Я стояла у окна в своем кабинете, сжимая в руках кружку с остывшим чаем. За стеклом – серый питерский день, мокрый асфальт блестит, как зеркало, а я… я смотрю на Андрея.
Он идет через двор, небрежно закинув рюкзак на плечо, в своей дурацкой кожаной куртке, которая ему так идет. Тридцать лет, а в нем еще эта мальчишеская легкость – пружинящая походка, волосы чуть растрепаны ветром.
Сердце у меня екнуло, как будто снова семнадцать, и я поймала себя на том, что улыбаюсь. Дура. Сорок пять, двое детей, а я стою тут и таю, как школьница.
– Инна Сергеевна, вы документы подписали? – голос Лены, нашей бухгалтерши, выдернул меня из этого глупого транса.
– А? Да, сейчас, – я обернулась, пытаясь сделать вид, что не витала где-то далеко. Поставила кружку на стол, пролив пару капель на кипу бумаг. – Вот, держи.
Она кивнула, забрала папку и ушла, а я снова посмотрела в окно. Его уже не было. Наверное, зашел в подъезд. Мы работаем в одной конторе – я в отделе кадров, он в IT.
Познакомились три месяца назад, когда у меня принтер заглючил. Он пришел чинить, шутил про то, что техника меня ненавидит, а я смеялась – громче, чем надо.
Потом как-то само завертелось. Кофе в обеденный перерыв, разговоры о всякой ерунде, долгие взгляды через стеклянную перегородку в офисе.
А потом… потом он меня поцеловал. Прямо в серверной, среди мигающих лампочек и гудящих проводов. Я даже не сопротивлялась – слишком сильно хотела этого.
Дома я врала. Говорила детям, что задерживаюсь на работе, что отчеты, что начальство давит. Катя и Дима, мои близнецы, двадцатилетние, смотрели на меня с подозрением. Они не дураки. Катя как-то спросила прямо:
– Мам, ты с кем-то встречаешься?
Я чуть не подавилась супом. Отмахнулась, мол, что за чушь, какие у меня могут быть романы в моем-то возрасте. Но она смотрела так пристально, что я поняла – она знает. Или догадывается.
Дима молчал, но хмурился, а он вообще редко хмурится – мой солнечный мальчик. Они Андрея не видели, но я знала: стоит им узнать, что он младше меня на пятнадцать лет, и начнется ад.
"Мам, ты с ума сошла?", "Он тебе в сыновья годится!", "Что люди скажут?"
Я их слишком хорошо воспитала – семейные ценности, порядок, приличия. А теперь сама же все рушу.
Но я не могла остановиться. Мы с Андреем встречались тайно – у него в квартире на окраине, в старой панельке с облупившейся краской на стенах. Там пахло кофе и его одеколоном, терпким, с ноткой сандала.
Он включал музыку – что-то индийское, с гитарами, – и мы танцевали, дурачились, а потом падали на диван. Его руки… Господи, какие у него руки – сильные, теплые, с длинными пальцами. Когда он касался меня, я забывала, сколько мне лет, забывала про морщины у глаз, про растяжки на животе после родов.
Он смотрел на меня так, будто я – чудо, а не уставшая тетка с двумя детьми и ипотекой.
– Ты красивая, – говорил он тихо, почти шепотом, гладя меня по щеке. – Не понимаю, как ты вообще на меня посмотрела.
– Перестань, – смеялась я, но внутри все сжималось от нежности. – Это я не понимаю, что ты во мне нашел.
– Все, – отвечал он просто и целовал меня так, что я теряла голову.
Интим был… как откровение. Я думала, что после развода с мужем, после десяти лет одиночества, я уже забыла, как это – чувствовать себя желанной. Но с Андреем я ожила. А в голове крутилось:
"Что я делаю? Зачем мне это? Что будет дальше?"
Дальше – дети узнали. Не знаю, как. Может, Катя выследила, может, кто-то из коллег проболтался. Однажды вечером я вернулась домой, а они ждали меня в кухне. Свет выключен, только лампа над столом горит, отбрасывая тени на их лица. Катя – точеная, с моими глазами, но с папиным упрямым подбородком – смотрела холодно. Дима теребил край скатерти, не поднимая взгляд.
– Мам, это правда? – начала Катя, и голос у нее дрожал. – Ты с каким-то пацаном шашни крутишь?
Я замерла в дверях, сумка соскользнула с плеча, ударилась об пол. Сердце колотилось так, что, кажется, они его слышали.
– Что ты сказала? – переспросила я, хотя все поняла.
– Не прикидывайся! – она вскочила, стул с грохотом отъехал назад. – Тебе сорок пять, ему тридцать! Ты о нас вообще думала? О том, как нам теперь людям в глаза смотреть?
– Катя, успокойся… – начала я, но она перебила:
– Нет, это ты успокойся! Это ненормально, мама! Он тебя использует, неужели ты не видишь?
Дима поднял голову, тихо сказал:
– Мам, мы просто переживаем. Ты же… ты же наша мама.
И вот тут меня накрыло.
Я стояла, смотрела на них – на своих детей, которых растила, оберегала, учила жить правильно, – и чувствовала, как внутри все рушится. Они правы? Может, я и правда сошла с ума? Может, Андрей – просто моя глупая фантазия, побег от одиночества? Но как же тогда эта любовь, эта боль в груди, эта радость, когда он улыбается мне?
– Я вас люблю, – сказала я наконец, и голос мой сорвался. – Но я тоже человек. Я тоже хочу быть счастливой.
Катя фыркнула, ушла в свою комнату, хлопнув дверью. Дима остался сидеть, глядя в стол. А я… я пошла в ванную, включила воду и разрыдалась – тихо, чтобы они не слышали. В зеркале отражалась женщина с мокрыми щеками, с растекшейся тушью, с усталыми глазами. И я спросила себя:
"Инна, ради чего ты все это затеяла? Ради любви? Или чтобы доказать, что еще жива?"
Андрей ждал ответа. Я знала, что он хочет большего – не таиться, не прятаться. Но как я могла? Дети, работа, осуждение… Все против нас. И все же, когда я думала о нем – о его смехе, о том, как он заваривает мне чай, о том, как обнимает меня, будто я самое дорогое в его жизни, – я понимала: я не готова его отпустить. Не сейчас. Может, никогда.
И вот я стою у окна, смотрю на пустой двор и думаю: что дальше? Бежать за этим безумным счастьем или отступить, чтобы не потерять детей? Вопросы жгут меня изнутри, а ответа нет.
Только его голос в голове: "Ты красивая". И мое сердце, которое бьется слишком сильно для сорока пяти.
Я вытерла слезы рукавом, глубоко вдохнула и вышла из ванной. В квартире было тихо – только гул холодильника да редкие звуки машин за окном. Катя закрылась в своей комнате, Дима, кажется, ушел к себе. Я чувствовала себя чужой в собственном доме. Сумка так и валялась в коридоре, и я, подняв ее, заметила, как дрожат руки. Надо было что-то делать, хоть что-то, чтобы не сойти с ума от этой тишины.
Телефон завибрировал в кармане – сообщение от Андрея. "Ты как? Соскучился".
Три слова, а у меня внутри все перевернулось. Я сжала телефон, будто он мог передать тепло его рук.
Написала: "Скоро расскажу. Мне надо выйти".
И, не думая, схватила пальто, накинула его прямо поверх домашнего свитера и выскочила на улицу.
Март в Питере – это сырость, ветер, голые деревья, что тянут ветки к небу, как руки в мольбе. Я шла быстро, почти бежала, каблуки стучали по мокрому асфальту. Хотела к нему. Хотела спрятаться в его квартире, в его объятиях, и забыть про этот вечер, про гнев Кати, про растерянный взгляд Димы. Воздух был холодным, колючим, но я вдыхала его жадно – он хоть немного отрезвлял.
Андрей открыл дверь почти сразу, как я позвонила в домофон. Он стоял в проеме – в серой футболке, босой, с чуть влажными после душа волосами. Увидел мое лицо и нахмурился.
– Инн, что случилось? – спросил он, отступая, чтобы я вошла.
Я прошла мимо, бросила пальто на стул, повернулась к нему. Глаза жгло, слова застревали в горле.
– Они знают, – выдохнула я наконец. – Дети. Узнали про нас.
Он замер, потом медленно закрыл дверь. Подошел ко мне, взял за плечи. Его ладони были теплыми, и я невольно прижалась к нему, уткнувшись лбом в его грудь. Он молчал – просто обнял, крепко, как будто хотел защитить от всего мира. А я стояла, слушала стук его сердца и думала: "Вот оно, мое место. Почему же все так сложно?"
– Что они сказали? – спросил он тихо, не отпуская меня.
Я отстранилась, посмотрела ему в глаза – серые, глубокие, с мелкими искорками тревоги.
– Катя кричала, что я сошла с ума. Что ты меня используешь. Дима… он просто смотрел, будто я его предала. – Я горько усмехнулась. – Может, они правы? Может, я правда чокнулась?
– Не говори так, – он покачал головой, сжал мои руки. – Ты не чокнулась. Ты просто… любишь. Разве это преступление?
– Для них – да, – я отвернулась, подошла к окну. За стеклом – темень, только фонари мигают желтым, как уставшие звезды. – Им стыдно за меня. И я их понимаю. Я сама себя не понимаю, Андрей. Мне сорок пять, у меня взрослые дети, а я бегаю к тебе, как девчонка. Что я вообще творю?
Он подошел сзади, обнял меня за талию, прижался подбородком к моему плечу.
– Ты живешь, Инн, – сказал он мягко. – Ты не робот, не просто мать или сотрудник. Ты женщина. И я… я тебя люблю. Не за возраст, не за что-то еще. Просто за тебя.
Я повернулась к нему резко, почти зло.
– А если я не могу так больше? Если я не выдержу этого – их осуждения, этих взглядов, этого стыда? Ты подумал, что будет с нами, если я выберу их? Или если они отвернутся от меня из-за тебя?
Он смотрел на меня долго, не мигая.
– Я не хочу тебя терять, – сказал он наконец. – Но и заставлять тебя выбирать я не буду. Это твоя жизнь, Инна. Твои дети. Я… я приму любое твое решение.
Эти слова ударили меня, как пощечина. Я ждала, что он будет спорить, уговаривать, доказывать, что мы справимся. А он просто отступил. И в этот момент я вдруг поняла, как сильно он меня любит – так, что готов отпустить. Это было больно. И красиво. И невыносимо.
– Что же мне делать, Андрюша, мальчик мой любимый, – прошептала я, и голос мой дрогнул. – Дети – моя кровь. Моя жизнь. Как мне разорваться?
Он подошел ближе, взял мое лицо в ладони. Его пальцы были чуть шершавыми, и я невольно вспомнила, как он однажды чинил мне лампу дома – сосредоточенный, с этой своей мальчишеской улыбкой. Тогда я еще не знала, что он станет для меня всем.
– Не разрывайся, – сказал он тихо. – Просто дай себе время. И мне дай. Мы разберемся. Вместе.
Я кивнула, хотя внутри все кричало: "Как?! Как разобраться, когда все рушится?" Но я прижалась к нему, спрятала лицо на его груди, и на миг поверила, что выход есть. Может, не сегодня, не завтра, но он найдется.
А дома меня ждали дети. Утром я вернулась – тихая, с красными глазами. Катя сидела на кухне, пила кофе. Увидела меня, поставила кружку на стол с легким стуком.
– Где ты была? – спросила она, и голос ее был холодным, но уже не злым.
– Гуляла, – соврала я, снимая пальто. – Думала.
Она посмотрела на меня – долго, изучающе. Потом сказала:
– Мам, я не хочу, чтобы ты врала. Если он тебе нужен… я не знаю. Просто не исчезай, ладно? Ты нам нужна.
Я замерла. Это было не прощение, не принятие, но что-то близкое к перемирию. Дима вышел из комнаты, молча обнял меня – крепко, по-сыновьи. И я поняла: они не отвернутся. Они злятся, боятся за меня, но я им нужна. Как и он.
И вот я сижу теперь на диване, смотрю в пустоту и думаю: любовь – это не только счастье. Это боль, выбор, борьба. Но я больше не хочу прятаться. Пусть будет сложно, пусть будет страшно – я пойду вперед. С Андреем. С детьми. С самой собой. Потому что я жива. И это, черт возьми, стоит всего.
***
Прошла неделя с того вечера, когда я вернулась домой с красными глазами, а Катя протянула мне эту хрупкую ниточку примирения. Семь дней – долгих, как вечность, и быстрых, как вспышка. Я решила: хватит бегать. Хватит врать – себе, детям, Андрею. Пора посмотреть правде в глаза, какой бы она ни была.
В субботу я позвала их всех к себе. Андрея и детей. Сказала Кате и Диме утром, за завтраком, когда мы сидели за столом – втроем, как в старые добрые времена, с блинами и клубничным джемом. Катя замерла с вилкой в руке, Дима кашлянул, поперхнувшись чаем.
– Ты серьезно, мам? – Катя посмотрела на меня так, будто я предложила прыгнуть с крыши. – Ты его сюда приведешь?
– Да, – сказала я твердо, хотя внутри все тряслось. – Вы должны его увидеть. Поговорить. Я не хочу больше прятать его, как преступление. Если он часть моей жизни, то и вашей тоже.
Андрей пришел к шести.
Я открыла дверь, и он стоял там – в своей кожанке, с букетом желтых тюльпанов в руках. Нервно улыбнулся, протянул цветы.
– Это для твоих детей, – сказал он тихо. – Чтобы не сразу меня возненавидели.
Я рассмеялась – коротко, почти истерично. Забрала букет, поставила в вазу на кухне. Он прошел за мной, оглядываясь, как гость в чужом мире.
А потом вышли Катя и Дима. Катя – с поджатыми губами, в своем любимом черном свитере, который делал ее похожей на строгую учительницу. Дима – в растянутой футболке, с растрепанными волосами, будто только встал.
– Это Андрей, – сказала я, и голос мой дрогнул. – Андрей, это Катя и Дима.
Он шагнул вперед, протянул руку. Дима пожал ее – неохотно, но без злобы. Катя просто посмотрела молча.
– Привет, я догадываюсь, что вы обо думаете… не хочу оправдываться, но я люблю вашу маму – спокойно сказал Андрей. - И хочу, чтобы вы это знали.
Катя фыркнула, отвернулась к окну. Дима смотрел на него, прищурившись, будто пытался разглядеть что-то за этими словами. А я стояла, сжимая край столешницы, и чувствовала, как воздух в комнате становится густым, тяжелым.
– Любишь, значит, – Катя наконец заговорила, не оборачиваясь. – А что дальше? Ты думаешь, это нормально? Она тебе в матери годится!
– Катя! – вырвалось у меня, но Андрей поднял руку, останавливая.
– Нет, пусть говорит, – сказал он тихо. – Я понимаю, почему ты злишься. И я не могу доказать, что я не какой-то проходимец. Но я могу показать. Дайте мне шанс. Не ради меня – ради нее.
Катя повернулась, посмотрела на него в упор. Ее глаза – мои глаза – горели обидой, страхом, но где-то в глубине мелькнуло что-то еще. Любопытство? Усталость? Она молчала, а потом просто вышла из кухни. Дима вздохнул, потер шею.
– Мам, я не знаю, что думать, – сказал он наконец. – Но если ты счастлива… я попробую привыкнуть. Только не ври нам больше, ладно?
Я кивнула, чувствуя, как слезы подступают. Обняла его – моего мальчика, который вдруг стал таким взрослым. Андрей стоял рядом, неловко переминаясь с ноги на ногу, и я поймала его взгляд – теплый, благодарный.
Мы сели ужинать. Катя не вышла, но я оставила ей тарелку с лазаньей – ее любимой. Разговор шел рывками: Дима спросил Андрея про работу, тот рассказал про какой-то серверный сбой, даже пошутил. Я смотрела на них и думала: "Это не идеально. Это не сказка. Но это начало".
Потом Андрей ушел. Я проводила его до двери, и он поцеловал меня – быстро, украдкой, как в первый раз.
– Спасибо, – шепнул он. – Ты смелая.
– Или безумная, – улыбнулась я, и он ушел в ночь, оставив за собой легкий запах одеколона.
Я вернулась в кухню, начала мыть посуду. Вода текла по рукам, горячая, обжигающая, а я думала: "Что дальше?" Катя еще злилась, Дима пытался понять, Андрей ждал. Но я больше не боялась. Я выбрала – не кого-то одного, а всех. Себя в том числе.
Через час Катя вышла из комнаты. Молча взяла свою тарелку, села за стол. Я стояла у раковины, не оборачиваясь, но чувствовала ее взгляд.
– Он нормальный, вроде, – сказала она вдруг. – Но если обидит тебя, я ему шею сверну.
Я обернулась, посмотрела на нее – мою девочку, мою защитницу. Улыбнулась.
– Договорились, – сказала я.
И в этот момент я поняла: мы справимся. Не сразу, не легко, но справимся. Потому что любовь – это не только страсть или выбор. Это еще и сила – та, что держит нас вместе, даже когда все трещит по швам. Я вытерла руки, села рядом с Катей, и мы ели лазанью в тишине.
А за окном шел дождь – тихий, весенний, смывающий старое, чтобы дать место новому.