— Ну что, Рит, останемся у сватов с ночевкой? — Андрей бросил сумку на заднее сиденье «Лады», вытирая пот со лба. Голос его дрожал от усталости, а глаза покраснели после трех часов за рулем по разбитой дороге.
Рита, сидя впереди, резко повернулась к нему. Ее тонкие губы скривились, а в карих глазах мелькнула искра раздражения.
— Останемся?! Да ты серьезно, Андрей? — голос ее сорвался на повышенный тон. — До дома два часа, я лучше пешком пойду, чем тут ночевать!
— А что делать-то? — огрызнулся он, хлопнув дверцей. — Я за рулем никакущий, дождь льет как из ведра. Не скандаль, Рит, переспим и уедем.
Рита очень расстроилась, внутри неё все кипело — предчувствие беды холодной лапой сжало сердце. Она знала сватов давно, с тех пор как их дочь Света вышла за ее Максима.
Иван и Тамара — люди деревенские, грубые, как наждак: он вечно с перегаром, она — шумная, с привычкой орать на всех подряд. Рита их терпела, но близко не подпускала. Слишком уж разные они были — как масло и вода.
Дело было так: Света с Максимом позвали родителей на крестины внука. Рита с Андреем приехали утром с подарками и тортом, сваты — с курицей и огурцами в мутной банке. День прошел громко: тосты, хохот, детский визг.
Но к вечеру небо почернело, дождь зарядил, и ехать домой стало невозможно. Иван, хлопнув Андрея по спине, прогудел: «Оставайтесь, места хватит!» Рита хотела возразить, но Андрей уже кивнул, и она проглотила протест. Скандалить при всех не хотелось.
Дверь в дом сватов заскрипела, как в дешевом ужастике. В нос ударил запах — кислая вонь, смешанная с прогорклым жиром и сыростью. Рита сморщила нос, шагнула внутрь и замерла: обои в пятнах, раковина завалена грязной посудой, на полу — липкие разводы. Тамара выскочила навстречу в мятом халате, растрепанная, с улыбкой до ушей:
— Проходите, чего стоите! Щас вам в горнице постелем, диванчик там — закачаешься!
— Закачаешься, говоришь? — Рита не сдержалась, голос задрожал от сарказма. — Это что, у вас всегда такой бардак?
Тамара опешила, заморгала:
— Да ты что, Рит, какой бардак? Живем по-простому, не городские мы!
— По-простому?! — Рита повысила голос, шагнув к ней. — Это не простота, это свинарник! Как вы вообще людей сюда зовете?
Андрей схватил ее за локоть, шикнул:
— Рит, хватит, не начинай!
— Не начинай?! — она вырвалась, сверкнув глазами. — Да ты посмотри вокруг! Я тут спать не буду, хоть убей!
Иван, пыхтя, притащил одеяла — серые, застиранные, с запахом плесени. Рита скривилась, отступила назад.
— Это что, на ЭТОМ спать? — крикнула она, тыча пальцем в кучу тряпья. — Да оно воняет, как помойка!
— Ну ты, Рита, не борзей! — рявкнул Иван, краснея. — Не нравится — вали в машину, под дождь!
— Да я лучше там замерзну, чем тут задохнусь! — отрезала она, сжимая кулаки.
Тамара влезла между ними, замахала руками:
— Да что ж вы орете-то? Рит, ну успокойся, чайку попей, щас все наладим!
Она сунула Рите кружку — мутную, с жирными следами на краях. Рита отшатнулась, чуть не выронив ее:
— Ты серьезно? Это пить предлагаешь? Да у вас тут зараза на заразе!
Андрей, багровея, рявкнул:
— Рита, замолчи уже! Переспим и уедем, что ты раздуваешь?!
— Переспим?! — она повернулась к нему, глаза полыхнули. — Ты видишь, что тут творится? Тараканы по углам бегают, как у себя дома! Я в этом гадюшнике не останусь!
Она ткнула пальцем в угол, где черные силуэты шныряли вдоль плинтуса. Тамара побледнела, забормотала:
— Да ладно тебе, тараканы… Они ж не кусаются!
— Не кусаются?! — Рита сорвалась на крик. — Да я от одного их вида блевать готова! Как Светка тут выросла? Как мой Максим это терпит?
Ночь была адом.
Рита сидела на краешке дивана, завернувшись в свой плащ, — к одеялу она не притронулась. Андрей лежал рядом, сопел, но она чувствовала: он тоже не спит. Пол скрипел, тараканы шуршали, вонь душила. Внутри у нее бушевала буря.
«Как они смеют так жить? — думала она, кусая губы до крови. — И нас сюда затащили, лицемеры!»
Ей вспомнилось, как Тамара хвалила ее дом: «Риточка, у тебя как в сказке!» А теперь что? Это насмешка? Или им плевать на все, кроме своей грязи?
Утром она вскочила, лицо — как маска из камня. Молча собрала сумки, пнула Андрея:
— Вставай. Едем. Сейчас же.
Тамара вылетела из кухни, заголосила:
— Рит, да вы что, даже не поедите? Я блинов напеку!
— Блинов?! — Рита резко обернулась, глаза ее сверкнули. — Да я у вас после этой ночи в больницу поеду, а не блины есть! Спасибо, Тамара, наелись уже вашего гостеприимства!
Иван высунулся из коридора, гаркнул:
— Чего ты взъелась, городская? Не нравится — вали и не воняй!
— Это я воняю?! — Рита шагнула к нему, голос задрожал от ярости. — Да у вас тут вонища, как в сортире! Стыдно должно быть, а не гостей звать!
Андрей схватил ее за руку, потащил к двери:
— Хватит, Рит, пошли!
В машине она молчала, глядя в мутное от дождя стекло. Андрей крутил руль, бросал на нее взгляды. Наконец она повернулась, глаза полные слез и злости:
— Никогда, слышишь? Никогда я туда не вернусь! Пусть Максим сам с ними разбирается, раз ему норм! А я больше этот позор терпеть не буду!
Он вздохнул, сжал ее руку:
— Ладно, Рит, дома отмоемся… И забудем.
Рита выдохнула, чувствуя, как гнев отступает, уступая место усталой решимости. Она знала: эта ночь останется с ней, как шрам. Но теперь она была хозяйкой своего мира — чистого, уютного, где никто не посмеет плюнуть ей в душу. Даже сваты.
Машина тронулась, колеса зашуршали по мокрой грязи, но Рита все еще кипела. Дождь барабанил по стеклу, а в голове крутились картины этой ночи — жирные пятна на столе, тараканы, скользкие, как тени, и запах, от которого до сих пор першило в горле. Она сжала кулаки, ногти впились в ладони.
— Андрей, ты вообще понимаешь, что мы только что пережили? — голос ее дрожал, готовый сорваться на крик. — Это не просто грязь, это… унижение какое-то!
Он бросил на нее быстрый взгляд, нахмурился:
— Рит, ну перестань уже! Ночь прошла, едем домой, чего ты себя накручиваешь?
— Накручиваю?! — она резко повернулась к нему, глаза полыхнули. — Да ты хоть раз в жизни видел такой кошмар? Это что, нормально — жить в помойке и людей туда звать? Я до сих пор чувствую, как эта вонь ко мне прилипла!
Андрей стиснул руль, челюсть его напряглась:
— А что я должен был сделать, Рит? Встать посреди ночи и сказать: «Пока, сваты, вы тут в грязи, а мы поехали»? Ты сама не хотела скандала при всех!
— Не хотела?! — она ударила ладонью по колену. — Да я чуть язык не проглотила, чтобы не заорать! А ты — ты просто сидел и молчал, как будто так и надо!
— Потому что так и надо было! — рявкнул он, теряя терпение. — Одна ночь, Рита! Одна чертова ночь, а ты из этого трагедию раздуваешь!
Она замолчала, отвернулась к окну. Внутри все клокотало. Трагедия? Нет, это не трагедия. Это предательство — ее чистоты, ее гордости, ее права на нормальную жизнь.
Она вспомнила, как Тамара утром суетилась, будто ничего страшного, как Иван хмыкал, глядя на ее брезгливость.
И Максим… Ее Максим, ее мальчик, который вырос в доме с белыми простынями и запахом яблочного пирога. Как он мог связаться с этой семьей? Как он спит рядом со Светкой, зная, откуда она?
Дома Рита первым делом кинулась в ванную. Она сдирала с себя одежду, будто та была пропитана заразой, включила горячую воду и стояла под струей, пока кожа не покраснела. Но даже мыло с запахом лаванды не могло смыть ощущение липкой грязи. Андрей вошел в кухню, бросил сумку на пол, открыл холодильник.
— Рит, будешь чай? — крикнул он, стараясь звучать спокойно.
— Чай?! — она выскочила из ванной, завернутая в полотенце, волосы мокрые, глаза дикие. — Да я после их кружек неделю ничего пить не буду! Ты видел, какие они были? Там же микробы кишат!
— Да ладно тебе, — он закатил глаза, доставая чашку. — Не умерли же мы.
— Не умерли?! — она шагнула к нему, голос сорвался. — А если бы умерли? Ты хоть представляешь, что там творится? Я ночью встала воды попить, а на кухне — тарелки с засохшей едой, мухи гудят, и тараканы по столу ползают, как по бульвару! Это что, жить по-человечески?!
Андрей хлопнул чашкой об стол, чай расплескался:
— Рита, хватит орать! Я тоже там был, тоже видел! Но я не устраиваю истерику, как ты!
— Истерику?! — она задохнулась от возмущения. — Да ты просто слепой, Андрей! Или тебе все равно, что твой сын в этом бардаке живет? Что внук наш там ползает?!
Он замер, глядя на нее. Впервые за утро в его глазах мелькнула тень сомнения. Рита воспользовалась паузой, шагнула ближе:
— Ты подумай, Андрей! Максим — он же наш! Мы его растили, учили чистоте, порядку. А теперь что? Он с этими… с этими грязнулями связался! И молчит, будто так и надо!
— Ну а что ты хочешь? — он развел руками, голос стал тише. — Чтобы я ему позвонил и сказал: «Сын, бросай Светку, у нее родители свиньи»?
— Да! — выкрикнула она, но тут же осеклась. — Нет… Не знаю! Но я этого так не оставлю! Пусть приезжают сюда, пусть посмотрят, как люди живут, а не в хлеву!
Днем она позвонила Максиму.
Телефон гудел долго, наконец сын ответил, сонный:
— Мам, ты чего в такую рань?
— Рань?! — Рита сжала трубку так, что костяшки побелели. — Максим, ты вообще в курсе, где мы вчера ночевали? У твоих сватов — это не дом, это гадюшник!
— Мам, ну перестань, — он вздохнул, явно не в восторге. — Они такие, какие есть. Чего ты завелась?
— Завелась?! — она повысила голос. — Да ты бы видел, сынок! Тараканы по стенам, вонь, грязь — я чуть не задохнулась! Это что, нормально для тебя?
— Ну… не совсем, — замялся он. — Но я же там не живу, мам. Мы со Светкой у себя, у нас чисто.
— Чисто?! — она фыркнула. — А откуда она взялась, эта Светка? Из этой помойки! И ты туда внука возишь?!
— Мам, не начинай, — голос Максима стал жестче. — Это их жизнь, их дом. Я их не переделаю.
— А должен бы! — крикнула она. — Ты мужик или кто? Скажи им, пусть порядок наведут, или ноги моей там не будет! И твоего сына туда не пущу!
Он замолчал. Рита слышала, как на том конце дышит, тяжело, устало. Наконец он буркнул:
— Ладно, мам, поговорю. Но ты тоже не горячись.
Она бросила трубку, сердце колотилось. Шок не отпускал — он рос, как плесень в углах того проклятого дома. Рита знала: это не конец. Она будет бороться — за сына, за внука, за свой мир, где чистота была не просто привычкой, а святыней. И пусть попробуют ее остановить.
После звонка Максиму Рита долго сидела на кухне, глядя в пустую чашку. Тишина давила, только тикали часы на стене да капал кран в ванной.
Андрей ушел в гараж, хлопнув дверью, — видно, устал от ее криков. Но Рите было плевать. Она чувствовала себя воином, который только что вышел из боя, но еще не сложил оружие. Шок от ночевки у сватов не отпускал, он пульсировал в висках, как заноза, которую не вытащить.
Телефон зазвонил снова. Рита вздрогнула, схватила трубку — Максим.
— Мам, я поговорил со Светой, — голос его был хмурым, словно он проглотил что-то горькое. — Она… в общем, орала на меня полчаса. Говорит, ты их семью оскорбила.
— Оскорбила?! — Рита вскочила, стул скрипнул по полу. — Да это они меня оскорбили своим свинарником! Я что, должна молчать, как ты?
— Мам, послушай, — он повысил тон, но тут же сбавил. — Света звонила своей маме. Они там тоже в шоке, что ты так взъелась. Тесть вообще сказал, что ты городская выскочка, и больше вас не позовет.
Рита замерла, потом рассмеялась — коротко, зло, почти истерично.
— Не зовет? Да я и сама туда не поеду, хоть на коленях умоляй! А Светка что, защищает эту грязь? Ты ей муж или тряпка?
— Мам, хватит! — рявкнул Максим. — Я сказал, что поговорю с ними, и поговорю. Но ты тоже хороша — устроила цирк на всю деревню!
— Цирк?! — она задохнулась от возмущения. — Это не цирк, это правда! И если ты не можешь ее принять, то…
Она не договорила, бросила трубку. Сердце колотилось, руки дрожали. Рита подошла к окну, распахнула его — холодный воздух ворвался в кухню, пахнул мокрой землей и свободой. Она глубоко вдохнула, пытаясь прогнать липкий запах той ночи. Но он не уходил — он въелся в память, как пятно на старом диване сватов.
Через неделю Максим приехал один, без Светы.
Вошел в дом молча, бросил куртку на вешалку. Рита встретила его в переднике, с запахом жареной картошки за спиной. Она хотела что-то сказать, но он опередил:
— Мам, я поговорил с ними. Тесть орал, тёща плакала, но они обещали убраться. Светка до сих пор дуется, но я ее уговорил — внука туда пока не повезем.
Рита кивнула, поджала губы. Внутри шевельнулась тень торжества, но радости не было. Она смотрела на сына — высокого, с усталыми глазами, такими же, как у Андрея, — и вдруг поняла: он изменился. Не сильно, не сразу, но что-то в нем треснуло. Может, ее слова, может, эта ночь, но он больше не был тем мальчиком, который молча сносил все.
— Хорошо, Максим, — тихо сказала она, вытирая руки о передник. — А ты сам-то как?
Он пожал плечами, сел за стол:
— Нормально. Просто… устал я от этого всего. От криков, от грязи, от споров. Хочу, чтобы у нас с тобой было тихо.
Рита посмотрела на него, и в горле встал ком. Она подошла, положила руку ему на плечо — теплое, родное, ее. Впервые за неделю шок начал отступать, растворяться в запахе дома, в этом молчаливом примирении. Она не победила сватов, не переделала их, но вернула себе сына. И это было важнее.
Вечером, когда Максим уехал, Рита вышла на крыльцо. Небо было ясным, звезды мигали, как будто подмигивали ей. Андрей подошел сзади, обнял за плечи:
— Ну что, воительница, угомонилась?
Она хмыкнула, прижалась к нему:
— Угомонилась. Но если что — я еще могу, ты знаешь.
Он засмеялся, тихо, тепло. Рита закрыла глаза, чувствуя, как последние осколки той ночи растворяются в ночи этой — чистой, своей, настоящей. Шок прошел, но память осталась.
И она знала: теперь ее дом — крепость, которую никто не возьмет. Даже сваты.