Осень плакала дождями. Развезло дорогу в деревне. На улицу выходить лишний раз не охота. Ветер пронизывает до костей. Утром мороз, днем иней растает, грязи добавит. До колодца идти , так сколько раз на глине поскользнешься.
Деревня совсем опустела. Красноармейцев отправили дальше воевать. Роту солдат ради нескольких беглецов, если они и остались в лесах посчитали накладно держать в деревне. Для порядка только участковый милиционер остался.
Утром у колодца встретила Ольга соседку, Клавдию.
- Доброго утречка, - начала она. - Что то совсем не видно тебя.
- Так куда ходить то. Погода такая, что хороший хозяин собаку не выгонит гулять. Борька у меня и то все дни дома сидит на печи, на волю носа не кажет.
- А я вчерась к Варваре посидеть ходила. Так она сказывает, что скоро к нам сюда председателя пришлют, колхоз поднимать будут. На Октябрьскую, говорит, начальство сюда приедет, сперва митинг, а потом про колхоз разговор будет. Весной, говорит, уж поля засевать надо.
Ольга подумала про себя, кто пахать то будет. Одни бабы в деревне, да и тех раз-два да и обчелся. Так и ответила Клаве.
- Так то оно, конечно, так. Только ведь все равно, раз в районе решили, все одно заставят. Не будем ведь мы без дела сидеть, да мужиков дожидаться, когда с войны придут. Фрицев слава Богу прогнали. Жить надо начинать снова. К весне то может кто еще вернется.
Клавдия начала вспоминать, как хорошо до войны жить начали. Колхоз богатый был. Хоть и планы большие доводили, но и колхозникам на трудодни оставалось.
С ведрами на ветру стоять холодно. Хоть и охота бы поговорить, про новости деревенские послушать. Соседки то всю жизнь в Спасском живут, всех знают.
- Ты, Клава, заходи, бывает. Вечерком, посидим, посумерничаем. И бабы пусть приходят. Я и не вижу никого.
Ольга еще погоревала, что Белка у нее не огулянная осталась. Спросила, не знает ли Клавдия, где неподалеку козла бы найти.
- Не знаю, - задумчиво протянула Клава. - У нас то в деревне никто раньше коз не держал. Непутевая скотина, молока мало, а заботы, как про корову. Поспрашивать надо у баб, может в других деревнях кто сохранил.
Женщины расстались. Языком то чесать хорошо, да ветер так и норовит под фуфайку забраться. А еще и сверху дождь посыпал , а с ним и снежинки закружили. Не постоишь.
Приближалась двадцать шестая годовщина Октября. Ольга вспоминала, как до войны праздновали этот праздник у них в деревне. Флаги красные, обязательный митинг, а потом концерт в клубе или кино. После всего этого танцы под гармошку, под патефон.
А нынче даже и не чувствуется этот праздник. Еще и на улице, как на зло, грязь да серость. Хоть бы уж подморозило что ли. Немцев прогнали, а школа в деревне не работает. Конечно и учить то некого почитай. Ребятишек то совсем мало. Но Ольгу беспокоило, что Бориске десятый год уж пошел, а он в школу не хаживал. Она решила, что вот приедет районное начальство, когда будут про колхоз говорить, она и про школу спросит. Не дело ведь это совсем.
Накануне праздника, как по заказу, немного подморозило. Снега хоть и не было, но с неба сыпалась крупа снежная и ветер перегонял ее с места на место по замерзшей земле. Бориска впервые за неделю гулять выбрался. Только недолго гулял. Скоро прибежал, Ольге доложил, что на сельсовете красный флаг повесили. А еще какие то мужики приехали, на столбе радио устанавливают. Сказали, что потом во все дома проведут.
- Еще бы электричество снова наладили,- подумала Ольга. Она хоть и не жила еще с электричеством, но видела, в городе, как светло в домах от него бывает. Не то что с лампой. Да ладно бы и с лампой, лишь бы керосин был. А то сейчас темнеет рано, посумерничают сколько, да и спать все ложатся. С лучиной то много не насидишь. От дыма глаза есть начинает.
На другой день Ольга принарядилась. Чистую юбку надела, Серафимин платок, который та только по праздникам надевала. Бориску с Настеной дома оставила водиться. Вышла на улицу, слышит, и вправду радио заговорило. Даже до этого конца доносилась музыка. Даже от этого настроение вдруг улучшилось у нее.
Возле сельсовета народу совсем немного. Бабы стояли небольшими кучками, тихонько перешептывались. Мужиков так и совсем не видно, человек восемь может наберется, да и те перелом да вывих. У кого руки нет, у кого ноги. После освобождения родной деревни вернулись сюда. Из района приехала легковушка с начальниками. Кто это был, Ольга не знала. Для нее любой, кто в учреждениях работал, начальник.
В одиннадцать часов по радио передали сводку, поздравили людей с праздником. Бабы обрадовались, что теперь хоть знать будут, что там на фронте делается. А то кто чего придумает, то и за правду сойдет.
После вестей с фронта и поздравлений правительства, выступил представитель из района. Он много не говорил. Главное, что люди хотели услышать, они уже услышали. На этом торжественная часть и закончилась.
Но представитель попросил, чтоб люди не расходились, пригласил всех пройти в сельсовет, который по такому случаю натопили. Сидеть там правда негде было, но зато стоять можно в тепле.
Речь шла о колхозе. О том, что пора поднимать разрушенное хозяйство на ноги. Ничего, что в деревне людей совсем мало осталось. Вернутся люди, да и новые приедут, только клич кинуть. Деревня то целая стоит. Не успели немцы сжечь ее, как Выселок.
Представитель продолжил свою речь.
- Вот, на должность председателя колхоза назначен Иван Алексеевич. Пока и за председателя сельсовета тоже он останется. А там видно будет. Со всеми вопросами к нему обращайтесь.
В зале зашумели, заговорили. Вопросов у всех накопилось много. О колхозе как то не думали люди. Они думали о том, что есть нечего. Немцы же все повыгребли. Уже с осени люди голодают. Озабоченные женщины кричали, что фельдшерицу надо. Хворых то полно, а идти не к кому. Вспомнили колдунью, ладно хоть она не отказывает. Ольге совсем не понравилось, что тут при начальстве ее колдуньей назвали. Вроде и хвалили, но все равно. Какие колдуны в наше время могут быть.
Когда все прокричались, она высказалась, что дети без школы остались. Тоже не дело это. Но вопрос про школу повис в воздухе, никто ее не поддержал. Только заметила она, что Иван Алексеевич что то записал в своей тетради.
Председатель ей понравился. Мужик уже в годах. Видно сразу, что самостоятельный. Лишнего не говорил. А все, что бабы выкрикивали, в тетрадочку свою записывал.
Потом он встал с ответным словом. Пообещал, что будет по мере возможности решать все вопросы. Только ведь не сразу все это делаться будет. И бабы должны его понять. Потерпеть еще придется. Он ничего не обещал. И Ольге это даже понравилось. Чего зря обещать, если не выполнишь.
А потом, когда собрание подошло к концу, председатель объявил, что привез с почты письма, которые в Спасское были отправлены. Он вытащил пачку писем, солдатских треугольников, начал зачитывать, кому они адресованы.
Ольге ждать писем было не от кого. Никто ведь не знал, где она теперь обитает. Да и деревня ее родная еще под немцем. Оказалось, что большинство писем получать некому. Председатель откладывал их в отдельную стопочку. Кто знает, может найдется адресат позже, пусть лежат и ждут свое время.
Вдруг Ольга услышала свою фамилию. Она сперва даже не поняла, что письмо ей адресовано. Ульяна, соседка, что стояла рядом, толкнула ее в бок.
- Чего стоишь, не слышишь что ли тебя называют.
Ольга вздрогнула. Ну не должно быть письма для нее. Ошибка какая то. Она медленно продвигалась вперед, взяла протянутый ей треугольник, прижала к груди. Неужели это Николай разыскал ее. В полутемном здании она не стала разглядывать, а тем более раскрывать письмо. Дома, одна, прочитает она не торопясь.
Письма закончились, люди стали расходиться. Ольга тоже поспешила домой. Даже не подошла к Марье, чтоб поговорить с ней. Давненько уж они не виделись. Последний раз, когда они с Нюрой были, девочка говорить понемногу начинала. Только робко очень, нерешительно. Словно все еще боялась чего то.
Дома Ольга быстрее скинула с себя фуфайку, размотала платок. Она присела к столу, подвинула поближе банку с лучинкой. В тусклом свете колеблющегося огонька принялась читать. Конечно же письмо было не от Николая, не от отца и не от брата. Откуда они могли узнать, где живет Ольга.
К удивлению Ольги, письмо оказалось от Василия. Она сразу вспомнила, как спрашивал тот у нее адрес, фамилию. В суматохе прошедшего времени она просто забыла об этом. Да и подумать не могла, что он напишет ей.
Василий писал, что словно кто то хранил его, когда он пробирался к своим. Ведь любая встреча хотя бы с одним немцем или полицаем оказалась бы для него роковой. Три дня пробирался он по краю болота к своим. Шел по ночам, а днем хоронился, где мог.
На маленьком листочке бумаги он не описывал всех подробностей. Написал только, что лечился в госпитале. И врачи удивлялись, как он с такими переломами столько прошел. После госпиталя вернулся в свой полк. Друзья и не чаяли его видеть живым. Жалел, что нет с ним его верного друга-самолета, с которым прошел с самого начала войны.
В конце приписал, что половину своего денежного довольствия он будет отправлять ей. Ему и оставшегося будет лишнего, а Ольге с детьми деньги пригодятся.
Ольга гладила рукой листочек бумаги и слезы ее капали на стол. Нет, она по прежнему любила своего Николая и даже в мыслях не держала, чтоб остаться с Василием. Тем более, что дитя, которого она носит под сердцем не от него, а от фашиста. И ей как то надо смириться с этим и полюбить невинного ребенка. А Василию она ничего не напишет о ребенке. Он то про немца ничего не знает. Так и подумает, что от него. И тогда ей придется все рассказать. А Серафима строго ей наказала, чтоб не говорила никому .Да Ольга и сама понимала, как тяжко будет жить малышу после войны узнай кто то правду о его рождении.