Мама завещала квартиру мне, – тихо сказала я, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Не могла поверить, что мы говорим об этом. Сейчас. Когда ее кресло еще хранит форму ее тела.
– Мы понимаем, документы на тебя, – закивала Зина. – Но ведь мы семья. И кровь одна. Любочка была бы рада, если бы ты поделилась...
– Не обязательно равными долями, – добавил Сережа, – но хотя бы что-то. Комнату, или деньгами...
Я смотрела на их лица и не узнавала. Где скорбь? Где память о маме?
– Я не готова сейчас это обсуждать, – выдавила я, удивляясь твердости собственного голоса.
– Конечно, конечно, – затараторила тетя Зина. – Мы понимаем, рано еще. Ты подумай, Оленька. Мы же все свои, одна семья. Не хочется потом, чтобы раздор вышел.
Они ушли спустя час, оставив меня в еще большей пустоте. Я снова села в мамино кресло и прикрыла глаза. Перед глазами стояло ее лицо, когда она говорила мне: «Все будет твоим, Олюшка. Ты одна за мной смотрела, одна меня навещала».
Мне было горько от их слов, но где-то внутри жило странное желание уступить. Отдать им что-то, чтобы сохранить мир. Чтобы не разрушить и без того хрупкую семью, которая рассыпалась на глазах без мамы — нашего связующего звена.
Я вздохнула и открыла глаза. В пустой квартире преследовало ощущение, что я предаю маму даже тем, что раздумываю над их словами. Но может, они правы? Может, я и правда поступаю неблагодарно, оставляя все себе?
За семейным столом
Две недели спустя я решилась. Пригласила всех на поминальный ужин. Стол накрыла в маминой большой комнате, той самой, где висел ее портрет в молодости — красивая, с кудрявыми темными волосами и лучистыми глазами. Смотрела на нас сверху и, казалось, все видела.
Пришли все: тетя Зина с дядей Борей, Сережа с Леной и их сынишкой Мишкой, мамина сестра Галина с мужем, их дочь Ирина. Даже из Твери приехала троюродная сестра Надя, которую я последний раз видела лет десять назад на чьей-то свадьбе.
– Хорошо, что собрались, – сказала я, разливая компот. – Мама любила, когда вся семья вместе.
Ритуальные фразы о том, как нам ее не хватает, как она была добра ко всем... Я слушала будто со стороны. А потом Галина постучала вилкой по бокалу.
– Олечка, мы тут с родней поговорили, – она чуть наклонилась ко мне через стол. – Ты подумала над тем, о чем Зиночка с тобой говорила?
Я замерла с ложкой в руке. Все взгляды устремились на меня.
– Галя, может не сейчас? – неуверенно вступилась тетя Зина, хотя по глазам было видно — ей не терпится услышать ответ.
– А когда? – отрезала Галина. – Уже почти месяц прошел. Пора решать.
– Что решать? – я отложила ложку.
– Как поделим квартиру, – пожала плечами Галина, словно речь шла о торте. – Мы с Валерой думаем, что справедливо было бы по одной комнате каждой ветви семьи.
– То есть одна вам, одна Зине с Борей? – уточнила я, стараясь не показать, как колотится сердце.
– И одна тебе, – кивнула Галина. – Все по-честному.
– А что насчет того, что мама завещала квартиру мне? – тихо спросила я.
– Оля, – подал голос Сережа, – мама твоя была старенькая. Кто знает, что ей там наговорили перед смертью... Она ведь всегда была за справедливость.
– Что ты имеешь в виду? – я почувствовала, как волна жара поднимается к лицу.
– Ну, мало ли, – он отвел взгляд. – Может, ты ей что-то пообещала. Или убедила ее, что так будет правильно.
Тишина за столом стала оглушающей.
– Вы считаете, я манипулировала больной матерью? – мой голос дрогнул.
– Никто так не говорит, – вступила Ирина. – Просто странно, что всё тебе одной. А мы что, чужие? Мы тоже ее кровь.
– А кто из вас приезжал к ней каждый день? – я сжала салфетку в кулаке. – Кто возил ее по больницам? Делал уколы? Стирал за ней?
– У нас своя жизнь, свои заботы, – надулась Галина. – Не у всех есть столько свободного времени.
– У меня тоже работа и личная жизнь! – я почти кричала. – Но я находила время для мамы!
– Вот и радуйся, что успела с ней пообщаться, – отрезала Ирина. – А теперь давай по-родственному разделим то, что осталось.
– Я не буду ничего делить, – я встала из-за стола. – Мама все завещала мне, и точка.
– Неблагодарная! – вскочила Ирина. – Думаешь, ты самая умная? Да я в суд подам! Оспорю завещание!
– На каком основании? – я вдруг почувствовала странное спокойствие.
– Найдем! – она схватила сумку. – Пошли, мам. Нам здесь делать нечего.
Галина встала и, демонстративно хлопнув дверью, вышла следом за дочерью. Остальные сидели, опустив глаза.
– Может, все-таки подумаешь, Оля? – осторожно сказала тетя Зина. – Мы же семья. Ты ведь не хочешь остаться одна?
Я обвела их взглядом. Эти люди, которые приходили к маме от силы раз в год, теперь требовали своей доли. Как будто уже забыли, что ее нет. Как будто делили не память о ней, а просто имущество.
– Если вам нужна только квартира, а не я, – сказала я тихо, – то я уже одна.
Ужин был испорчен. Уходя, мне никто не посмотрел в глаза. А я стояла у двери, провожала их и чувствовала странную смесь вины и сомнения. Может, я действительно не права?
Письмо из прошлого
После ухода родственников в квартире стало до звона тихо. Я механически собрала посуду со стола, выбросила недоеденную еду. Посмотрела на мамин портрет — она улыбалась так же тепло, но мне казалось, в глазах затаилась печаль.
— Что мне делать, мам? — прошептала я, опускаясь на диван.
Казалось, я слышу ее голос: «Документы в шкафу, верхняя полка, за старыми альбомами». Встрепенувшись, я подошла к серванту. Действительно, мне нужно было найти завещание, страховку, сберкнижки — все то, о чем мама говорила перед... Перед тем, как уйти. Не могу даже мысленно произнести это слово.
Вытащила пожелтевшие фотоальбомы. За ними — картонная коробка из-под конфет «Ассорти», перевязанная выцветшей лентой. Достала, открыла. Внутри — стопка писем, перевязанных тесемкой, какие-то квитанции, документы.
Я достала письма. Некоторые в конвертах, другие просто сложены вчетверо. Почерк мамин — ровный, с красивыми завитушками. Кому она писала? И почему не отправила?
Присев на краешек дивана, развернула первое:
«Дорогая моя Оленька!
Пишу тебе, хотя знаю, что никогда не решусь отдать эти письма. Это просто способ выговориться, когда ты уходишь на работу, а я остаюсь одна со своими мыслями.
Сегодня опять приходила Галина. Спрашивала, не продам ли я квартиру, чтобы помочь Ирине с первым взносом на ипотеку. Представляешь? Куда же я пойду? В дом престарелых, как она деликатно намекнула? Я сказала, что подумаю, хотя что тут думать...»
У меня перехватило дыхание. Я схватила следующее письмо, развернула трясущимися руками:
«Оленька, родная!
Зинаида звонила, сказала, что Сережа с женой хотят переехать к нам, чтобы "помогать" мне. Но я же не слепая. Вижу, как они на квартиру смотрят. Будто уже прикидывают, какую мебель куда поставят, когда меня не будет. А я ведь еще жива! Хоть и больна.
Только с тобой я чувствую себя человеком, а не обузой или источником наживы. Ты единственная, кто ни разу не заговорил о квартире, не намекнул, что я много места занимаю... Ты просто приходишь и обнимаешь меня, и все остальное неважно».
Я перелистывала страницы, и с каждой строчкой ком в горле становился все больше. Письма из прошлого, которых я никогда не должна была увидеть. Мамина исповедь, ее страхи, ее одиночество среди родных, которые на самом деле ждали только одного — ее смерти.
Последнее письмо было датировано прошлым летом, за полгода до ее ухода:
«Доченька моя, сегодня я была у нотариуса. Оформила завещание на тебя, на всю квартиру и сбережения. Знаю, что поднимется буря, когда я уйду. Знаю, что тебя будут обвинять во всех грехах. Но я должна быть уверена, что ты будешь защищена.
Я знаю, что ты единственная, кто будет обо мне заботиться до последнего вздоха. Квартира – не плата, а мой способ сказать спасибо. За то, что не оставила, не сдала в интернат, не забыла про старую больную мать.
Прости меня за то, что наши родственники превратятся в воронье, как только меня не станет. Но я знаю — ты справишься. Ты сильная, моя девочка. Сильнее, чем думаешь.
Люблю тебя бесконечно. Твоя мама».
Я прижала письмо к груди и разрыдалась. Слезы катились по щекам, но впервые за этот месяц они приносили не только боль, но и облегчение. Как будто мама обняла меня, дала разрешение и силы.
— Спасибо, мам, — прошептала я, глядя на ее портрет. — Я все поняла.
Поднявшись, я собрала письма. Теперь они станут моей опорой, моим щитом. И когда родственники придут в следующий раз, у меня найдутся слова. Те самые, которые мама хотела бы, чтобы я сказала.
Последняя встреча
Они пришли ровно в три, как я и просила. Все вместе, будто сговорившись заранее. Галина с мужем, тетя Зина с дядей Борей, Сережа один, без жены. Расселись в гостиной — теперь уже моей гостиной — настороженные, с каменными лицами.
Я больше не суетилась с чаем. Не бегала на кухню за добавкой. Просто села напротив них и посмотрела каждому в глаза.
— Спасибо, что пришли, — начала я спокойно. — Я пригласила вас, чтобы раз и навсегда прояснить ситуацию с наследством.
— Надеюсь, ты приняла правильное решение, — сразу перешла в наступление Галина. — Мы уже обсудили, как справедливо разделить квартиру.
Я улыбнулась. Еще неделю назад от такой наглости у меня перехватило бы дыхание. Сейчас я чувствовала только спокойную уверенность.
— Вы знаете, что мама долго болела, — я говорила медленно, взвешивая каждое слово. — Пять лет я каждый день приходила к ней. Готовила, убирала, возила по врачам. Где были вы?
— У нас своя жизнь, Оля, — поджала губы тетя Зина. — Не надо теперь попрекать.
— Я не попрекаю. Я напоминаю, — поправила я. — Мама все это время была одна. Только со мной.
— К чему ты клонишь? — нетерпеливо перебил Сережа. — Если ты думаешь, что заслужила больше других...
— Я ничего не думаю, — перебила его я. — Так решила мама. И я уважаю ее решение.
Я достала письма. Не все, только два — то, где мама пишет о Галининых намеках на дом престарелых, и последнее, с ее объяснением, почему она завещала все мне.
— Вы хотите знать, что мама думала на самом деле? — спросила я, помахивая конвертами. — Могу зачитать.
Галина напряглась, подалась вперед:
— Что это?
— Мамины письма. Она писала их мне, но не отдавала. Я нашла их на днях.
Повисла пауза. Они переглядывались, словно решая, как реагировать.
— Зачитай, — наконец сказал дядя Боря. Впервые за все это время он смотрел мне прямо в глаза.
Я начала читать. Мамины слова звучали в тишине комнаты как приговор. Никто не перебивал. Когда я закончила, Галина побелела, а тетя Зина украдкой вытирала слезы.
— Вот так, — я аккуратно сложила письма обратно в конверты. — Мама сделала свой выбор, и я его уважаю. Этот вопрос закрыт.
— Ты могла это сама написать, — прошипела Галина, но в ее голосе уже не было той уверенности.
— Ты знаешь мамин почерк, — я пожала плечами. — Можешь проверить.
— Мы в суд подадим, — бросила она, поднимаясь.
— Подавайте, — я тоже встала. — Только учтите, что у меня есть еще десяток таких писем. И свидетели того, как вы навещали маму раз в полгода. И записи в ее дневнике. И соседи, которые видели, кто о ней заботился все эти годы.
Галина смотрела на меня с ненавистью. Потом схватила сумку и вылетела из квартиры. Ее муж последовал за ней, пробормотав что-то вроде извинения.
Тетя Зина не двигалась с места. По ее щекам текли слезы.
— Любочка правда так думала? — прошептала она. — Что мы ждали ее смерти?
— А разве нет? — я посмотрела ей в глаза. — Вы впервые заговорили о квартире еще до похорон.
Она опустила голову. Дядя Боря положил руку ей на плечо:
— Пойдем, Зина. Оля права. Мы... не были хорошей семьей для Любы.
Он помог ей встать, и они медленно пошли к выходу. У двери дядя Боря обернулся:
— Прости нас, если сможешь, Оля. Любка бы гордилась тобой.
Я кивнула, не в силах говорить. Сережа тоже поднялся.
— Мы правда были плохими родственниками, да? — спросил он, и в его голосе прозвучало что-то похожее на раскаяние.
— Не плохими, — покачала я головой. — Просто... слишком занятыми своими делами.
Когда за ними закрылась дверь, я прошла по пустой квартире. Остановилась у маминого портрета и вдруг почувствовала легкость. Как будто огромный груз свалился с плеч.
В детстве мама часто говорила мне: «Правда всегда найдет дорогу». Я не знала тогда, как это работает. Теперь знаю.
Открыв окно, я впустила свежий весенний воздух. Квартира уже не казалась такой пустой. Здесь жили воспоминания, мамина любовь и мое новое, только что обретенное чувство свободы.
— Я справилась, мам, — прошептала я, глядя на голубое небо. — Ты была права. Я сильнее, чем думала.