Благодаря марафону канала @oknigah
и любви к этому автору @Longfello я всё-таки начала свое длительное плавание по библиографии Мураками. Начала с самого начала, с трилогии Крысы, которая оказалась тетралогией (на что мне открыла глаза @dalekodoutra ). Но первые две истории, Слушай песню ветра и Пинбол 1973, такие маленькие, что издаются одной книгой, да и та, даже крупным шрифтом, получается довольно тонкой. Сначала я хотела делать один пост для тетра/трилогии, но, во-первых, я ее еще не дочитала, во-вторых, настроение в Охоте на овец уже существенно изменяется, там, как минимум, появляется сюжет, что привело меня к мысли разделить статьи по томам.
Том первый
Так я и помню свою молодость, как в этих двух первых книгах Мураками. Длинные дни, дождь, чувство длинной и скучной жизни впереди, к которой ты никак не можешь подобрать достойный смысл. Как я теперь понимаю - прекрасное, сладостное чувство. Но это ретроспективный взгляд, умаляющий страдания молодости.
Это то время, когда ты впервые понимаешь, насколько циклична жизнь и насколько лишена цели (если не веришь в сверхъестественное). В принципе, в это время ты вообще все впервые понимаешь, в том числе и это. И перед тобой предстает перспектива почти бесконечных повторений цикла сна - бодрствования, зарабатывания денег и их трат, встреч и расставаний. Тебе открывается абсурдность бытия, и как-то надо решить, что делать с ней. Нашему главному герою приоткрывает дверь в этот абсурд camoyбийство его подруги Наоко, и оттуда сквозит. Когда достаточно близкий тебе человек совершает такой шаг, то ты как будто понимаешь: ага, и вот так, оказывается, можно. И после этого уже не можешь отделаться от вопроса о необходимости жить какими бы то ни было постулатами, тебе нужно обдумать и решить его для себя лично.
"Есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема - проблема camoyбийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить,значит ответить на фундаментальный вопрос философии. Все остальное - имеет ли мир три измерения, руководствуется ли разум девятью или двенадцатью категориями, второстепенно. Таковы условия игры: прежде всего нужно дать ответ. И если верно, как того хотел Ницше, что заслуживающий уважения философ должен служить примером, то понятна и значимость ответа - за ним последуют определенные действия. Эту очевидность чует сердце, но в нее необходимо вникнуть, чтобы сделать ясной для ума."
А. Камю Миф о Сизифе. Эссе об абсурде.
Как боги приговорили Сизифа поднимать огромный камень на вершину горы, откуда эта глыба неизменно скатывалась вниз, так и мы приговорены к нашей жизни. В Пинболе'73 эта игра очевидным образом сравнивается с жизнью:
"От пинбольного автомата вы не получаете практически ничего – только гордость от перемены цифр. А теряете довольно много. Вы теряете столько меди, что из нее можно было бы соорудить памятники всем президентам (другой вопрос, захотите ли вы ставить памятник Ричарду М. Никсону), – не говоря уже о драгоценном времени, которое не вернуть."
Но мы все это делаем, играем в эту игру. Один сценарий, словно бы отраженный во множестве зеркал. Девушка из магазина пластинок, у которой была близняшка (главный герой считает, что в принципе не смог бы справиться с существованием близнеца и это напоминает безумие героя Двойника Сарамаго), особенно остро чувствовала это отсутствие своей индивидуальности, настолько, что даже специально лишилась пальца, только бы хоть немного отличаться от сестры. Хоть немного свернуть с пути. Впрочем, некоторое искупление двойничества, возможно, как знак принятия своей обычности, случается в Пинболе'73, когда к герою прибивается пара вполне довольных собой близняшек. Но под номерами 208 и 209. Тысячи зеркал...
А Крыса, запертый в недельном цикле повторяющихся встреч и ожидания этих встреч с Женщиной... Крыса напомнил мне Кандида из Улитки на склоне: "Кандид проснулся и сразу подумал: послезавтра я ухожу. Месяц назад я тоже просыпался и думал, что послезавтра ухожу, и никуда мы не ушли, и еще когда-то, задолго до этого, я просыпался и думал, что послезавтра мы наконец уходим, и мы, конечно, не ушли, но если мы не уйдем послезавтра, я уйду один. Конечно, так я уже тоже думал когда-то, но теперь-то уж я обязательно уйду."
В общем, все герои в экзистенциальном кризисе. В том остром ощущении трагедии существования, на которую, как считает Ницше, способна только молодость.
Но для главного героя этот кризис неотделим от тоски по умершей возлюбленной. В Слушай песню ветра ее camoyбийство просто упоминается, а тоску героя очерчивает последовательность событий, наполненных грустью, но не имеющих прямого отношения к его потере. В Пинболе'73 он уже рефлексирует произошедшее. Настолько, насколько способен в принципе понять его. И в качестве суррогата привязанности увлекается пинболом. Он играет каждый день как сумасшедший, добиваясь счета в 165 000. Это происходит зимой 70-го. А потом на том месте, где он играл, открывают пончиковую, и все заканчивается. Три года спустя он пытается снова найти этот пинбольный автомат и оказывается на кладбище пинбольных автоматов. Вернее, это чья-то коллекция старых автоматов, так она расценивается владельцем, но наш герой сразу чувствует, что попал в посмертный мир, что его автомат is no more.
Когда он спускается в мир умерших пинбольных автоматов за своей Ракетой (которая для него одновременно олицетворяет бессмысленный азарт жизни и тоску по умершей подруге), это напоминает миф об Орфее и Эвридике. Орфей, как мы помним, не мог смириться со смертью жены и решил спуститься за ней в царство Аида. Очаровав его и Персефону своей игрой на лире, он добился права забрать жену из царства мертвых, но при условии, что он не оглянется, идёт ли она следом, когда они будут выходить. Он, конечно, оглянулся.
В Японии есть похожая история (вообще, почти в любой мифологии кто-нибудь да спустится в царство мертвых, интересно же) - про пару богов Идзанами и Идзанаги, создавших основной синтоистский пантеон и Японию как таковую. Богиня Идзанами умирает при родах бога огня, Идзанаги разыскивает ее и находит в царстве мертвых, но, увидев ее как тлеющий труп, он в ужасе с ней разводится.
Мне кажется, в общении героя со своим пинбольным автоматом есть отголоски обоих мифов. Он смотрит в лицо смерти в мире смерти, включает автоматы, но понимает и принимает то, что та игра осталась позади. И, конечно, то, что он возвращается в мир живых, это его ответ на вопрос Камю.
Хотя за все лето 1970-го ребята "выпили 25-метровый бассейн пива и покрыли пол «Джейз-бара» пятисантиметровым слоем арахисовой шелухи", я решила руководствоваться выбором другой посетительницы бара, женщины в безобразно ярком платье, и приготовила сегодня гимлет, или буравчик. Рецепт его изумительно прост, нужно шейкануть со льдом две части джина и одну часть лаймого кордиала, и процедить в охлаждённый бокал. Изначально кордиал это аптечная штука, настойка на травах для улучшения работы сердца (да все коктейльное дело основано на аптечном, все алхимики переквалифицировались в барменов). Сахар делал кордиал более приятным для употребления, поскольку травы горчили. В 1864 году Локлин Роуз запатентовал лаймовый кордиал как способ длительного хранения сока лайма, с сахаром. Его использовали для профилактики у моряков дефицита витамина C при длительных плаваниях, но потом на сироп обратили внимание бармены. Этот кордиал был ещё на спирте, а первый безалкогольный появился в 1913-м году. Сейчас доступен широкий спектр разных барменских кордиалов, по сути это кисло-сладкая основа для коктейля, которую нужно лишь разбавить крепким алкоголем. Я сделала домашний вариант, смешав равные по весу части сахара, лаймового сока и горячей воды, и охладив. В качестве крепкого алкоголя я использовала японский джин (мне показалось многовато аниса в аромате). Это англо-японское сочетание кажется мне подходящим для Мураками.
В книге много музыки, но первая ассоциация с ней это джаз.
Пусть будет Девушка в ситце Майлза Дэвиса