Я стою в ванной, сжимая в руках мокрое полотенце, а передо мной — Марго. Она сидит на краю ванны, скрестив ноги, и тянет сигарету, будто кинозвезда из старого фильма. Дым вьется вверх, цепляется за зеркало, а я смотрю на нее и не узнаю. Моя жена — та, что двадцать лет варила мне борщ и гладила рубашки, — теперь чужая. Холодная, как февральский ветер за окном.
— Вася, хватит пялиться, — бросает она, не глядя на меня. Голос резкий, как нож по стеклу. — Собирай свои шмотки и вали.
Я моргаю, будто она меня по лицу ударила. Полотенце падает на кафель с глухим шлепком.
— Ты серьезно? — выдавливаю я, а в горле ком. — Это что, шутка такая?
Она наконец поднимает глаза. Зеленые, острые, как осколки стекла. Ухмыляется — криво, презрительно.
— Шутка? Нет, милый. Это конец. Я устала притворяться, что мне с тобой не тошно.
Я стою, как дурак, в одних трусах и майке, а в голове пустота. Двадцать лет. Двадцать чертовых лет! Мы с ней прошли все — и безденежье, когда ели одну картошку месяцами, и ее выкидыш, после которого она неделю молчала, глядя в стену. Я таскал ее по врачам, держал за руку, когда она рыдала ночами. А теперь — "вали"? Да что ж это такое?
— Марго, — начинаю я, пытаясь голос не сорвать, — объясни хоть что-то. Что я сделал? Чем тебе плохо?
Она тушит сигарету о край раковины — шипение, запах гари. Встает, подходит ближе. От нее пахнет духами, чужими, терпкими, не теми, что я ей дарил на годовщину. Лицо ее — красивое до сих пор, несмотря на морщины у глаз, — искажено злостью.
— Ты не понимаешь, Вася? Ты — это болото. Скука. Каждый день одно и то же: твои носки под диваном, твои борщи на столе, твое сопение по ночам. Я задыхаюсь с тобой! А Игорь… он другой. Он живой.
Игорь. Это имя — как удар под дых.
Я даже воздуха набрать не могу. Игорь — ее "коллега по работе". Высокий, с сединой на висках, вечно в пиджаках, будто из журнала вылез. Я его пару раз видел, когда заезжал за Марго с ее офиса. Улыбался он мне тогда, гад, а я, дурак, еще руку ему жал.
— Игорь? — переспрашиваю я, и голос дрожит. — Ты с ним, что ли?..
— Да, с ним! — рявкает она, и глаза ее сверкают, как у кошки перед прыжком. — И не делай вид, будто ты святой! Ты думаешь, я не знаю, как ты пялишься на соседку Ленку? Только у тебя кишка тонка, Вася, а у меня — нет.
— Да ты что несешь?! — ору я, и стены ванной дрожат от моего крика. — Ленка? Ты в своем уме? Я на нее и не смотрел никогда! А ты… ты с этим Игорем за моей спиной крутила, да?
Она смеется — коротко, зло, как будто я шутку сморозил.
— Крутила, Вася. И не просто крутила. Он меня понимает. Он мне цветы дарит без повода, а не раз в год, как ты. Он меня в рестораны водит, а не в этот твой вонючий гараж, где ты с мужиками пиво жрешь. Он мужчина, а ты… ты кто?
Я хватаюсь за раковину, чтобы не упасть. Внутри все кипит, а перед глазами — пелена.
Двадцать лет я пахал, как вол, чтобы у нас был дом, чтобы она не считала копейки, как в молодости. Я ей шубу купил, машину, дачу строил своими руками — кирпич за кирпичом. А она — Игорь. Цветы без повода. Рестораны.
— И давно? — спрашиваю я тихо, почти шепотом.
— Полгода, — отвечает она, и в голосе ни капли стыда. — А вчера я ему сказала, что ты уйдешь. Он сегодня сюда приедет. Так что, Вася, давай без сцен. Собирайся и проваливай.
Я смотрю на нее и вижу, как она меняется. Раньше Марго была мягкой, теплой, как домашний плед. Она любила вязать, пекла пироги с капустой, а по вечерам мы смотрели сериалы, прижавшись друг к другу на диване.
Но последние годы она стала колючей. Начала краситься ярче, носить каблуки, хотя раньше смеялась над "этими фифами". Я думал — возраст, кризис какой-то. А это, оказывается, Игорь.
— Ты меня выгоняешь? — говорю я, и в груди жжет, как от кислоты. — Из моего дома? Который я строил?
— Это теперь мой дом, — отрезает она. — Иди к маме своей, к друзьям, мне плевать. Но здесь тебе места нет.
Я сжимаю кулаки. Хочется разбить зеркало, заорать, схватить ее за плечи и трясти, пока она не очнется. Но я стою, молчу. В голове крутится:
"Как же так, Марго? Мы же клялись друг другу. В церкви, перед Богом. А теперь ты — с Игорем?"
— Ты хоть понимаешь, что делаешь? — спрашиваю я наконец. — Ты семью рушишь. Меня. Нас.
Она отворачивается, смотрит в окно. За стеклом — серый мартовский день, голые ветки качаются на ветру.
— Семья? — переспрашивает она с усмешкой. — Это ты называешь семьей? Да я тут как в клетке сидела. А теперь я свободна. И счастлива, Вася. Впервые за сто лет.
Я не выдерживаю. Шаг вперед — и вот я уже ору, брызгая слюной:
— Счастлива?! С этим хлыщом в пиджаке? Да он тебя бросит через месяц, Марго! Ты для него шлюха, а не женщина! А я… я тебя любил! Всей душой любил!
Она резко оборачивается, глаза горят, рука взлетает — и звонкая пощечина обжигает мне щеку.
— Не смей! — шипит она. — Не смей меня судить! Ты никто, Вася. Ничтожество. Убирайся!
Я трогаю лицо — кожа горит. В ушах звон. А потом… потом я смеюсь. Громко, хрипло, как сумасшедший. Потому что это конец. Моя Марго умерла. Передо мной — какая-то чужая баба, злая, пустая, с накрашенными губами и сигаретой в пальцах.
— Ладно, — говорю я, вытирая слезы, которые сами текут. — Ладно, Марго. Будь ты проклята.
Я выхожу из ванной, хлопаю дверью так, что штукатурка сыпется. В комнате бросаю в сумку первые попавшиеся вещи — штаны, свитер, зубную щетку. Внутри все рвется, как старое тряпье. Двадцать лет — и вот я, Вася, сорок семь лет, стою в коридоре своего дома, а он уже не мой.
Через час я сижу в машине, смотрю на окна нашей квартиры. Там мелькает тень — наверное, Игорь приехал. А я… я еду к матери. Впереди — пустота. Но в груди, где раньше была боль, начинает тлеть что-то новое. Злость? Нет, решимость.
Я еще вернусь, Марго. Не к тебе. За своей жизнью. Ты думаешь, я сломаюсь? А вот хрен тебе. Я выстою. И докажу, что я — не болото. Я — человек. А ты… ты еще пожалеешь.
Я сижу в машине, сжимаю руль так, что костяшки белеют, и смотрю на дорогу впереди. Мамин дом в часе езды, но я не трогаюсь с места. В голове шум, как от старого телевизора, когда сигнал пропадает.
Двадцать лет с Марго — и вот я, Вася, выкинут, как рваный носок. Включаю радио, чтобы заглушить мысли, но там какая-то попса про любовь — вырубаю резко, аж кнопка трещит.
Еду на заправку. Надо хоть кофе выпить, прийти в себя. Там, у кассы, толкается народ, пахнет бензином и резиной. Я беру стаканчик из автомата, обжигаюсь, чертыхаюсь вполголоса. И тут слышу:
— Эй, аккуратней, а то весь пол зальешь!
Оборачиваюсь. Передо мной — женщина. Лет сорока пяти, невысокая, с короткими темными волосами и смешными ямочками на щеках. В руках у нее пачка сигарет и бутылка воды. Глаза карие, теплые, с искоркой. Улыбается, будто мы сто лет знакомы.
— Да я… нормально, — бормочу я, а сам чувствую, как щеки горят. Вытираю руку о штаны, как школьник.
— Лиза, — говорит она, протягивая руку. — А ты, вижу, не в духе. Что стряслось?
Я пожимаю плечами, но почему-то отвечаю:
— Жена выгнала. Из дома. И любовника своего привела.
Лиза присвистывает, качает головой.
— Ну и дела! Вот стерва, прости господи. А ты, значит, теперь бомж?
Я криво усмехаюсь. Бомж. Звучит почти смешно.
— Типа того. К маме еду, пока не разберусь, что дальше.
Она смотрит на меня внимательно, будто прикидывает что-то. Потом говорит:
— Слушай, Вася — тебя ведь так зовут, да? — пойдем-ка посидим в кафешке через дорогу. Выглядишь ты, как утопленник. Расскажешь, если захочешь. А нет — просто кофе выпьем.
Я киваю. Почему бы и нет? Внутри пусто, а эта Лиза — как глоток воздуха.
Мы идем через дорогу, садимся за столик у окна. Она болтает — про свою собаку, про работу в библиотеке, про то, как ненавидит дождь. А я слушаю и впервые за день не хочу орать или бить кулаком по стене.
Лиза — простая, живая. В ней нет этой Маргиной холодности, этой вечной насмешки в глазах. Она смеется над моими дурацкими шутками, а я ловлю себя на мысли, что мне… тепло.
Через неделю мы уже встречаемся каждый день.
Лиза зовет меня к себе — у нее маленькая квартирка с цветами на подоконнике и старым креслом, где она читает свои книги. Я готовлю ей яичницу, она учит меня танцевать под радио. Впервые за годы я чувствую, что нужен. Что я — не болото, как сказала Марго, а человек, которого можно любить. Лиза не требует от меня пиджаков и ресторанов. Ей достаточно, что я рядом. А я… я оживаю с ней. Как дерево после засухи.
Но Марго не исчезает из моей жизни.
Однажды вечером — спустя месяц после той сцены в ванной — я сижу у Лизы. Мы смотрим какой-то старый фильм, я держу ее за руку, а она смеется над черно-белыми актерами. И тут — звонок в дверь. Резкий, настойчивый. Лиза хмурится, идет открывать. А я слышу голос. Ее голос.
— Где он?! Где этот кобель?! — орет Марго, и я вскакиваю, как ужаленный.
Выхожу в коридор. Там — хаос. Марго врывается в квартиру, волосы растрепаны, глаза бешеные. На ней короткое платье, от нее пахнет вином и сигаретами. Лиза стоит у стены, растерянная, а Марго уже летит на нее, как фурия.
— Ты кто такая, тварь?! — кричит она, хватая Лизу за волосы. — Думаешь, можешь моего мужа увести?!
Лиза вскрикивает, пытается вырваться. Я бросаюсь вперед, хватаю Марго за руку.
— Ты что творишь?! — ору я, оттаскивая ее. — Совсем спятила?!
Она бьется в моих руках, как пойманная рысь. Лицо перекошено, помада размазана. Выдергивает руку и лупит меня по груди.
— Это ты спятил, Вася! С этой шлюхой связался! А я что, пустое место?!
Лиза, держась за голову, шипит:
— Да ты ненормальная! Убирайся отсюда!
Марго кидается снова, но я перехватываю ее за плечи, толкаю к двери. Она орет, царапается, но я сильнее. Выталкиваю ее в подъезд, хлопаю дверью, защелкиваю замок. Сердце колотится, в ушах звон. Оборачиваюсь к Лизе — она бледная, волосы всклокочены, но глаза горят.
— Это твоя жена? — спрашивает она тихо.
— Бывшая, — отрезаю я. — Прости. Она… она не в себе.
Лиза кивает, подходит ко мне, обнимает. Ее руки дрожат, но она молчит. А я стою, прижимаю ее к себе и думаю: "Марго, ты проиграла".
Она пришла сюда, чтобы разрушить, чтобы снова сделать мне больно. Но я не тот Вася, что месяц назад. Я не сломаюсь. У меня есть Лиза. Есть жизнь. А Марго… пусть катится к своему Игорю. Или куда угодно. Мне плевать.
На следующий день я узнаю от соседей, что Игорь ее бросил. Марго осталась одна — в нашем доме, который я строил. И знаете что? Мне ее почти жаль. Почти. Но я закрываю эту дверь в душе — навсегда. С Лизой мы едем за город, к реке. Она смеется, я держу ее за руку. И впервые за годы я дышу полной грудью. Свободен. Жив. И, черт возьми, счастлив.
Проходит три месяца.
Лето врывается в город жарой, пылью и запахом цветущих лип. Я с Лизой живу у нее — маленькая квартирка стала нашим убежищем. Утром я жарю ей оладьи, она наливает кофе, а за окном щебечут воробьи. Мы не торопимся, не строим грандиозных планов. Просто живем. И это, черт возьми, лучшее, что со мной было за последние годы.
Однажды вечером я возвращаюсь с работы — устроился в автосервис, руки снова в деле, душа на месте. Лиза встречает меня у двери, глаза блестят, как у девчонки перед сюрпризом.
— Вась, пойдем-ка на балкон, — говорит она, тянет меня за руку.
Я иду, ничего не подозревая. А там — столик. Два бокала вина, тарелка с сыром, пара свечей в старых банках. Она улыбается, чуть смущенно, и я понимаю: это не просто ужин. Это что-то большее.
— Я тут подумала, — начинает она, теребя край своей кофты, — мы с тобой… ну, как семья уже, да? Может, поженимся?
Я замираю. В груди тепло разливается, как от глотка горячего чая в мороз. Лиза смотрит на меня, ждет, а я… я смеюсь. Не оттого, что глупо, а оттого, что счастье душит, не помещается внутри.
— Ты серьезно? — спрашиваю, хотя вижу, что да. Она кивает, и я тяну ее к себе, обнимаю так крепко, что она пищит. — Конечно, Лизка. Конечно, давай!
Мы пьем вино, болтаем до ночи. Она рассказывает, как мечтала о свадьбе в молодости, но первый муж оказался сволочью, бросил ее с дочкой. Дочка выросла, уехала учиться, а Лиза осталась одна. До меня. А я… я думаю о том, как Марго выжгла во мне все живое, но Лиза — как дождь после пожара — оживила, дала новый росток.
А Марго… Марго я вижу через пару недель.
Случайно. Иду с Лизой по рынку, выбираем яблоки, смеемся над какой-то ерундой. И тут — она. Стоит у прилавка с рыбой, в старой куртке, волосы немытые, лицо серое, как асфальт после дождя. В руках сумка, из которой торчит бутылка пива. Она замечает меня, и глаза ее вспыхивают — смесь злобы и тоски. Подходит, шаги тяжелые, неуверенные.
— Вася, — голос хриплый, надломленный. — Ну как дела у тебя? С этой… Лизой?
Я смотрю на нее, и внутри ничего не шевелится. Ни злости, ни жалости. Пустота. Рядом Лиза напрягается, сжимает мою руку, но молчит.
— Хорошо, Марго, — отвечаю я спокойно. — А у тебя как?
Она кривится, будто лимон укусила.
— Игорь ушел. К молодой дуре какой-то. А я… я одна теперь. Дом продала, живу в однушке на окраине. Думала, ты прибежишь обратно, а ты… с ней.
Я молчу. Что тут скажешь? Она сама все разрушила. А Лиза вдруг шагает вперед, смотрит Марго в глаза.
— Ты его выгнала, — говорит она тихо, но твердо. — А я подобрала. И знаешь что? Он счастлив. А ты… ты сама себе могилу вырыла.
Марго открывает рот, хочет что-то сказать, но Лиза разворачивается, тянет меня за собой. Мы уходим, а я слышу, как Марго всхлипывает за спиной. Впервые за все время мне ее жаль. Но это не моя беда. Не моя война.
Через месяц мы с Лизой играем свадьбу.
Ничего пышного — пара друзей, ее дочка приехала из другого города, моя мама в слезах обнимает нас обоих. Лиза в простом белом платье, я в костюме, который еле нашел в шкафу. Мы танцуем под старую песню, и я шепчу ей на ухо:
— Спасибо, что спасла меня.
Она улыбается, ямочки на щеках — как два солнца.
— Это ты меня спас, Вась.
А потом мы едем домой. В нашу маленькую квартирку с цветами на подоконнике. Марго где-то там, в своем одиночестве, но мне все равно. У меня есть Лиза. Есть жизнь. И я, черт возьми, не болото. Я — река. Теку дальше, к новому берегу. И впервые за годы я знаю: все будет хорошо.