Я стою у окна, прижимаю ладонь к холодному стеклу, а за спиной – тишина, густая, как смола. Только что захлопнулась дверь, и этот звук еще эхом бьется в ушах.
Он ушел. Опять. С чемоданом в руках, с той самой ухмылкой, от которой у меня внутри все переворачивается – смесь ярости и тоски.
«Я вернусь, Лен, не драматизируй», – бросил он напоследок, а я даже не обернулась.
Зачем? Чтобы увидеть, как он шагает к своей машине, уверенный, что я снова проглочу эту ложь? Нет уж.
Меня зовут Елена, мне сорок три, и я устала. Устала от его жадности – не той, что про деньги, хотя и с ними у нас вечный цирк. Жадность Андрея – она другая, подлая, выматывающая душу.
Он хочет всего: меня, мою заботу, мой уютный дом с запахом яблочного пирога, который я пеку каждую субботу… и ее. Ту, другую. Ту, что моложе на двадцать лет, с длинными ногами и смехом, похожим на звон бокалов. Я знаю о ней уже год. И он знает, что я знаю. Но мы оба молчим, будто это какая-то игра, где проигравший – тот, кто первый заговорит.
Я отхожу от окна, сажусь на диван. Пальцы теребят край старого пледа – шерстяного, с выцветшими ромбами, того самого, что мама подарила нам на свадьбу двадцать лет назад.
Тогда Андрей был другим. Или мне так казалось? Высокий, с копной русых волос и глазами, в которых я тонула, как в озере после дождя. Он приезжал ко мне на стареньком «Москвиче», привозил полевые цветы, завернутые в газету, и клялся, что я – его единственная. А я верила. Господи, как же я верила!
– Лен, ты чего опять хмуришься? – спрашивал он тогда, проводя ладонью по моей щеке. – Улыбнись, ну! У тебя же ямочки такие красивые.
Я улыбалась. И пекла ему пироги, и стирала его рубашки, и ждала, пока он вернется из очередной «командировки». А потом родилась Катя, наша дочка, и я думала: вот оно, счастье. Семья. Но Андрей… он всегда хотел больше. Больше денег, больше власти, больше женщин. Жадность росла в нем, как сорняк, незаметно пробиваясь сквозь трещины в наших буднях.
Сейчас Катя живет в другом городе, звонит мне по выходным.
«Мам, брось его, сколько можно?» – говорит она, и я слышу в ее голосе мою собственную усталость.
А я молчу. Что сказать? Что я боюсь остаться одна? Что привыкла к его шагам в коридоре, к его ворчанию по утрам, когда кофе слишком горячий? Или что где-то глубоко внутри я все еще надеюсь, что он одумается?
Телефон на столе мигает – сообщение. От него.
«Задержусь на пару дней, дела».
Я фыркаю, почти смеюсь. Дела. Конечно. У нее, наверное, длинные ногти, выкрашенные в красный, и она смеется, когда он рассказывает свои дурацкие шутки. А я тут, с растрепанными волосами и чашкой остывшего чая, смотрю на пустую кухню.
Почему я не ушла раньше? Почему не хлопнула дверью сама?
Встаю, иду к зеркалу в прихожей. Лицо усталое, но все еще мое – с тонкими морщинками у глаз, с упрямым подбородком. Я не красавица, никогда ею не была. Но в моих руках всегда была сила – держать этот дом, эту семью. А он… он брал и брал, как голодный пес, которому мало кости, мало миски, мало всего. Жадный муж. Не только к телу – к жизни, к моему времени, к моим нервам.
***
Вчера вечером все началось снова. Он пришел поздно, от него пахло табаком и чем-то сладким – чужим парфюмом. Я сидела с книгой, делала вид, что читаю. Он бросил ключи на стол – звонкий стук, как выстрел.
– Ну что, Лен, опять молчать будешь? – начал он, развалившись в кресле. – Или выскажешься наконец?
Я подняла глаза. В его взгляде – вызов, наглость. Он ждал, что я сорвусь, закричу, дам ему повод уйти с чистой совестью. Но я только спросила:
– Ты хоть раз думал, что мне больно?
Он замялся. Впервые за долгое время я увидела в нем растерянность. Но потом он усмехнулся, махнул рукой:
– Да ладно тебе, Лен. Живем же как-то.
– Ты живешь, – тихо сказала я. – А я выживаю.
Он промолчал. А утром собрал чемодан.
Теперь я одна.
Тишина давит, но в ней есть что-то новое – облегчение. Я подхожу к шкафу, достаю старую коробку с фотографиями. Вот мы на море, Катя еще малышка, Андрей обнимает меня за плечи. Вот наш первый Новый год – он в дурацком свитере с оленями, я смеюсь. Где-то в этих снимках потерялась я настоящая. Та, что не боялась жить для себя.
Телефон звонит – Катя. Я беру трубку, голос дрожит:
– Мам, ты как?
– Нормально, доченька, – говорю я, а сама чувствую, как слезы жгут глаза. – Знаешь, я тут подумала… Может, пора мне чемодан собирать?
– В смысле? – она удивлена, но в голосе – радость.
– В смысле, к тебе приехать. Или вообще… начать заново.
Она смеется, и этот звук – как глоток воздуха. Я кладу трубку, смотрю на себя в зеркало еще раз. Пора. Пора перестать быть добычей для его жадности. Пора взять свою жизнь обратно. Пусть он подавится своей свободой, своими «делами». А я… я еще испеку пирог. Но теперь – для себя.
А сейчас я стою у плиты, мешаю яблочное варенье в старой медной кастрюльке – той самой, что досталась мне от бабушки. Запах корицы и карамели заполняет кухню, и впервые за долгое время я чувствую, как внутри разливается тепло.
Не от него, не от ожиданий, а от чего-то моего, настоящего. За окном – мартовский вечер, серый и сырой, но мне плевать. Сегодня я не жду его шагов, не прислушиваюсь к скрипу калитки. Сегодня я здесь, и этого хватает.
Звонок в дверь выдергивает меня из мыслей. Я вздрагиваю, ложка чуть не падает в кипящее варево. Кто это?
Катя далеко, соседка Маша обычно стучит в окно, а он… он бы не вернулся так скоро. Вытираю руки о фартук, иду к двери. Сердце стучит – не от страха, а от какого-то странного предчувствия.
Открываю. На пороге – женщина. Незнакомая. Лет сорока, может, чуть больше. Темные волосы собраны в хвост, пальто промокло от мелкого дождя, в руках – сумка, из которой торчит уголок какого-то журнала. Она смотрит на меня, и в ее глазах – смесь неловкости и решимости.
– Вы Елена? – голос у нее низкий, чуть хрипловатый, как будто она простудилась.
– Да, – киваю я, пытаясь понять, что происходит. – А вы кто?
Она мнется, переступает с ноги на ногу. Дождь стучит по крыльцу, и я, сама не зная почему, отступаю в сторону:
– Заходите, промокли ведь.
Она заходит, ставит сумку у порога. Я закрываю дверь, и тишина снова становится густой, но теперь в ней есть что-то живое, напряженное.
– Меня зовут Ольга, – говорит она, глядя куда-то мимо меня. – Я… я знаю Андрея. Вашего мужа.
У меня внутри все сжимается. Вот оно. Та самая «другая»?
Но она не похожа на ту, что я себе рисовала – никаких длинных ногтей, никакого звонкого смеха. Передо мной женщина, уставшая, с тенями под глазами и нервной привычкой теребить рукав пальто.
– Что вам нужно? – мой голос звучит холоднее, чем я хотела. Но я не могу иначе.
Она вздыхает, садится на стул, который я молча придвигаю. Смотрит на свои руки, будто ищет в них ответ.
– Я не любовница, если вы об этом подумали, – начинает она, и я почти смеюсь от облегчения, но сдерживаюсь. – Я его сестра. Младшая. Мы не виделись лет десять, он… он не любит про меня вспоминать. Считает, что я позор семьи. А я вот приехала. Узнала, где он живет, думала, поговорю с ним. Но его нет, а вы… вы тут.
Сестра. Я моргаю, пытаюсь уложить это в голове. Андрей никогда не говорил о сестре. Ни слова. Только про родителей, да и то скупо – умерли давно, и все. А тут – живая женщина, с его чертами в лице, с той же упрямой складкой между бровей.
– Почему позор? – спрашиваю я, сама не зная, зачем. Может, чтобы выиграть время, пока я соображаю, что делать.
Ольга усмехается, но в этом звуке нет радости.
– Потому что я не такая, как он. Не гонюсь за деньгами, за статусом. Живу просто – работаю в библиотеке, одна, без мужа, без детей. Ему это стыдно. Он всегда хотел, чтобы все вокруг него блестело. А я… я тусклая, по его меркам.
Я молчу. В голове – карусель. Жадность Андрея – она не только ко мне, не только к женщинам. Она ко всему. К жизни, к людям, к их судьбам. Он брал, что хотел, и отбрасывал, что не подходило под его картину мира. Даже сестру.
– Чай будете? – спрашиваю я вдруг. Сама не знаю, откуда это взялось. Но она кивает, и я иду к плите, наливаю кипяток в две чашки. Ставлю перед ней одну, сажусь напротив. Между нами – пар от чая и тишина, которую она первой нарушает.
– Я слышала, как он про вас говорил, – тихо говорит она. – Случайно. В кафе, пару месяцев назад. Он был с какой-то девицей, хвастался, что дома у него жена – золото, а на стороне – приключения. Я тогда поняла, что он не изменился. Все тот же Андрей. Берет и не отдает.
Я стискиваю чашку так, что пальцы белеют. Золото. Вот как он меня зовет за моей спиной. Не Лена, не любимая – золото. Как вещь. Как трофей.
– Почему вы мне это рассказываете? – голос мой дрожит, но я держусь.
– Потому что мне вас жалко, – просто отвечает она. – И себя тоже. Мы обе попали под его жадность. Я сбежала, а вы… вы еще здесь.
Слезы подступают, но я моргаю их прочь. Нет, не буду плакать. Не сейчас. Вместо этого спрашиваю:
– И что вы хотите? Чтобы я его выгнала?
Ольга качает головой.
– Я хочу, чтобы вы себя спасли. А он… он сам себя сожрет. Рано или поздно.
Мы сидим молча. Чай остывает, варенье на плите тихо булькает. И вдруг я понимаю – она права. Все эти годы я ждала, что Андрей изменится, что он увидит меня, настоящую. Но он не увидит. Он слеп от своей жадности, и я больше не хочу быть его зеркалом.
– Оставайтесь на ночь, – говорю я, вставая. – Дождь сильный, а у меня диван свободный.
Она смотрит на меня удивленно, но потом кивает. А я иду к шкафу, достаю чистое белье. Внутри – странное чувство. Легкость. Как будто я сбросила с плеч старый рюкзак, полный камней.
На следующий день я звоню Кате.
– Доченька, я решила, – говорю я, и голос мой звучит тверже, чем вчера. – Приеду к тебе. И знаешь что? Я беру с собой пирог. И одну хорошую женщину, если она согласится.
Катя смеется, а я смотрю на Ольгу, которая пьет утренний кофе и улыбается краешком губ. Может, это и есть начало? Не конец, а начало. Для меня. Для нас. А Андрей… пусть подавится своей жадностью. Я больше не его добыча.
***
Утро следующего дня пахнет кофе и мокрой травой – дождь наконец утих, оставив после себя лужи и свежий ветер. Я стою у открытого окна, смотрю, как солнце пробивается сквозь серые облака, и впервые за долгое время мне не хочется оглядываться назад.
Ольга сидит за столом, допивает свой кофе, а рядом – тарелка с кусочком вчерашнего пирога. Она ест медленно, будто смакуя каждую крошку, и я ловлю себя на мысли, что мне нравится ее присутствие. Спокойное, ненавязчивое, как тень старого дерева в жаркий день.
– Ты правда хочешь поехать со мной к Кате? – спрашиваю я, поворачиваясь к ней. В голосе – смесь любопытства и надежды. Она ведь могла бы уйти, вернуться в свою тихую библиотечную жизнь, но что-то держит ее здесь. Или кто-то.
Ольга поднимает глаза, улыбается – не широко, но искренне.
– Если ты не против, Елена. Мне кажется, нам обеим пора… как бы это сказать? Перевернуть страницу. А твоя Катя, судя по твоим рассказам, стоит того, чтобы с ней познакомиться.
Я киваю, и внутри разливается тепло. Не от плиты, не от кофе – от мысли, что я больше не одна в этой истории. Что рядом есть кто-то, кто понимает, пусть и по-своему.
Телефон звонит – Андрей. Я смотрю на экран, и пальцы замирают. Ольга замечает это, вопросительно приподнимает бровь. Я могла бы не отвечать, но что-то – то ли злость, то ли остатки упрямства – заставляет меня нажать на зеленую кнопку.
– Лен, ты чего трубку не берешь? – его голос, как всегда, чуть раздраженный, будто я обязана быть на связи каждую секунду. – Я тут подумал, вернусь завтра. Давай без сцен, ладно?
Я молчу секунду, две. Перед глазами – его ухмылка, его чемодан, его вечные «дела». А потом говорю – спокойно, но так, что он замолкает на том конце:
– Не возвращайся, Андрей. Я уезжаю. И знаешь что? Этот дом больше не твой. Можешь забирать свои вещи, когда захочешь, но меня тут не будет.
– Ты чего, Лен? – в его голосе растерянность, почти паника. – Это шутка такая?
– Нет, – отрезаю я. – Это конец. Живи как хочешь, с кем хочешь. Но без меня.
Я кладу трубку, не дожидаясь ответа. Сердце колотится, но не от страха – от свободы. Ольга смотрит на меня, и в ее глазах – одобрение, смешанное с чем-то похожим на гордость.
– Молодец, – тихо говорит она, и я улыбаюсь. Впервые за годы – легко, без тени боли.
Через час мы уже собираем вещи. Я беру чемодан – тот самый, старый, с потрепанными углами, который мы с Андреем брали в первую поездку на море. Теперь он мой. В него укладываю платье, что давно не носила, теплый свитер, коробку с фотографиями. Пирог заворачиваю в полотенце – Катя любит, когда он еще теплый. Ольга помогает мне, таскает сумки к машине – старенькому «Форду», который я купила сама три года назад. Андрей тогда смеялся: «Зачем тебе эта рухлядь?» А я гордилась – это было мое, не его.
Мы садимся в машину, и я завожу мотор. Он кашляет, как старик, но оживает. Ольга смотрит в окно, а я – на дорогу впереди. Дом остается позади, маленький, уютный, но уже чужой. Я не оглядываюсь. Зачем? Там больше ничего моего нет.
Дорога к Кате занимает три часа. Мы с Ольгой почти не говорим – только иногда перебрасываемся фразами о погоде, о том, как вкусно пахнет пирог. Но тишина между нами живая, теплая. Я думаю о том, как Катя обнимет меня, как удивится, увидев Ольгу. Думаю о том, что, может, мы с ней даже подружимся – две женщины, которых жизнь столкнула с одним и тем же человеком, но которые выбрались из его теней.
Когда мы подъезжаем, Катя уже ждет на крыльце. Высокая, с моими глазами и улыбкой, которая всегда заставляет меня чувствовать себя нужной. Она бежит к машине, открывает дверь, и я падаю в ее объятия. Пахнет ее шампунем, детством, домом.
– Мам, ты сделала это! – шепчет она, и я киваю, глотая слезы. Ольга выходит из машины, неловко мнется, но Катя тут же тянет ее за руку:
– Вы Ольга? Мам про вас говорила! Заходите, у нас чайник уже кипит!
Мы втроем заходим в ее маленькую квартиру. Здесь тесно, но уютно – книги на полках, цветы на подоконнике, запах свежесваренного кофе. Я ставлю пирог на стол, Катя режет его большими кусками, и мы смеемся – над тем, как он крошится, над тем, как Ольга пытается поймать упавшую крошку. Впервые за долгое время я чувствую себя живой.
Андрей звонит еще раз вечером. Я не беру трубку. Пусть звонит, пусть ищет, пусть наконец поймет, что его жадность осталась с ним наедине. А у меня теперь есть я. И Катя. И, может быть, Ольга – сестра не по крови, а по судьбе.
За окном темнеет, но внутри – свет. Я смотрю на своих девочек, на пирог, на чашки с чаем, и думаю: вот оно, мое. Не его. Мое. И этого хватит.