— Даша, я с ней спал, — голос мужа, Сережи, хлестнул меня, как ледяной ветер.
Он стоял у окна в нашей комнате, спиной ко мне, уставившись на сосны за стеклом. Руки в карманах, плечи напряжены — будто ждал, что я сейчас схвачу что-нибудь тяжелое и запущу ему в затылок.
Я сидела на краешке кровати, чемодан еще не распакован. Мы приехали в этот Дом отдыха два дня назад — "отдохнуть от города", как он сказал. И вот тебе отдых.
— Не поняла? — переспросила я. Голос дрожал, но я старалась не сорваться. — С кем ты спал, Сергей?
Он повернулся — медленно, будто через силу. Лицо осунувшееся, глаза мутные, как вода в луже после дождя. Подбородок дернулся, но он сдержался.
— С Верой. Из соседнего корпуса. Вчера, на танцах, — выговорил он, будто выдавливал из себя. — Даш, я напился. Сам не понял, как получилось.
Я встала. Ноги дрожали, но я заставила себя выпрямиться. Напился. Не понял. Как будто это все объясняет! В голове завертелось: Вера, танцы, его руки на ней…
Я видела ее вчера — высокая, стройная, в красном платье, что облепило ее, как вторая кожа. Она хохотала у бара, а Серега… Серега был там же. А я сидела в номере с книжкой, как последняя идиотка.
— Ты серьезно? — я шагнула к нему, голос сорвался на крик. — Мы сюда приехали вместе, Сережа! Двадцать три года брака, двое детей, а ты… с какой-то Верой?!
Он молчал, только смотрел в пол. А я чувствовала, как внутри все трещит — как старый забор, что вот-вот рухнет под напором ветра. Двадцать три года. И вот тебе итог.
Мы с Сережей поженились молодыми. Мне двадцать, ему двадцать два. Познакомились на заводе — я в бухгалтерии сидела, он слесарем вкалывал. Высокий, широкоплечий, с улыбкой, от которой у меня сердце замирало. Шутил, подмигивал, а я краснела, как девчонка.
Через год свадьба, потом дочка, Аня, потом сын, Сашка. Жили небогато, но дружно — работали, детей растили, по выходным к его матери в деревню мотались. Он рыбачить любил, а я уху из его улова варила — сидела у плиты, а он обнимал меня сзади, смеялся. Думала, крепче нашей семьи не бывает.
Серега — он шумный, живой. Любит гитару, компанию, рюмку-другую в хорошем настроении. Я привыкла к этому. Но он всегда возвращался домой. Всегда был моим.
А последние годы… он стал другим. Дерганым, молчаливым. Работа его выматывала, дома только в телефон пялился. Я спрашивала: "Сереж, что не так?" Он отмахивался: "Все нормально, Даш, не придумывай". А я и не придумывала. Просто боялась правды.
Этот Дом отдыха он сам предложил. "Поедем, отдохнем, — сказал, — как раньше, вдвоем".
Я обрадовалась — давно мы так не выбирались. Собрала чемодан, еды в дорогу накупила, даже платье новое взяла — синее, с вырезом, думала, ему понравится. А он… он нашел Веру.
— Даш, ну прости меня! — Серега шагнул ко мне и протянул руку.
— Ты что, совсем что ли? — я усмехнулась, но смех вышел резкий, колючий. — За дуру меня держишь? Напился он! Не понял! А я, значит, сиди тут и жди, пока ты с Верами своими натанцуешься?
Он провел рукой по лицу, шумно выдохнул. Волосы его — уже наполовину седые — торчали в разные стороны, и я вдруг заметила, как он сдал. А ведь был мой Серега — молодой, крепкий, мой защитник, мой дом.
— Даша, я виноват. Глупо вышло. Она сама… ну, пристала ко мне. А я… слабак, да. Прости.
— Прости? — я посмотрела на него, и слезы хлынули сами. — Сережа, ты понимаешь, что со мной сделал? Ты мне душу выжег! Как я теперь с тобой жить буду?
Он плюхнулся на стул, сгорбился. Тишина навалилась — густая, липкая, как смола. А я стояла и думала: что дальше? Уйти? Собрать вещи и сбежать? Или остаться и притвориться, что ничего не было? Но как забыть? Как поверить ему снова?
Вечером позвонила подруга, Ира. Голос в трубке — звонкий, встревоженный.
— Даш, вы как там? Сережа говорил, отдыхаете. Все нормально?
Я сглотнула. Сказать ей? Или соврать, как он врал мне все эти годы?
— Ир, он мне изменил, — вырвалось у меня. — Здесь, с какой-то Верой. Утром признался.
Ира просто взорвалась:
— Даша, ты серьезно? Вот гад! Ты что делать будешь? Гони его в шею!
— Не знаю, Ир, — я вытерла слезы рукавом. — Он просит прощения. Говорит, ошибка.
— Ошибка?! — Ирка чуть не поперхнулась. — Даш, это не ошибка, это подлость! Ты же не простишь его, а?
Я молчала. Что ответить? Внутри — хаос. Злость, боль, любовь — все смешалось, как листья в осеннем вихре. Люблю я его, черт возьми. Или любила? Или просто привыкла, как к старому пальто, что греет, но уже износилось?
Ночь я провела на балконе. Холод пробирал до костей, ветер свистел в щелях, а я сидела, закутавшись в плед, и смотрела на звезды. Вспоминала, как мы с Серегой на озере ночевали — палатка, костер, его руки, теплые, родные.
Куда это все делось? Почему он пошел к ней? Я не девочка уже — морщины, седина, усталость в глазах. Но разве я не заслужила верности?
Утром он подошел ко мне — тихо, босиком, в мятой футболке. Сел рядом, молчал. А потом сказал:
— Даш, я дурак. Ненавижу себя за это. Уйдешь — пойму. Но я тебя люблю. И Аньку, и Сашку. Дай мне шанс все исправить.
Я посмотрела на него. На руки его — грубые, знакомые. На глаза — виноватые, как у мальчишки, что разбил чужое окно. И почувствовала: злость отпускает. Не вся, но часть. А на ее место — что-то теплое, слабое.
— Серега, я не знаю, смогу ли забыть, — сказала я тихо. — Но останусь. Ради детей. Ради нас. Но если еще раз… я уйду. И не оглянусь.
Он кивнул, взял мою руку — осторожно, будто боялся спугнуть. А я сидела и думала: простить — не значит забыть. Это долгий путь, как тропинка через лес — темный, колючий, но где-то там впереди — просвет. И мы пойдем. Вместе.
Серега сжал мою руку, а я смотрела на него и думала: как странно все повернулось. Еще вчера я мечтала о тихих вечерах у костра, о том, как мы с ним будем гулять вдоль озера, держась за руки, как раньше.
А теперь — вот оно, настоящее. Его ладонь, горячая, шершавая, лежала в моей, но я не чувствовала тепла. Только холод — внутри, глубокий, как зимняя ночь.
— Даш, я клянусь, такого больше не будет, — сказал он, глядя мне в глаза. Голос низкий, с хрипотцой, как всегда, когда он волновался. — Я все исправлю. Ты только скажи, что мне делать.
Я выдернула руку — резко, будто обожглась. Встала, подошла к окну. За стеклом — сосны качались под ветром, небо серое, тяжелое, как мои мысли.
Исправить? А как исправить то, что уже разбито? Как склеить доверие, что он раздавил своими руками?
— Серега, слова — это просто слова, — сказала я, не оборачиваясь. — Ты думаешь, я сейчас поверю твоим "клянусь"? После Веры? После того, как ты меня тут, в этом чертовом Доме отдыха, опозорил?
Он встал, скрипнул стул. Я слышала, как он подошел ближе, но не тронул меня — остановился в шаге, будто боялся переступить черту.
— Даша, я знаю, что ты чувствуешь, — начал он, но я резко развернулась.
— Знаешь? — я почти кричала. — Ты понятия не имеешь! Ты хоть представляешь, каково это — сидеть тут, думать о нас, о детях, а ты в это время с ней… с этой Верой в красном платье?! Я же видела, как она на тебя вешалась, а ты… ты даже не оттолкнул!
Слезы снова хлынули — горячие, злые. Я вытерла их рукавом, но они текли и текли, как будто кто-то кран внутри меня сломал. Серега шагнул ко мне, хотел обнять, но я оттолкнула его — сильно, двумя руками.
— Не трогай меня! — выкрикнула я. — Не смей!
Он замер, опустил руки. Лицо его сморщилось, как будто я его ударила не только ладонями, но и словами. А я… я вдруг поняла, что устала. От крика, от боли, от этого всего. Села на кровать, обхватила себя руками, будто могла себя защитить от того, что уже случилось.
День прошел как в тумане. Мы почти не говорили. Серега ушел "прогуляться", а я осталась в номере — сидела на балконе, пила остывший чай из термоса и смотрела, как ветер гоняет листья по дорожкам.
В голове крутились воспоминания — хорошие, теплые, те, что я так берегла. Как он впервые принес мне цветы — ромашки, сорванные у дороги, потому что денег на розы не было. Как мы с Анькой и Сашкой ездили на море, и он строил им замки из песка, пока я смеялась над его кривыми башнями.
Где это все потерялось? Когда он перестал быть моим Серегой?
К вечеру позвонила Аня, дочка наша. Голос в трубке — звонкий, встревоженный.
— Мам, вы как там? Папа фотки прислал, говорит, красиво у вас. Ты чего молчишь?
Я сжала телефон, закрыла глаза. Сказать ей? Разрушить ее мир, как он разрушил мой? Нет, не сейчас. Не по телефону.
— Ань, все нормально, — соврала я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Просто устала. Отдыхаем вот… с папой.
— Ну ладно, мам. Ты береги себя, ладно? — она помолчала. — Люблю тебя.
— И я тебя, — шепнула я, а когда связь прервалась, разревелась. Тихо, в подушку, чтобы Серега не услышал, если вернется. Аня, Саша — они ведь его обожают. Как я им скажу? И скажу ли вообще?
Он вернулся поздно. От него пахло сигаретами и сыростью. Сел на стул, снял ботинки — медленно, как старик. Я лежала на кровати, притворялась, что сплю, но он все равно заговорил.
— Даш, я подумал… Может, домой поедем? Завтра? Не хочу я тут больше. И ты… тебе тут плохо.
Я открыла глаза, посмотрела на него. В полумраке его лицо казалось чужим — морщины глубже, глаза тусклые. А ведь он прав. Мне тут плохо. Каждый угол этого Дома отдыха теперь пропитан Верой, ее красным платьем, ее смехом.
— Поедем, — сказала я коротко. — Завтра.
Он кивнул, лег на свою половину кровати — далеко от меня, как будто между нами стена выросла. И я лежала, слушала его дыхание, и думала: смогу ли я жить с ним дальше? Доверять? Смотреть на него и не видеть ее?
Утром мы собрали вещи молча. Чемоданы, термос, мое синее платье, которое я так и не надела. В автобусе он сидел рядом, но не касался меня — просто смотрел в окно, на проплывающие поля. А я думала о том, что сказала Ирке по телефону перед отъездом.
— Ир, я решила остаться с ним, — призналась я, когда она спросила в десятый раз, что я буду делать. — Не знаю, правильно ли это. Но я попробую. Ради детей. Ради себя самой.
— Даш, ты святая, — вздохнула она. — Но если он еще раз…
— Не будет еще раза, — оборвала я. — Я ему сказала. И он знает: я не шучу.
Дорога домой тянулась долго. Серега задремал, голова его упала на плечо, и я не стала его будить. Смотрела на него — на знакомые черты, на седину в волосах, на руки, что столько лет держали меня.
Когда автобус остановился у нашего дома, дождь кончился. Небо прояснилось, и я вдруг заметила тонкую радугу над крышами. Хрупкую, как надежда. Может, это знак? Не знаю. Но я вышла из автобуса, взяла чемодан и шагнула вперед. Серега шел за мной — молча, но рядом. И этого пока хватило.
Мы вошли в квартиру, и тишина обрушилась на нас, как старое одеяло — знакомая, но какая-то чужая. Я бросила чемодан у двери, сняла куртку, повесила на крючок. Серега стоял в прихожей, топтался, будто гость, не знающий, куда сесть. За окном уже темнело, фонари зажглись, бросая желтые пятна на мокрый асфальт. Дома. А легче не стало.
— Даш, чай будешь? — спросил он тихо, почти шепотом, будто боялся спугнуть что-то хрупкое между нами.
Я кивнула, не глядя на него. Пошла в кухню, села за стол — тот самый, где мы столько лет ужинали, смеялись, ругались. Серега включил чайник, звякнул ложкой о банку с заваркой. Руки у него дрожали — чуть-чуть, но я заметила. А раньше не замечала? Или не хотела?
Чайник зашумел, пар поднялся к потолку, и я вдруг вспомнила, как он однажды, лет десять назад, обжегся кипятком, а я мазала ему руку кремом и ворчала: "Смотри куда льешь, неуклюжий!" Он тогда смеялся, целовал меня в лоб.
Где это все делось? Почему я не видела, как он отдаляется?
Он поставил кружку передо мной — белую, с отколотым краешком, мою любимую. Сам сел напротив, обхватил свою чашку ладонями, будто грел их. Молчали. Тишина давила, но я не знала, с чего начать. Да и надо ли? Все уже сказано там, в Доме отдыха, в той комнате с видом на сосны.
Ночью я лежала в постели, смотрела в потолок. Серега спал рядом — ровно, тихо, как будто ничего не случилось. А я не могла закрыть глаза. Передо мной мелькали картинки: Вера в красном платье, его виноватый взгляд, танцы, которых я не видела, но представляла так ясно, будто сама там была.
Как он мог? И как я могла этого не заметить раньше?
Утром он ушел на работу — молча собрался, чмокнул меня в щеку, как всегда. А я осталась одна. Включила радио, чтобы заглушить тишину, но голос ведущего только раздражал. Села на диван, взяла телефон — хотела позвонить Ирке, но передумала.
Что она скажет? "Даш, ты дура, что простила"? Или "Держись, все наладится"? Мне не нужны были ее слова. Мне нужно было понять себя.
День тянулся медленно. Я убирала квартиру, варила суп, стирала его рубашки — все на автомате, как робот. А внутри — буря. Позже позвонила Аня.
— Мам, вы вернулись уже? Как отдохнули? — голос ее был легкий, радостный.
— Вернулись, Ань, — я заставила себя улыбнуться, хотя она этого не видела. — Нормально отдохнули. А ты как?
— Да все хорошо, мам. Сашка тут спрашивал, когда вы с папой к нам приедете. Соскучился.
— Скоро приедем, — пообещала я. — Передавай ему привет.
Повесила трубку и заплакала. Не от боли уже — от чего-то другого. От мысли, что дети — это мой якорь. Ради них я осталась. Ради них я попробую простить. Но смогу ли?
Серега пришел с работы поздно. В руках — пакет, в пакете — бутылка вина и букет хризантем, желтых, моих любимых. Поставил все на стол, посмотрел на меня — осторожно, как будто проверял, не прогоню ли.
— Даш, я подумал… давай начнем заново, а? — сказал он, теребя край пакета. — Я знаю, что натворил. Но я тебя люблю. И не хочу терять.
Я молчала. Смотрела на цветы, на его лицо — усталое, но родное. И вдруг поняла: я тоже не хочу терять. Не его одного — нас. То, что мы строили столько лет. Да, он оступился. Да, он разбил мне сердце. Но я не готова бросить все в огонь только потому, что он оказался слабаком.
— Сережа, я не обещаю, что будет легко, — сказала я наконец. — И забыть я не смогу. Но… давай попробуем. Только не ври мне больше. Никогда.
Он кивнул, шагнул ко мне, обнял — крепко, как раньше. Я не оттолкнула. Закрыла глаза, вдохнула его запах — сигареты, осенний ветер, что-то еще, такое знакомое. Он прикоснулся ко мне губами и я почувствовала страсть и дикое желание. Потом мы уже не смогли устоять…
Прошла неделя.
Мы жили тихо, осторожно, как будто заново учились быть вместе. Он стал чаще говорить, спрашивать, как дела, приносил кофе в постель по утрам. Я замечала его усилия — маленькие, неуклюжие, но искренние. А я… я училась доверять. Не сразу, не полностью, но шаг за шагом.
В субботу приехали дети. Аня с мужем, Сашка с гитарой — шумные, веселые. Серега шутил, жарил мясо во дворе, подпевал Сашке. Я смотрела на них — на мою семью — и думала: ради этого стоит бороться. Не за Серегу одного, не за себя одну — за нас всех.
Когда они ушли, мы с ним сели на кухне. Он взял мою руку, улыбнулся — впервые за эти дни по-настоящему.
— Даш, спасибо, — сказал он тихо. — Что не ушла.
Я пожала плечами, но улыбнулась в ответ.
— Сереж, это не спасибо. Это работа. И мы оба будем работать. Чтобы не потерять нашу семью.
Он кивнул, сжал мои пальцы. За окном шел дождь, но в кухне было тепло. И я поняла: мы не вернем прошлое. Но можем построить что-то новое. Не идеальное, не без шрамов, но наше. И этого хватит. Пока хватит.