Шум голосов, звон бокалов, смех — всё смешалось в горячем мареве корпоративной вечеринки. Я стою у барной стойки, сжимаю в руке стакан виски, а в голове — гул, как от роя пчел.
Свет приглушённый, мигающий, от него лица коллег то выныривают из полумрака, то тонут в нём снова. Марго рядом — слишком близко. Её рука скользит по моему локтю, пальцы цепкие, будто когти кошки, что вот-вот выпустит добычу, но пока играет. Я чувствую запах её духов — сладкий, с горчинкой, как запретный плод.
Ольга дома. Ольга, моя жена, сейчас, наверное, пьёт чай с мятой и смотрит сериал, укутавшись в плед. А я здесь. И я уже знаю, что всё пойдёт не так.
— Феликс, ты какой-то напряжённый, — голос Марго низкий, с хрипотцой, она наклоняется ближе, её грудь почти касается моего плеча. — Расслабься, это же праздник!
Я киваю, улыбаюсь криво, как будто кто-то дёрнул за ниточки на моём лице. Расслабиться? Легко сказать. Внутри меня — буря.
Ольга бы сейчас посмотрела на меня своими большими серыми глазами, в которых всегда читается всё: и любовь, и тревога, и эта её вечная вера в меня, в нас.
Десять лет вместе, двое детей, ипотека, планы на лето у моря… А я стою тут, и Марго уже тянет меня за рукав к танцполу.
— Давай потанцуем, — говорит она, и в её глазах — вызов, искры, как от фейерверка.
Я иду за ней, как заворожённый. Пол дрожит под ногами от басов, музыка ввинчивается в мозг, заглушая голос разума. Её тело гибкое, податливое, она прижимается ко мне, и я чувствую жар, исходящий от неё. Мои руки сами ложатся ей на талию, пальцы скользят по тонкой ткани платья.
Что я делаю? Господи, что я делаю?
Но останавливаться уже не хочется. Виски ударил в голову, Марго смеётся, запрокидывая голову, её красивые волосы рассыпаются по плечам, как ночь по небу.
— Ты классный, Феликс, — шепчет она мне на ухо, её губы почти касаются моей кожи. — Почему ты такой серьёзный всегда?
Я не отвечаю. В горле ком. Серьёзный? Да, я был серьёзным. Когда женился на Ольге в двадцать пять, когда забирал её, зареванную, из роддома с нашим первенцем на руках, когда ночами сидел над чертежами, чтобы выплатить очередной взнос за квартиру. Я был серьёзным мужиком, надёжным, как бетонная стена. А сейчас эта стена трещит по швам.
Мы танцуем — если это можно так назвать. Её руки обвивают мою шею, мои ладони уже ниже её спины, и я понимаю, что обратного пути нет. Она тянет меня в сторону коридора, туда, где свет ещё тусклее, где за углом — пустая комната с диваном и стеклянным столом. Дверь хлопает за нами, и тишина — оглушительная, только дыхание, моё и её, рвётся в этом замкнутом пространстве.
— Марго, я… — начинаю я, но она обрывает меня поцелуем. Жадным, горячим, таким, от которого кровь стучит в висках.
Я отвечаю — не могу не ответить. Её пальцы расстёгивают пуговицы на моей рубашке, мои руки задирают подол её платья. Всё быстро, торопливо, как будто мы боимся, что кто-то войдёт и разрушит этот безумный миг. Она стонет тихо, прижимаясь ко мне, её ногти царапают мне спину. Я теряю контроль, теряю себя.
Ольга мелькает в голове — её мягкая улыбка, её тёплые ладони, которыми она гладит меня по щеке, когда я возвращаюсь уставший с работы. Но Марго здесь, реальная, живая, и её жар заглушает всё.
Потом — пустота.
Мы сидим на диване, она курит, пуская тонкие струйки дыма в потолок, а я смотрю в пол, где валяется моя смятая рубашка. Реальность накатывает, как холодная волна.
Что я наделал? Как я теперь посмотрю в глаза Ольге?
Марго тянется ко мне, хочет что-то сказать, но я отстраняюсь.
— Это было ошибкой, — голос мой хриплый, чужой.
— Ошибкой? — она усмехается, но в её глазах — тень обиды. — Ты сам этого хотел, Феликс. Не строй из себя святого.
Она права. Я хотел. Хотел вырваться из рутины, почувствовать себя живым, не просто мужем и отцом, а мужчиной, которого ещё могут желать.
Марго — не просто коллега. Она — яркая, дерзкая, с острым языком и этой её манерой смотреть так, будто видит тебя насквозь. У неё нет мужа, нет детей, только кошка и вечные командировки. Она свободна, как ветер, а я… я — привязанный к берегу корабль, который вдруг сорвался с цепи.
Я возвращаюсь на вечеринку, стараюсь держаться ровно, но внутри всё дрожит. Коллеги пьяно хохочут, кто-то разлил шампанское, музыка орёт. Марго идёт следом, но держится на расстоянии. Я беру телефон — три пропущенных от Ольги. Сердце сжимается. Звоню ей, голос дрожит:
— Оля, я… задержусь. Тут весело, знаешь, корпоратив…
— Феликс, ты в порядке? — её голос мягкий, сонный. — Ты какой-то странный.
— Всё нормально, — вру я, и ложь жжёт горло, как кислота. — Скоро буду.
Кладу трубку. Скоро буду. Но кем я вернусь? Тем Феликсом, которого она любит, или тем, кто только что предал её в этой чёртовой комнатке? Марго смотрит на меня издалека, её губы кривятся в полуулыбке. Она знает, что я сломался. И я знаю.
Дома меня ждёт Ольга. Её тёплые руки, её запах — лаванда и домашний уют. А я несу с собой грязь, стыд, который не отмыть никаким душем. Я смотрю в зеркало в лифте — лицо осунувшееся, глаза красные, как у загнанного зверя.
Что дальше? Притворяться? Рассказать?
Она заметит, она всегда замечает. Её молчаливая боль будет хуже крика. И я понимаю: это не конец, а начало. Начало трещин, которые я сам вбил в нашу жизнь.
Дверь квартиры открывается. Ольга в халате, с растрёпанными волосами, улыбается мне. А я стою на пороге, и внутри меня — война. Я ещё могу всё исправить. Или уже нет?
Ольга смотрит на меня, и её улыбка медленно гаснет, как свеча под сквозняком. Она делает шаг вперёд, тянется обнять, но я невольно отшатываюсь — чуть заметно, но она это видит. Её брови взлетают вверх, в глазах мелькает тревога.
Она всегда чуяла мое настроение, как собака чует грозу за километр. Я стою, будто прибитый к порогу, пальто висит на мне, как мокрый мешок, а в горле — колючий ком, который не проглотить.
— Феликс, что с тобой? — её голос дрожит, но она старается держать его ровным. — Ты весь… какой-то не свой.
— Устал, — выдавливаю я, скидывая ботинки. Пальцы дрожат, пока развязываю шнурки. — Корпоратив, шум, выпил лишнего.
Она кивает, но я вижу — не верит. Ольга не из тех, кто устраивает сцены с порога. Она молча идёт на кухню, ставит чайник, достаёт мою любимую кружку с дурацкой надписью «Лучший папа».
А я смотрю ей в спину и чувствую, как внутри всё рушится. Её движения плавные, привычные, как танец, который мы отточили за годы. Она — мой дом, мой якорь. А я — предатель, который только что плюнул на всё, что мы строили.
Сажусь за стол, обхватываю голову руками. Чайник свистит, пар поднимается к потолку, а я думаю о Марго. Её губы, её запах, её смех — всё это ещё липнет ко мне, как чужая кожа.
Почему я не остановился? Что за чёрт меня дёрнул?
В голове крутится оправдание: усталость, рутина, возраст. Мне сорок, я не мальчик, но и не старик — хочется ещё раз вдохнуть полной грудью, почувствовать, что живу. А с Ольгой… с ней всё тихо, тепло, надёжно, но иногда так чертовски скучно.
— Феликс, — Ольга садится напротив, ставит передо мной чай. Её пальцы теребят край рукава, это её привычка, когда она волнуется. — Расскажи, что случилось. Ты же знаешь, я всё пойму.
Всё поймёт? Я смотрю на неё — на эти тонкие морщинки у глаз, на её чуть полноватые щёки, которые я так любил целовать по утрам.
Она красивая, моя Ольга, даже сейчас, без макияжа, с усталостью в глазах. Но Марго — другая. Марго — как выстрел адреналина, как глоток виски после долгого дня. А Ольга — как тёплый чай, который я сейчас сжимаю в ладонях. И я ненавижу себя за то, что сравниваю их.
— Ничего не случилось, Оля, — вру я, глядя в чашку. Пар обжигает лицо. — Просто… вымотался.
Она молчит. Её взгляд буравит меня, и я знаю: она чувствует ложь. Ольга всегда была такой — молчаливо проницательной. Она не будет кричать, не устроит скандал, но её молчание — как нож, который медленно входит под рёбра.
Я встаю, бормочу что-то про душ и сбегаю в ванную, будто там можно смыть не только запах Марго, но и этот стыд, что жжёт изнутри.
Горячая вода хлещет по плечам, пар застилает зеркало. Я стою, упираюсь руками в кафель, и перед глазами — комната, диван, Марго. Её ногти на моей спине, её шёпот. А потом — лицо Ольги, её голос: «Я всё пойму». Нет, Оля, ты не поймёшь. Ты не простишь. Я сам себя не прощу.
Утром всё хуже. Ольга холодна — не явно, но я чувствую. Она варит кофе, молчит, только ложка звякает о чашку. Я пытаюсь заговорить, но слова вязнут, как мухи в сиропе.
— Ты вчера поздно лёг, — наконец говорит она, не глядя на меня. — Телефон твой звонил, я не стала брать.
Сердце ухает в пятки. Марго? Или кто-то из коллег видел нас?
Я мямлю что-то невнятное, хватаю куртку и вылетаю на работу, будто там спасение. Но спасения нет. В офисе Марго уже ждёт — яркая, как всегда, в красной блузке, с этой её улыбкой, от которой хочется то ли бежать, то ли снова сорваться.
— Доброе утро, Феликс, — она подходит к моему столу, наклоняется, будто что-то ищет в папке. Её рука случайно — или не случайно? — касается моей. — Хорошо вчера повеселились, да?
— Марго, хватит, — шиплю я, оглядываясь. Коллеги пьют кофе, болтают, никто не смотрит, но мне кажется, что все знают. — Это было разово. Забудь.
Она выпрямляется, в её глазах — холодная насмешка.
— Разово? Ну-ну. Ты сам ко мне полез, Феликс. Не строй из себя жертву.
Она уходит, цокая каблуками, а я сижу, как будто меня придавили плитой. Она права. Я сам. Никто меня не заставлял. И теперь эта правда грызёт меня изнутри, как крыса — старый матрас.
День тянется, как резина. Я пишу Ольге: «Прости, если обидел. Люблю тебя». Она отвечает сухо: «Хорошо».
Это «хорошо» — как пощёчина.
Вечером я покупаю цветы — розы, её любимые, красные, как кровь. Прихожу домой, она встречает меня в дверях, и я вижу: она плакала. Глаза красные, губы поджаты.
— Феликс, — голос её тихий, но твёрдый, как сталь. — Скажи мне правду. Что было вчера?
Я стою, сжимаю букет, лепестки осыпаются на пол. Молчать нельзя, врать — тоже. И я понимаю: сейчас всё рухнет. Или, может, начнётся заново? Я делаю шаг к ней, выдыхаю:
— Оля, я… я натворил глупостей. Давай поговорим.
Она смотрит на меня — долго, тяжело. И я знаю: это не конец. Это только начало её боли, моей вины и пути, который нам ещё предстоит пройти. Вместе или порознь — решать ей. А я… я уже потерял право выбирать.
Ольга отступает на шаг, её руки скрещиваются на груди, как щит. Розы в моих руках дрожат, один лепесток падает на пол, и в тишине квартиры этот шорох звучит, как выстрел. Её взгляд — острый, режущий, но в нём нет слёз, только пустота, которая пугает меня больше крика. Я ждал истерики, упрёков, всего, что угодно, но не этого молчаливого приговора.
— Глупостей? — наконец говорит она, и голос её ломается на последнем слоге. — Это ты так называешь… измену?
Слово падает между нами, как камень в воду, и круги расходятся, разрывая всё, что было до этого. Я открываю рот, чтобы сказать хоть что-то, но слова — трусливые, прячутся где-то в горле.
Она знает. Как? От кого? Или просто почувствовала, как всегда чувствует всё, что я пытаюсь утаить?
— Оля, я… — начинаю я, но она обрывает меня резким жестом руки.
— Не надо, Феликс. Не ври мне больше. Я видела сообщение. От неё. — Она кивает на мой телефон, который лежит на тумбочке у двери. Экран тёмный, но я уже знаю, о чём она. Марго. Чёртова Марго и её привычка всё усложнять.
Я хватаю телефон, пальцы липкие от пота. Одно непрочитанное:
«Феликс, ты был на высоте вчера. Повторим?»
Время — три часа ночи. Ольга, видимо, включила экран, когда я был в душе. Идиот. Какой же я идиот.
— Это не то, что ты думаешь, — выдавливаю я, но даже мне самому смешно от этой фразы. Классика. Банальщина. Ольга смотрит на меня, и в её глазах — смесь боли и презрения.
— Не то? А что тогда, Феликс? Ты просто шёл, споткнулся и упал на неё? — Голос её дрожит, но в нём появляется яд, которого я никогда раньше не слышал. Она делает шаг ко мне, и я вижу, как её пальцы сжимаются в кулаки. — Десять лет, Феликс. Дети. А ты… ты вот так просто взял и выкинул нас ради какой-то шлюхи с работы?
— Она не шлюха, — вырывается у меня, и я тут же жалею об этом. Зачем я её защищаю? Но Ольга уже не слушает. Её лицо искажается, она отворачивается, и я вижу, как плечи её начинают дрожать. Она плачет — тихо, беззвучно, и это рвёт меня на куски.
— Оля, прости, — я бросаю цветы на пол, шаги гулкие, как в пустом зале. Хочу обнять её, но она отшатывается, будто я заразный. — Это было один раз. Ошибка. Я не хотел…
— Не хотел? — она резко оборачивается, слёзы текут по щекам, но глаза горят. — Ты не хотел, Феликс? А как ты оказался там с ней? Случайно? Или она тебя насильно затащила? Не оскорбляй меня ещё больше своими оправданиями!
Я молчу. Что сказать? Она права — во всём. Это был мой выбор, мой слабый, жалкий выбор. Я сажусь на диван, обхватываю голову руками. Ольга стоит у окна, смотрит в темноту, и я вижу, как её силуэт дрожит в отблесках фонарей. Тишина давит, как бетонная плита. Потом она говорит — тихо, почти шёпотом:
— Я доверяла тебе. Всегда. Даже когда ты задерживался, когда пахло чужими духами, я гнала эти мысли прочь. Думала: мой Феликс не такой. А ты… ты даже не пытался скрыть.
— Я не думал, что это зайдёт так далеко, — голос мой хрипит, как старый граммофон. — Марго… она просто… она была там, а я…
— А ты что? Скучал по острым ощущениям? — Ольга поворачивается ко мне, и в её взгляде — такая боль, что я хочу провалиться сквозь землю. — У нас двое детей, Феликс. Маша вчера спрашивала, почему папа так поздно приходит. Что я ей скажу теперь? Что папа развлекался с тётей на работе?
Маша. Серёжа. Их лица всплывают перед глазами — Маша с её косичками, Серёжа с его вечными вопросами про машины. Я — их герой, их папа.
А теперь что? Я закрываю глаза, но это не помогает. Стыд жжёт, как раскалённое железо.
— Я уйду, если ты хочешь, — говорю я, и голос срывается. — Дам тебе время.
— Уйдёшь? — она смеётся, но смех этот горький, как полынь. — К ней, да? Чтобы продолжить свои «ошибки»? Нет, Феликс. Ты останешься здесь. И будешь смотреть мне в глаза каждый день. Я хочу, чтобы ты чувствовал это. Чтобы жил с этим.
Она уходит в спальню, хлопает дверью. Я сижу, слушаю, как тикают часы на стене. Полночь. Розы валяются на полу, их запах — сладкий, приторный, как ложь, которой я себя кормил.
Уйти к Марго? Нет, это не вариант. Марго — не будущее, она — вспышка, которая уже догорает. А Ольга… Ольга — моя жизнь. И я её сломал.
Утром она готовит завтрак, как ни в чём не бывало. Дети бегают, смеются, а я сижу за столом, как чужой. Ольга не смотрит на меня, но я вижу, как она изменилась за ночь — осунулась, под глазами тени. Она решает, что делать дальше. А я… я жду. Жду её приговора.
На работе Марго снова лезет ко мне, но я отмахиваюсь. Она хмурится, пожимает плечами:
— Ну и дурак, Феликс. Могло быть весело.
— У меня семья, Марго, — говорю я, и голос мой твёрдый, впервые за эти дни. — Это всё. Конец.
Она уходит, а я понимаю: это не конец. Это только начало. Начало пути, где я должен доказать Ольге, что я ещё могу быть тем, кем она меня любила. Или хотя бы попытаться. Потому что без неё — пустота. И я эту пустоту заслужил.
Проходит неделя.
Семь дней, которые тянутся, как годы. Ольга держится ровно, как натянутая струна — ни слова о том вечере, ни намёка. Она готовит ужин, проверяет уроки у Маши, укладывает Серёжу спать. Но между нами — стена. Невидимая, холодная, из тех, что строятся не из кирпичей, а из молчания и боли.
Я вижу, как она смотрит в пустоту, когда думает, что я не замечаю. Её руки дрожат, когда она режет хлеб, её улыбка для детей — натянутая, как маска. А я… я тону в этом болоте вины, которое сам себе вырыл.
На работе я избегаю Марго. Она больше не лезет — поняла, что игра закончилась. Её взгляд скользит по мне равнодушно, как по пустому месту, и я рад этому. Она была вспышкой, пожаром, который сжёг что-то во мне и угас. Но пепел остался, и я ношу его с собой — в каждом шаге, в каждом взгляде на Ольгу.
В субботу утром я просыпаюсь рано. Ольга ещё спит, её дыхание тихое, ровное. Я смотрю на неё — на её растрёпанные волосы, на мягкую линию шеи, и сердце сжимается.
Сколько раз я обнимал её вот так, по утрам, когда весь мир ещё спал? А теперь между нами — пропасть.
Я встаю, иду на кухню, варю кофе. Решаю: хватит молчать. Сегодня я всё скажу. Всё, что накопилось. Даже если она выгонит меня, даже если это конец.
Она выходит из спальни, когда запах кофе уже заполняет квартиру. В халате, босая, с усталыми глазами. Смотрит на меня, и я вижу: она ждёт. Не крика, не ссоры — чего-то другого. Я ставлю перед ней чашку, сажусь напротив.
— Оля, — начинаю я, и голос дрожит, как у мальчишки перед первой исповедью. — Я знаю, что натворил. И знаю, что ты не простишь. Но я хочу, чтобы ты знала: это была самая большая ошибка в моей жизни. Не потому, что ты узнала, а потому, что я предал тебя. Тебя, нас, детей.
Она молчит, смотрит в чашку. Пар поднимается вверх, растворяется в воздухе. Я жду — секунды, минуты, целую вечность. Потом она поднимает глаза, и в них — не гнев, не слёзы, а что-то новое. Усталость? Решимость?
— Феликс, — голос её тихий, но твёрдый, как камень. — Я не знаю, смогу ли я простить. Не сейчас. Может, никогда. Но я не хочу, чтобы дети росли без отца. Не из-за меня, не из-за твоей… этой женщины. Я останусь. Но ты должен понять: всё изменилось. Я больше не та Ольга, которая верила тебе слепо. И ты больше не тот Феликс, которого я любила.
Слова её — как удар. Не крик, не скандал, а спокойная, холодная правда.
Я киваю, горло сжимается. Она права. Мы оба изменились. Я сломал что-то, что нельзя склеить одним «прости». Но она даёт мне шанс — не для нас, а для детей. И я хватаюсь за него, как утопающий за соломинку.
— Я докажу, Оля, — говорю я, и в голосе моём — не обещание, а мольба. — Не словами, делами. Я буду здесь. Каждый день. Для вас.
Она не отвечает, только отпивает кофе и уходит к детям, которые уже проснулись и шумят в комнате. А я сижу, смотрю на её пустую чашку и понимаю: это не конец. Это начало. Долгое, трудное, полное боли и работы над собой. Я потерял её доверие, но не потерял её совсем. И это — мой крест, который я понесу.
Проходит месяц.
Ольга всё ещё холодна, но иногда я ловлю её взгляд — не такой острый, как раньше. Она спрашивает, как дела на работе, передаёт соль за ужином. Мелочи, но для меня они — как лучи солнца в вечной зиме. Я не лезу к ней с объятиями, не давлю. Просто живу — рядом, тихо, стараясь быть тем, кем она когда-то меня видела. Дети ничего не знают, и я благодарен ей за это. Маша рисует мне картинки, Серёжа тянет играть в машинки, и я играю, смеюсь, хотя внутри всё ещё болит.
Однажды вечером она садится рядом со мной на диван. Просто садится, ничего не говорит. Телевизор бубнит, за окном дождь. Я не шевелюсь, боюсь спугнуть этот момент. Её рука лежит на подушке, совсем близко к моей. И я понимаю: это не прощение, не возвращение того, что было. Это — шаг. Маленький, хрупкий, но шаг. К чему-то новому.
А Марго? Она уволилась. Говорят, уехала в другой город. Я не знаю и не хочу знать. Она осталась в прошлом — как напоминание, как шрам, который будет ныть в непогоду.
Моя жизнь здесь — с Ольгой, с детьми. И я буду строить её заново, кирпич за кирпичом, даже если это займёт годы. Потому что семья — это не просто слово. Это то, что я чуть не потерял. И то, за что я теперь буду бороться до конца.