«Я тебе верю». Глава 43.
Начало Глава 1.
Лиза понимала, о чём говорит любимый. Понимала, какое пламя полыхает в нём. Но также она понимала, что не может кинуться в его объятия без оглядки, как в омут.
- Я знаю, всё знаю, - говорила она с улыбкой на лице, но в глазах её стояли прозрачные слёзы.
- Давай поженимся, сыграем свадьбу, снимем квартиру, - казалось, Эдик уже составил свой план. - Ведь это же нормально? Ну, Лиза, все так живут!
- Как странно... - девушка отстранилась от него. - Никогда не думала, что получу предложение руки и сердца вот таким образом. - Она так снисходительно посмотрела на Эдика, что он почувствовал неловкость, и поник на глазах.
- Тебя это обижает? - спросил он.
- Не то, что обижает. Просто, я не думала, что ты любишь меня ТАК. Мне казалось, есть у меня и другие достоинства, - девушка продолжала улыбаться одними губами.
Парень почувствовал себя уязвлённым и наказанным.
- Да что такое, Лиза? Ты давно вышла из возраста, когда девочки играют в кукол и читают сказки в розовых обложках! Я думал, тебе приятно, что ты привлекательная, молодая, красивая девушка. Неужели это так задевает тебя?
- А если бы я не была такой... ничего себе, ты что, никогда бы не женился на мне?
- Лиза, ты такая, какая есть. Я люблю тебя, и всё в тебе люблю. Наверное, я всё слишком прямо говорю. Может быть. Но ведь я знаю, что и ты так же относишься ко мне. И я не буду спрашивать, вышла бы ты за меня, будь я хромым, кривым, беззубым заикой.
- Вышла бы, - Лиза натянула кепку, пытаясь напрасно прикрыть замёрзшие уши. - Вышла бы, - повторила она. - Потому что тоже люблю тебя. И не вырос из нас двоих ты, а не я. Ты остался мальчиком, которому нужна вкусная конфетка в красивой обёртке. Но я тебя не сужу. Ведь любить красивой и вкусное - легче лёгкого. - Она затянула потуже пояс зелёного пальто. - Пойдём домой, - сказала Лиза, - я совсем замёрзла.
«Пойдём домой» значило то, что Лизу пора проводить до квартиры. Но для Эдика эти слова были сладким обещанием, он знал, что когда-то они вместе войдут в своё собственное жилище, в свою квартиру, где они будут жить вдвоём. И это место станет тихой гаванью и райским садом для молодой пары.
- Ну так что, Лиза? Мы столько времени вместе, ну не думала же ты, что будет как-то по-другому?
- Я не ждала тебя в доспехах и верхом на белом коне, если ты об этом, - серьёзно сказала девушка. - Да, ты прав, мы столько времени вместе. Мне надо подумать.
- Ты шутишь? - возмутился парень, для которого всё было очевидно. - Я люблю тебя, ты любишь меня. О чём тут думать?
- Потому, что это на всю жизнь, Эдик. На всю жизнь, - медленно повторила она, стряхивая с его воротника первую робкую снежинку. - Я хочу прожить с тобой, как мои родители. «И в горе, и в радости» - для меня не пустые слова.
Эдик вспомнил о своих родителях, для которых этот жизненный экзамен закончился не столь успешно.
- Если ты считаешь, что три дня могут что-то изменить, подумай, Лиза. Для меня твой поступок не понятен. Надеюсь, ты сможешь когда-нибудь объяснить его мне. - Он растерянно покачал головой. - Сейчас мне кажется, что ты не доверяешь мне.
Эдик видел Лизу сквозь пелену пушистого первого снега, который, казалось, мешал рассмотреть любимые черты.
До знакомого двора пара дошла в молчании. Не так представлялся им обоим этот решающий вечер, который должен был положить начало их крепкой семейной жизни.
Эдик не поцеловал её, не прильнул к ней, взбудоражив нестерпимым жаром ожидания. Он обнял Лизу крепко, будто прощаясь с ней навсегда, вдохнув крепкой грудью запах снежной чистоты и девичьих волос.
§§§
Зина вышла из новенькой девятиэтажки, в которой их бригада занималась отделкой квартир. В холодном свете фонарей беспорядочно кружились пушистые снежинки, как полчище былых, внезапно ослепших, мух. После помещений, наполненных запахами краски, клея и свежих деревяшек морозный воздух ударил в голову, вызвав головокружение. Молодая женщина знала, что чувствует себя отвратительно не от работы. Точнее, не только от работы. Ей не нужно было идти к доктору, чтобы понять, что в ней растёт новая жизнь. Зина ещё не представляла этого ребёнка. Она не трогала свой едва наметившийся живот, приучая его к теплу своих ладоней. Благодаря физической работе мышцы живота были крепкие, и не хотели легко сдаваться, причиняя Зине неудобство.
Со временем женщина стала представлять ребёнка похожим на маленького извивающегося червя, какие заводятся в самых румяных и аппетитных яблочках. Ты откусываешь заманчивый плод, и рот наполняется слюной от предвкушения. Откусываешь, прикрыв глаза. Сладкий сок, дождавшись, брызгает тебе на встречу. Но вот ты смотришь на яблоко, и видишь в нём ЭТО. Оно извивается, изгаляется, оставшись в один миг голым и бездомным.
Брезгливость и серая тоска наполняла сердце Зины. Она и без того не питала радужных надежд, размышляя о своём будущем. Для женщины всё было ясно. Работа на стройке и калым по выходным, если случится. Если не случится - тоже ничего, можно поваляться подольше, да вы пить побольше.
Теперь понятная жизнь находилась под угрозой. Материнство не входило в планы Зины, обращаться в больницу тоже не было желания.
«- Как-то ведь раньше обходились без больницы,» - думала Зина, подперев немытую голову рукой, и ковыряя вилкой в столовской котлете, сереющей хлебом. В размытом алко голем сознании всплывали сами собой воспоминания: кто-то где-то говорил, кто-то о чём-то плакал.
- Горячая баня... Ноги греть в кипятке... Пить что-то надо... Отвар чего... Вот бы вспомнить???
Обрывки превращались в забавные картинки из детского киножурнала, который в обязательном порядке показывали перед фильмами, и весь зал дружно смеялся. Зина, морщась от отвращения, сунула остатки котлеты в рот, проглотила её, едва разжевав. Накинула фуфайку, повязала шерстяной платок на голову, сунула босые ноги в кирзовые сапоги, оставшиеся от Евгения, и пошла искать свою старую баню.
Заброшенная деревянная старуха подслеповато косилась одним крохотным окошком, с завистью поглядывая на обихоженных соседок. Некоторые баньки имели вышитую шторочку на окне предбанника, сосланную сюда после долгих лет службы на кухонном окне. Некоторые хвастались крепкой деревянной лавкой, на которой хозяева остужались после веничков, обдававших тело мягким, но крепким, жаром. Почти у каждого строения была сложена поленица, по краям заботливо ограждённая досками.
Зинина баня, уставшая стоять без дела, накренилась на правый бок, будто раздумывая, сколько ей ещё страдать осталось, и не сможет ли она прямо сейчас свалиться. На замшелой двери висел полукруглый, поеденный рытвинами ржавчины, замок. Женщина и припомнить бы не смогла, где находится ключ от него. Зина озиралась по сторонам в поисках «орудия труда». Посмотрела на кирзовый сапог, отрицательно покачала головой. Не справится, вынесла вердикт «про себя». Наконец, взгляд женщины упал на булыжник, один из тех, которыми раньше заботливые руки выложили подход к баньке. Камень, прихваченный морозцем, не поддавался, застряв неровными краями в замёрзшей грязи. Зина со злостью пинала его, скребла пальцами, ломая ногти. Наконец, булыжник смирился. Тёплый серый платок сбился, сполз на глаза, будто полный решимости помешать Зинаиде. Она с остервенением сорвала его и бросила на груду старья, в которой смешались ржавые вёдра, разбитые лоханки, огрызки веников и старых длиннолыких мочалок.
Женщина размахнулась, подняв булыжник, местами окрашенный следами её крови, и с силой ударила по замку. Он поддался легко, будто устал ждать этого дня. Перекошенная дверь цеплялась за порог, не поддаваясь Зининым усилиям. Тогда женщина потянула её наверх, приподняв за тонкую железную ручку. Из бани пахнуло сыростью, плесенью, гнилыми досками. Зина, пошарив рукой над дверью, достала короткую свечу и коробок спичек. На её удивление, огонёк спички быстро раздразнил свечу, которая начала сердито шипеть и таять горючими слезами, обжигающими руку. Зина рукавом фуфайки протёрла окно, согнув руку в локте. Достала с полога пару вёдер, заглянула в металлическую флягу, «ухнула» в неё, распугав пауков.
Она обошла баню вокруг, в поисках деревяшек. Остатки заготовленных дров прогнили, рассыпались в руках рыхлой трухой. Зина, скрепя сердце, взяла несколько охапок дров из поленицы, сложенной у соседней баньки. Ходила за водой на колонку, бьющую тугим напором и норовившую расплескать быструю воду. Наливала воду во флягу раз за разом, пока та не наполнилась. После этого стала носить обжигающе холодную воду в бачок на печке.
Печь растапливаться не хотела, выплёвывая в Зинино лицо сердитый сизый дым, который заставлял её кашлять. Женщина, будто вспомнив что-то из детства, подожгла завиток бересты, похожий на древний тайный свиток, спугнув воздушную пробку в трубе. Плямя заплясало, прося добавки, вырастая жадными горячими языками. Зина потихоньку подбрасывала щепочки, затем поленья поменьше, чтобы не спугнуть древнего зверя. Вскоре внутренности печи зашипели, оживая. Женщина прикрыла топку и подсматривала за пламенем, стоя на коленях.
Медленно разливался жар. Вначале острый, как лезвие ножа, опасный и дерзкий. Затем постоянный и долгий, как звук могучего колокола, раздававшегося по округе, окружённой глубокой водой.
По лицу Зины стекали тонкие струйки пота, намокали майка и живот. Она легко сняла не по размеру большие тяжёлые сапоги, поставив их носами к выходу в предбаннике. Влажный жар заливал её лицо. Глаза не видели ничего перед собой, раздражённые солёным потом. Всё тело щипало, пронзало миллионами тупых иголок. Женщина терпела, сглатывая тягучую мерзкую слюну.
Вот уже жар стал невыносимым, в голове зудя, пищали скопища голодных комаров. Зина напряглась, и, издав нечеловеческий крик, подняла флягу, наполненную водой. Свалившись без сил на грязный пол, она утёрла лицо полой фуфайки, уткнулась в неё, кусая и рыдая от обиды и боли. Медленно Зина встала на четвереньки, потом еле-еле поднялась, опираясь на горячие ручки фляги, и снова дёрнула её вверх, рыча и стеная. Она опять упала, не почувствовав удара. Казалось, внутренности ужалила огромная пчела, и хотелось поскорее вытащить её занозистое жало, чтобы навсегда избавиться от мучительной боли. Но женщина не могла больше ничего сделать. Зина лежала на дощатом полу , с надеждой глядя в тусклое окно, за которым кружились в нежном танце, забытые злой матерью, бесплотные белые детки.
Наверное, она потеряла сознание, потому что, когда пришла в себя, за окном было уже темно. Большая печь всё ещё источала надёжное материнское тепло. Зина провела рукой внизу живота и почувствовала сырость. В тот же миг она ощутила характерный металлический запах, присущий свежей крови. Зина повернулась на бок, затем медленно села. Живот отозвался страшной болью, заставив встать её на четвереньки. Женщина часто задышала, пытаясь прийти в себя. Надеяться ей приходилось только на себя, и помощи ждать было неоткуда. Стиснув зубы и кулаки, она, то и дело приваливаясь к деревянной стене, вышла в ночь. Не помня себя, вошла в квартиру, оставив одежду, как свидетеля преступления, в прихожей. Неверной рукой вылила из бу тылки в ста кан остатки жидкости, похожей на воды реки Забвения, и утонула в пучине тревожного сна.
Её жидкие волосы прилипли ко лбу, майка была насквозь сырая, под телом образовалась кро вавая лужа. В кошмарных сновидениях Зина бродила по заброшенным гнилым сараям, разыскивая кого-то. Но она не знала, кого ищет, и поэтому не могла найти. Потом она увидела прорубь недалеко от берега, и весёлых детишек лет трёх-четырёх, играющих рядом с ней. Женщина хотела крикнуть, но рот не открывался. Она поднесла руку к губам, и, проведя пальцами, ощутила, что рта у неё нет. Дети в это время ходили около проруби, как слепые котята, не осознавая опасности. Они подходили и падали, продолжая смеяться и повизгивать, один за другим. Пока ледяная гладь не опустела, поглотив всё живое.
Зина проснулась от своего страшного крика.
§§§
Аля и Алёша резвились, как молодые жеребята. Они были полны сил и желаний. Аля стала прогуливать институт, оставаясь дома , когда парень шёл работать в ночную смену. Они с удовольствием поглощали еду, с удовольствием предавались плотским утехам. Спали вдоволь, чтобы снова набраться сил для бесконечной карусели приятнейших событий.
Наступала зима, мягкими снеговыми варежками пробуя укутать тротуары и дома. Как здорово было смотреть из тёплого окна на вечерний город, мерцающий и переливающийся разноцветными огнями. Снег придавал ему налёт волшебства и загадочности.
- Пойдём, прогуляемся? - предложил заспанный Алёшка, обнимая тёплое тело подружки.
- Неохота, - Аля уткнулась в его плечо, нарочито громко засопев.
- Пойдём, а то ты так в старую бабку превратишься! - угрожающе зарычал он.
- Ты меня и старой бабкой будешь любить! - девушка игриво высунула кончик розового языка.
- Это с чего такие выводы? - парень любовался её милым лицом, менявшимся от падающего из окна искусственного света.
Аля встала на диване, поворачиваясь то одним, то другим боком. То выгибая спину, то поднимая обнажённые руки.
- Вот! И вот. И вот. - она приговаривала в такт движениям. - Понял, почему?
- Понял, - засмеялся Алёшка, легонько проведя указательным пальцем по маленькой аккуратной стопе.
Он встал и начал одеваться, повернувшись спиной к дивану.
- Э-э-э! Вот сейчас я не поняла? - Аля была неприятно удивлена, что её прелести остались невостребованными.
- Аль, ну правда, пойдём уже. Все бока отлежал сегодня.
Девушка, поняв, что выбора нет, пошла в душ, стащив влажное ещё полотенце со спинки стула.
Вскоре пара шагала по улицам, припорошённым тонкой паутинкой первого снега
-Может, в кино? - предложил Алёшка.
- Ну, кино, так кино, - согласилась девушка.
В фойе было тесно от набившейся молодёжи. Кинотеатр был небольшим, старым, и плохо отапливаемым. К концу сеанса ноги зрителей окончательно замерзали, и зуб на зуб не попадал. Возможно, поэтому, в зале время от времени раздавались булькающие звуки, неловко вмешивающиеся трагическую паузу музыкального сопровождения. Но цены на кино ещё оставались старыми, нерушимыми и это был сильнейший аргумент.
Розовощёкие лица улыбались, люди привычно толкались плечами, помня длиннющие очереди в продуктовых магазинах.
- Алька! - окликнула девушку стайка девчонок, занявших место у входа в зал, и готовых в любую минуту занять лучшие места.
- Привет, - скромно улыбнулась Аля, сжав губы и взяв под руку парня.
- Не познакомишь с кавалером? Этот ничего себе, не то, что твой страшный Семён Семёныч! - девчонки захохотали в голос, и принялись что-то обсуждать между собой. Пошушукавшись и впустив в обсуждение ещё несколько мужских имён, пришли к общему мнению:
- Борька. Борюсик тоже был ничего!
Подружки, стреляя быстрыми взглядами, оценивали Алёшку, сравнивая его с предшественниками. Лицо парня ничего не выражало. Он смотрел то на пол, усеянный нервными гранитными прожилками, то на билеты из серой ненадёжной бумаги. Сеанс прошёл в тишине. Пара сидела, как чужие люди, случайно оказавшиеся вместе, и тягостно выжидающие, когда же закончится это наказание.
Продолжение Глава 44.
Путеводитель здесь.