Аромат ванили и корицы наполнял кухню, смешиваясь с теплом раскалённой духовки. Я стояла у окна, разглядывая, как первые снежинки кружатся в свете фонарей. На столе остывал свежеиспечённый пирог – любимый, с яблоками и изюмом. Такой же я пекла на нашу первую годовщину, когда мы были совсем молодыми и счастливыми...
Хлопнула входная дверь. Знакомые шаги в прихожей, шуршание куртки. Я улыбнулась, представляя, как сейчас он войдёт, обнимет меня сзади, уткнётся носом в шею и скажет, как вкусно пахнет. Когда-то так и было. Когда-то...
– Мы с ребятами уезжаем на рыбалку в пятницу. Вернусь в воскресенье.
Его голос прозвучал буднично, словно он сообщал прогноз погоды. Я замерла, всё ещё глядя в окно. Снежинки падали всё гуще, превращаясь в белую пелену.
– В пятницу? – мой голос дрогнул. – Но ведь...
– Клёв будет отличный, – перебил он, не дав договорить. – Петрович давно звал, сам знаешь.
Знаю. Как знаю и то, что дети должны приехать, что стол уже почти готов, что я неделю планировала этот праздник. Но разве это имеет значение?
Я медленно повернулась. Он стоял в дверях кухни, привалившись к косяку – высокий, крепкий, такой родной и одновременно такой чужой. Смотрел куда-то мимо меня, словно я была частью интерьера, привычной деталью его налаженного быта.
– Может, в другие выходные? – тихо спросила я, хотя уже знала ответ.
Он поморщился:
– Всё решено. Ребята ждут.
Конечно, всё решено. Как тогда, когда он уехал на день рождения мамы, оставив меня с температурой под сорок. Как в тот раз, когда пропустил выпускной Машки, потому что "Витёк билеты на футбол достал". Как...
Сколько их было, этих "как"? Я не считала – просто складывала в копилку обид, глотала слёзы и ждала. Всегда ждала.
В духовке что-то звякнуло. Второй пирог – с вишней и шоколадом, Димкин любимый. Сын обещал приехать к обеду, привезти невестку показать. "Мам, ты же испечёшь тот самый пирог?"
– Ужин в холодильнике, – сказала я, отворачиваясь к плите. – Разогреешь сам.
Он хмыкнул – то ли одобрительно, то ли безразлично – и вышел. А я осталась стоять, глядя, как оседает тесто в духовке. Внутри тоже что-то оседало – многолетнее, привычное, болезненное.
"Вернусь в воскресенье". Как просто. Как обыденно. Словно моё мнение, мои планы, мои чувства – всё это не стоит даже минутного разговора.
Пирог в духовке потемнел, покрылся аппетитной корочкой. Я механически надела прихватки, достала противень. Запах был одуряющий – корица, ваниль, вишня... Только вот впервые за двадцать лет он показался мне приторным до тошноты.
В прихожей снова хлопнула дверь – ушёл в гараж, собирать снасти. Даже не спросил, что я думаю. Даже не взглянул в глаза.
А я стояла у окна, глядя, как падает снег, и чувствовала, как внутри поднимается что-то новое – не обида, нет. Что-то похожее на айсберг: холодное, твёрдое и очень, очень тяжёлое.
Говорят, если долго копить лёд внутри, однажды он треснет. Кажется, я слышала этот треск.
За окном мело. Я сидела на кухне, гоняя ложечкой давно остывший чай, и тупо пялилась в телефон. Вечер казался бесконечным.
"Мамуль!" – высветилось сообщение от Машки. – "Что там у тебя? Небось уже все салаты нарезала?"
Я не ответила. В горле стоял ком – не то от обиды, не то от злости. В раковине громоздилась гора посуды после готовки, на столе остывали пироги. Толку-то теперь?
Встала, прошлась по дому. В каждой комнате – следы моей заботы. Вылизанные полы. Свежие занавески. Я даже хризантемы купила – чёртовы его любимые хризантемы. Шуршу теперь как привидение по этим комнатам, и каждая вещь будто кричит: "Дура! Дура! Дура!"
А ведь правда – дура. Сколько лет я убеждала себя, что всё правильно? Что так и должно быть – муж решает, жена подчиняется? "Мужчина – голова", – говорила мама. Вот только моя "голова" давно уже решает только за себя.
Телефон снова пискнул. Димка: "Мам, а Лена спрашивает, может, ей торт испечь? Только не обижайся, ладно?"
Я грустно усмехнулась. Сын беспокоится – знает мою привычку всё делать самой. Хороший он у меня вырос. Чуткий. Не в отца.
В спальне было темно и холодно. Я не включала свет – так легче думалось. Провела рукой по покрывалу – шершавое, колючее. Когда-то мы выбирали его вместе. "Смотри какое классное!" – радовался он. А я и тогда промолчала, хотя терпеть не могла такие колючие ткани.
Что там Светка говорила в последний раз? "Ты совсем себя потеряла, сестрёнка. Я тебя не узнаю". А я огрызнулась – мол, не лезь, у тебя своя жизнь, у меня своя. Вот только какая она – моя? Готовка, уборка, ожидание? Вечное "да, конечно, как скажешь"?
В шкафу, за стопкой полотенец, лежал конверт. Та самая путёвка от Светки. "Приезжай, – просила она. – Тут горы, воздух чистый. Отдохнёшь от своего... хозяина".
Я тогда обиделась на это "хозяина". А сейчас... Сейчас я сидела на краю кровати, мяла в руках конверт и впервые за долгие годы чувствовала что-то похожее на... надежду?
"Мы уезжаем", – сказал он. Будто я – мебель. Будто моё мнение – пустой звук.
А что, если правда – уехать? Не отпроситься, не согласовать, не спросить разрешения. Просто взять и уехать. К сестре, в её маленький городок у гор. Где никто не знает меня как "жену Сергея". Где можно просто... быть.
Я встала, включила ночник. Из зеркала на меня смотрела растерянная женщина с седыми прядями в волосах. Когда они появились? Когда я перестала красить волосы, махнув на себя рукой?
Знаете, что самое страшное? Я не злилась. Не хотела мстить или доказывать что-то. Я просто очень, очень устала быть тенью.
Старая дорожная сумка нашлась на антресолях. На дне валялись билеты с нашего свадебного путешествия. Я смахнула их в мусорное ведро – туда же, куда годами складывала свои желания.
"Прости, доченька", – написала я Машке. – "Кажется, праздника не будет. Я тоже... уезжаю".
И впервые за много лет мне стало легко дышать.
Утро началось с грохота. Он уронил что-то в гараже – наверное, ящик со снастями. Я лежала в постели, глядя в потолок, и впервые за долгое время не вскочила на звук. Не побежала помогать, не стала готовить завтрак.
Странное чувство – будто я заболела и получила официальное разрешение никуда не спешить.
– Люб, ты там живая? – крикнул он из прихожей. – Я сумку на кухне оставил, положи еды на дорогу!
Я промолчала. Он пошуршал чем-то и выругался – видимо, не нашёл термос. Обычно я готовила его с вечера: кофе, бутерброды, термос, всё по списку. Как в армии.
Хлопнула входная дверь. Значит, ушёл к машине. Сейчас вернётся – злой, раздражённый. Будет бурчать про бестолковых баб, которые не могут с утра встать.
Я встала, накинула халат. На кухне в раковине громоздилась вчерашняя посуда, на столе – остывшие пироги. Обычно я прятала их в холодильник, но вчера... вчера было не до того.
В прихожей снова загрохотало.
– Люба! – в голосе появились начальственные нотки. – Ты что, оглохла? Мне через полчаса выезжать!
Я достала телефон. Такси уже ждало за углом – заказала ещё ночью. Сумка стояла в спальне, собранная и готовая. Я даже косметичку взяла – первый раз за много лет.
– Господи, ну что за... – он ворвался на кухню, на ходу застёгивая куртку. – Люб, ты что как неродная? Я же опаздываю!
– Да, – сказала я, глядя в окно. – Опаздываешь.
Он замер, наконец-то по-настоящему глядя на меня. Я была уже одета – брюки, свитер, лёгкий макияж. Волосы собраны, даже каблуки надела. В кои-то веки – для себя, не для него.
– Ты куда это собралась?
– А тебе интересно?
Он нахмурился:
– Люба, прекрати. Что за детский сад? Мне ехать надо, я и так из-за тебя...
– Из-за меня – что? – я наконец-то повернулась к нему. – Опаздываешь? Нервничаешь? А я, значит, должна бросить всё и бежать собирать тебе еду в дорогу?
– Слушай...
– Нет, это ты послушай. Двадцать лет я слушала. Теперь твоя очередь.
В прихожей тренькнул телефон – сообщение от таксиста. "Я на месте".
– Знаешь, что я вчера поняла? – я взяла сумку. – Что ты прав. Надо уезжать. Вот я и уезжаю.
Он усмехнулся:
– Куда это?
– А это уже неважно. Просто... уезжаю. Как ты – просто так, без объяснений. Потому что мне так хочется.
Усмешка сползла с его лица.
– Люба, хватит придуриваться. У нас дети сегодня...
– А, так ты помнишь про детей? – я накинула пальто. – Удивительно. Ну ничего, я им уже написала. Они поняли.
Он шагнул ко мне – то ли остановить хотел, то ли обнять. Я подняла руку:
– Не надо. Езжай на свою рыбалку. Я ведь тебя не держу – и ты меня не держи.
– Да ты с ума сошла! – он повысил голос. – Какое "не держу"? Ты моя жена!
– Жена... – я покачала головой. – Знаешь, в чём разница между женой и прислугой? Жену спрашивают. С ней советуются. Её мнение учитывают. А прислуге просто говорят: "Мы уезжаем".
Я вышла в прихожую. Он догнал меня, схватил за локоть:
– Никуда ты не поедешь.
– Правда? – я спокойно посмотрела на его руку. – И что ты сделаешь? Свяжешь? Запрёшь? Или просто накричишь, как обычно?
Он отпустил меня, словно обжёгся. А я вдруг поняла – все эти годы я боялась именно этого: его крика, его недовольства, его осуждения. А сейчас... сейчас мне было просто всё равно.
– Телефон возьми, – сказала я уже от двери. – Я напишу, когда доеду.
– Куда? – его голос звучал растерянно. – Люба, куда ты едешь?
– К себе, – ответила я. – Просто к себе.
Такси ждало за углом. Я села на заднее сиденье, назвала адрес вокзала. А потом достала телефон и написала то самое сообщение – короткое, в его стиле:
"Ты уехал? Отлично. Я тоже. Вернусь через неделю. Ужин отменяется. Дети нашли другие планы".
И отключила телефон.
Знаете, что самое удивительное? Я не чувствовала ни злости, ни обиды. Только удивительную, пьянящую свободу. И ещё – любопытство. Интересно, каково это – жить не для кого-то, а для себя?
За окном падал снег. Я смотрела, как белые хлопья укрывают город, и впервые за много лет чувствовала себя... живой.
Рыбалка не задалась. Он просидел два дня на берегу, тупо глядя на поплавок, а в голове крутилось одно и то же: "К себе. Просто к себе".
Клёв был отличный – пацаны только успевали подсачеки доставать. А он поймал одну несчастную плотвичку, да и ту отпустил. В термосе остыл кофе из придорожной забегаловки – невкусный, с привкусом жжёного сахара. Дома такого не бывало...
Дома.
Он вернулся раньше – не выдержал. Бросил удочки в багажник, буркнул что-то про дела и свалил, оставив мужиков материться вслед. Гнал по трассе как ненормальный, вглядываясь в темноту. Где-то там, в этой черноте, была она. Его жена. Которая вдруг взяла и...
Что там Петрович сказал? "Доигрался ты, Серёга. Бабы они такие – терпят-терпят, а потом как взбрыкнут..."
Он психанул тогда, чуть не полез в драку. Какое, на хрен, "доигрался"? Что он сделал-то? Ну, съездить захотел с мужиками, делов-то... Он же не гуляет, не пьёт. В дом всё несёт, ремонт делает. Нормальный мужик.
Машина влетела во двор, взвизгнув тормозами. В окнах темно. Ну да, а чего он ждал? Три ночи уже прошло.
Замок щёлкнул как-то непривычно громко. В прихожей – темнота и запах нежилого помещения. Он щёлкнул выключателем – и замер. Обычно на тумбочке лежали всякие мелочи: расчёска, заколки, крем для рук. Сейчас – пусто. Только пыль, да и ту никто не вытер.
– Люба? – голос сорвался.
Тишина.
Он прошёл на кухню, включил свет. В раковине – та самая гора посуды. Пироги на столе засохли, покрылись какой-то плёнкой. В холодильнике – шаром покати. Обычно там всегда было полно контейнеров с едой: супы, котлеты, салаты...
"Мы уезжаем".
Он сам себе сказал эти слова – и вдруг понял, как это звучит. Не "можно я поеду?", не "давай обсудим". Просто – "уезжаем". Будто она не человек, а... пустое место.
Телефон в кармане молчал. Он звонил раз сто – "абонент недоступен". Дети трубку брали, но только чтобы отчитать:
– Пап, ну ты как маленький! У мамы первый раз за двадцать лет отпуск, а ты...
– Какой, на хрен, отпуск? – взрывался он. – От чего отпуск?
– От тебя, – отрезала Машка. – От твоего "я решил".
Он бродил по дому как призрак. В спальне заправлена кровать – не по-домашнему, по-гостиничному. На полках в ванной не хватает флаконов. В шкафу – пустые вешалки.
Она не просто уехала. Она... ушла?
Он сел на кухне, включил свет над плитой. Раньше в этот час они обычно пили чай. Вернее, он пил, уткнувшись в телефон, а она суетилась рядом: протирала столы, гремела посудой, что-то рассказывала...
Что она рассказывала? О чём?
Он вдруг понял, что не помнит. Кажется, что-то про детей, про свою работу в библиотеке, про... А он слушал? Хоть раз – по-настоящему слушал?
На столе – какие-то крошки. Он машинально смахнул их в ладонь, и в голове вдруг всплыло: "Серёж, ты представляешь, я сегодня такой рецепт нашла! С черносливом и грецкими орехами. Хочешь, в воскресенье испеку?"
Это было... неделю назад? Две? Он что-то буркнул, не отрываясь от телефона. А она замолчала – он ещё удивился, что не допекает, как обычно.
Он встал, подошёл к раковине. Гора посуды никуда не делась. Обычно он такие вещи не замечал – оно само как-то делалось. Теперь придётся...
Где-то в доме тренькнул телефон. Он подскочил, заметался по комнатам. В спальне, на тумбочке – старенький будильник. Экран горит: "Напоминание: записаться к врачу".
Её телефон. Старая раскладушка, которой она пользовалась дома.
Он открыл список напоминаний: "Забрать платье из химчистки", "Позвонить маме", "Купить Серёже витамины"... Десятки записей. О нём, о детях, о доме. А о себе – ни одной.
Он сел на кровать, сжимая в руках маленький телефон. В голове крутилась дурацкая песенка из рекламы: "Что же ты наделала..."
Что же он наделал?
В дверь позвонили. Он вскочил, бросился в прихожую. Распахнул дверь...
– Здрасьте! – соседка снизу, Татьяна Павловна, отшатнулась. – Ой, Сергей Иваныч, вы чего такой всклокоченный? Случилось что?
– Н-нет, – он с трудом разжал пальцы, вцепившиеся в дверную ручку. – Вы что-то хотели?
– Да, Любаша просила цветы полить, пока она в отъезде. А я в санаторий уезжаю, думала ей позвонить... А она трубку не берёт.
Цветы. Он оглянулся – и точно, на подоконниках горшки. Обычно он их не замечал.
– Я полью, – сказал он. – Спасибо.
– Да? – соседка прищурилась. – А вы умеете? А то фиалки у неё капризные, их снизу надо...
– Научусь, – отрезал он и закрыл дверь.
Фиалки. Капризные. Как она, его жена, которая вдруг взяла и...
"Просто к себе", – сказала она тогда.
А куда ещё ей идти? Куда она может уйти от него, от их дома, от...
Он вдруг понял: куда угодно. Она может уйти куда угодно. Потому что она не вещь, не приложение к нему, не функция в этом доме. Она – человек. Которого он, кажется, потерял.
Если уже не потерял.
Он достал телефон, снова набрал её номер. "Абонент временно недоступен..."
В тишине пустого дома будильник тренькнул снова. "Напоминание: полить цветы".
– Научусь, – повторил он в темноту. – Слышишь? Я научусь...