Весёлый тёплый ливень промчался после обеда над деревней. Пробежал звонкими шагами по ступеням крылец. Постучался в окна. Разродился раскатами грома и вспышками молний над садами. Умыл дочиста запылившуюся листву берёз, вязов и рябин. Освежил луга и поля с золотой пшеницей да рожью. Рассыпал по изумрудной траве-мураве бесчисленное количество дождинок-самоцветов, что вспыхнули разноцветными огоньками, стоило только солнышку выглянуть из-за туч, едва те разогнал ветер. Тут же защебетали наперебой притихшие пичужки, выбрались из своих укрытий жучки-паучки, букашки всяческие, заспешили по своим важным делам, снова жизнь потекла. Перекинулась через весь небосвод яркая радуга-дуга. Златкина бабушка завсегда, когда радугу видит – осеняет себя крестным знамением и приговаривает:
- Матушка Богородица со своим коромыслом по воду пошла.
Кто их разберёт, древних старух, правду ль бают али нет, но ребятишки верили. Бабка-то Агрофена много чего знала, немало лет на свете прожила. Лицо у неё, что печёная картошка – тёмное, всё в морщинах глубоких. Одни глаза остались молодыми – голубые, ясные, что у девчонки. И всегда что-то чудесное вокруг примечают.
Прибил ливень пыль на дороге, разлились по ней моря-окияны, щедро оросила небесная влага земельку. Детворе радость. Высыпали гурьбой на улицу, хохочут, скачут по лужам, топочут босыми ногами, только брызги летят во все стороны, вытанцовывают, покуда матери не приметят, да не пригрозят хворостиной – опять де все рубахи изгваздали, сладу с вами никакого. Разгонят ватагу, где по мягкому месту пришлёпнут, где прутком слегка поддадут, а тем и это за игру – уворачиваются, смеются, одни глазищи озорные блестят да косички с лентами взлетают в стороны. Потихоньку солнце на запад перекатилось, высушило травы, осветило мягким предзакатным светом крыши изб. С лугов заливных, что до середины лета водой речной полны, потянуло свежестью. Бабоньки к воротам вышли – кормилиц своих встречать. А вот и дедка Евсей на лошадке показался. Как всегда, трубочкой своей попыхивает, колечки пускает. Идёт деревенское стадо неспешно, коровушки хвостами помахивают, полные молока – тяжёлое вымя чуть не до земли достаёт. Хорошо пасёт дедка своих подопечных, на самые сочные луга водит, да ещё песни им поёт и на дудочке своей играет.
- Шибко, - говорит он, - Коровки-то музыку любят. От неё у них молоко гуще да жирнее делается.
Ребятишки деда заприметили – бусинами к нему покатились.
- Дедка Евсей! Дедка Евсей! А что нам сегодня зайчик передал?
- Что вы к человеку пристали? Дедушка, чай, голодный, поесть ему нужно да отдохнуть, - одёргивают детвору матери.
А дедка в бороду усмехается:
- А ну, ступайте сюды, скворчата, чичас глянем, есть ли чего в суме.
С лошадки спрыгнул, развязал свою котомку, пошарил и выудил на свет ломти жареного на прутках хлеба. Раздал ребятне. Из туеска ягод в протянутые ладошки рассыпал. Детвора за обе щёки принялись уплетать:
- Деда, спасибо тебе! И зайчику тоже от нас поклон передай! Дома такого вкусного каравая-то сроду не бывает. Небось, у зайчика мука особая.
- Непременно передам, пострелята.
Переглянется дедка с матерями, улыбнутся хитро.
- Ну, встречайте, бабоньки, своих кормилиц.
С противоположного конца улицы показались мужики с парнями, возвращающиеся с подёнщины. Среди них Петруша Сапожников и Ванятка Прохоров. Завидели деда - и тоже к нему, даром, что ростом уже со своих отцов, а всё туда же.
- Здравствуй, дедка!
- И вам не хворать, ребятки!
- Дед, а ты сегодня в ночное пойдёшь? – Петруша переступил с ноги на ногу, ровно смущаясь чего.
- А как же, где ж мне ишшо быть? Вот чичас коровушек всех провожу, в избу свою наведаюсь, возьму кой-чего, да обратно в луга.
- А можно мы к тебе придём попозжа?
- Отчего ж нельзя. Приходите. Только потеплее чего накиньте, ночь нынче холодная будет.
- Ну коли до вечера, дедка! – обрадовались мальчишки и разошлись в разные стороны.
Дед Евсей расположился у костра, помешивая угли, отложенные в сторону, под которыми пеклись картофелины. Коль нынче гостей ждать, надо угощенье приготовить. Да те и сами не с пустыми руками пожалуют. Знать, сегодня ночь длинная будет. Старик окинул взглядом опрокинувшееся над ним бескрайнее звёздное небо, закутался поплотнее в видавший виды тулупчик, лето едва перевалило за свою серединку, а по ночам уже холодно. Эва, месяц как сияет ярко, словно морозной зимней полночью. Близкая река подавала звуки ночной жизни, на лугу стрекотали цикады. Лошадки мирно паслись около, изредка поднимая морды и вглядываясь куда-то вдаль влажными умными глазами, прислушивались к чему-то, фыркали, встряхивали хвостами. Со стороны деревни послышались голоса. Дед улыбнулся, перекинул трубочку с одного уголка рта в другой. Спешат пострелята. Небось, снова за сказками. На ум пришла картина из далёкого времени, когда он сам был махоньким пацанёнком, и вот так же с упоением ждал ночи, когда уставшие взрослые улягутся спать, а старая бабка его Маланья заведёт разговор. Не спится старым людям, а руки, привыкшие к труду, работы просят. Так и бабка его усаживалась под самую лучину с веретеном да принималась прясть. И под жужжание тонкой нити ладные да складные выходили из её уст былички…
- Дедка! Не спишь? – раздалось из-за спины.
- Отош. Вас поджидаю, как уговаривались.
Несколько девчоночек и ребят встали перед дедом полукругом. Протянули к костру озябшие ладошки.
- Рассаживайтесь поближе, вечерять станем, - пригласил старик, неспешно раскладывая на листья лопуха дымящиеся рассыпающиеся клубни, от одного запаха которых рот наполнялся слюной. Полюшка с Дарьей, две сестрички, защебетали, не успев усесться.
- Деда, а у нас радость! Мамка братика нам народила вчерась!
- Эка како вам счастье привалило, как назвали-то?
- Матюшей. Папка назвал. В честь дедушки нашего.
- Помню, помню Матвея Иваныча, золотые руки у него были, таких кузнецов поискать. Баяли люди, что однажды он самого чёрта подковал.
- Как это? – ахнули ребята.
- Али не слыхали эту историю? – дед подложил в костёр дровишек, огляделся по сторонам, будто проверяя, не подслушивает ли где за кустом какой мелкий бесёнок, - Дело так было. Повадился к нам на деревню озорник. Да чудно так баловал. В баню заберётся, все ушаты да ковши в один угол соберёт и свяжет верёвкой, да так крепко, что потом и не распутать, только резать, и то не разобрать, как оно там навязано. А ещё забирался в печную трубу, да начинял её всем, чем ни попадя. Однажды порося мелкого туда затолкал. Ладно, когда солома али ветки какие из сада, а тут уже настоящее хулиганство. В другой раз мешок муки пропал у хозяйки, и тоже в трубе нашёлся, тогда уже знали люди, где искать. Одним словом, банный безобразник. Пытались караулить, да только ничего путного не вышло. Сон на людей находит, а проснутся – дело сделано. Пока не сказала тётка Устинья, местная ворожея, что это чёрт пакостит. И можно, дескать, его поймать, только не каждый смогёт. Но ежели кто хочет, я научу. Испугались люди, всем боязно. И решился кузнец Матвей, дед ваш, проучить хулигана. Три дня строгий пост держал, как научила его Устинья, после переоделся в новую одёжу, шиворот навыворот, набрал в рот маковых зёрен, и пошёл на перекрёсток, что от деревни ведёт на погост. Сел там и ждёт. И вот после полуночи показался со стороны кл.ад.би.ща нечистый. Идёт, посвистывает, хвостом постукивает, копытцем притопывает. Весело ему, значится, новую пакость предвкушает. Видит – человек сидит. Он к нему. «Чего тут забыл?». А Матвей молчит. Чёрт и так, и эдак, Матвей ни слова. А сам сидит и в руках подковку вертит. «А что это у тебя?» - спрашивает чёрт. Матвей молчит. После встал и пошёл прочь. Чёрту оттого ишшо любопытнее. Он за ним по пятам. Так дошли до кузни. Тут только, как велела знахарка, Матвей мак и сплюнул. «А это подковка непростая, - отвечает он чёрту, - Кто её заимеет, тому великая сила дадена будет. Огнём сможет попалять. Вот как я. Хочешь, покажу?Закрой зенки-то. А то сожгу». Чёрт бельмы свои прикрыл лапками, а Матвей на него мехами-то и дунул. Чёрт аж подскочил, шерсть на нём задымилась. И страшно ему, и вовсе дивно, и завидно. «И я! И я так хочу! Как Вельзевул». А это у них, значится, самой старшой чёрт. Мелким-то бесам такого права не дано – огнём из пасти дышать. Только главному. И так бесёнышу захотелось эту подковку заиметь, что стал он кузнеца упрашивать отдать ему вещицу. Матвей для виду постепенился, а потом и бает: «Так просто не отдам. А вот коли пообещаешь больше в нашу деревню носа не совать, да не хулиганить, тогда пожалуйте. Только где ж ты её носить станешь? У тебя и карманов нет». И правда. Чёрт аж расстроился – у йово ж ни рубахи, ни портков. «Придумал! – вскричал кузнец, - Мы тебе её на копытце приладим. Ещё и цокать станешь, как щёголь, все обзавидуются, да и не отымет никто». Чёрт рад-радёхонек. Дал слово, что больше в нашу деревню ни ногой, а сам уже копытцем дёргает – давай, мол, скорее, прилаживай. Боится, значит, что Матвей передумает. Ну и приступили. Кузнец башку его рогатую промеж ног зажал, копыто задрал и принялся за работу. Гвозди калёные из горна щипцами достаёт, молотом по несчастному чёрту молотит. Тот возопил: «Смилуйся, человече! Уж больно горяча твоя подкова!». «Терпи! - увещевает кузнец, - Такое уменье даром не даётся. Хочешь огнём дышать?». «Хочу!». «Тогда наберись терпения и стой смирно!». Да какой уж там смирно стоять, шерсть уже дымится, так и выплясывает чёрт. «Смилуйся, хоть водицей охлади!» - просит. «А как же, сейчас, сейчас, родимый!» - бает кузнец, да подкову-то в святую воду окунает и опять по новой. Одним словом, когда закончил Матвей чёрта одаривать, стреканул тот, хромая, прочь, и с той поры не то что в нашей деревне, а за многие мили кругом о нём не слыхивали.
Ребятня, слушая дедку, покатывалась со смеху, держась за животы.
- Дедка, ты, небось, сам всё это придумал? – сквозь слёзы спросил Павлушка.
- Вот те раз. Да эту историю всяк в деревне знает, любого старика спросите, - усмехается дед Евсей.
Весело ребятишкам, обогрелись у костра, наелись досыта, им теперь только сказки слушать, покуда дед сказывать не устанет.
- Дедка, а страшное знаешь? – спросила Варюшка, подперев щёчку кулачком.
Дедка Евсей оглядел собравшихся:
- А не испужаетесь? Эва, лес-то рядом. А там всякое…
Ребятишки придвинулись ближе к костру, подтянули ноги, сгрудились:
- Не испужаемся, дедка, расскажи.
- Слушайте, коли, пострелята…
(продолжение следует)