Он опять уткнулся в телефон. Сидит, листает что-то, только пальцы по экрану шуршат. А я смотрю на свою тарелку и думаю — ну и зачем старалась? Котлеты эти крутила, пюре взбивала... Вроде и не первый год замужем, а всё как дура надеюсь — может, сегодня заметит? Хоть что-нибудь заметит?
Вечер как вечер. За окном темнеет рано — осень всё-таки. В кухне тихо, только эти его бесконечные уведомления. Пиликают и пиликают. И он каждый раз дёргается их проверить, будто там как минимум сообщение президента.
— Андрей, — говорю. — Может, отложишь телефон? Поужинаем нормально?
— Ага, сейчас, — бубнит. И дальше листает.
Я на днях волосы постригла. Каре такое модное сделала, челку. В парикмахерской два часа просидела. Вышла — сама себе в зеркале понравилась, прямо помолодела лет на пять. Думала — ну теперь-то заметит! Три дня прошло. Не заметил.
Сижу, смотрю на него. Двадцать лет вместе прожили. Когда это началось? Когда я стала просто частью квартиры — как шкаф или холодильник? Удобно же — борщи варит, рубашки гладит, котлеты крутит. Что ещё надо?
— Андрюш, я сегодня Машку встретила, — пробую ещё раз. — Помнишь, которая...
— Угу, — он даже глаз не поднимает. — Слушай, тут прикольное видео...
И я сорвалась. Просто в один момент поняла — больше не могу. Внутри как будто струна лопнула.
— Ты думаешь, я обязана это терпеть?! — даже сама от своего крика вздрогнула.
Он вилку уронил от неожиданности. Поднял наконец свои глаза от телефона — удивлённые такие, растерянные.
— Оль, ты чего? Что опять не так?
"Опять". Вот как он это сказал — "опять". Как будто я тут каждый день истерики закатываю. Как будто у меня просто настроение плохое или это я такая — вечно недовольная.
— Что не так? — у меня даже смех какой-то получился, только невесёлый. — Да всё не так. Абсолютно всё. Мы когда с тобой в последний раз разговаривали? Не про счета за квартиру, не про то, что купить надо. А просто — разговаривали?
— Так мы сейчас разговариваем, — он как-то плечами передёрнул, будто от холода.
Я встала. Ноги дрожат, а в горле ком такой, что слова еле проталкиваются:
— Нет, Андрюш. Не разговариваем. Я тут... изо всех сил пытаюсь достучаться. А ты... ты даже не смотришь в мою сторону.
— Да брось ты, — он улыбнуться попытался, только улыбка какая-то кривая вышла. — Вот же ты, передо мной сидишь.
— Сижу, — киваю. А у самой слёзы потекли, предательские такие. — Только ты не видишь. Совсем не видишь. Какое на мне платье? Какие серьги? Я волосы постригла — заметил?
Молчит. И в этом молчании всё — двадцать лет наших, всё непонимание, вся пустота.
— Ну вот, — говорю тихо. — Я для тебя просто... мебель. Часть интерьера. Стою себе в углу, функционирую...
— Оль, — он руку протянул, но я отодвинулась. — Ты чего такое придумываешь? Я же с работы уставший прихожу...
— А я не устаю? — голос сорвался. — Я тоже с работы прихожу. Только потом ещё готовлю, убираю... А ты даже спасибо забыл как говорить.
Телефон его снова пиликнул. И он — вот честное слово — дёрнулся на этот звук. Как собака на команду. И это стало последней каплей.
— Знаешь что, — я слёзы вытерла. — Я больше не хочу быть твоей кухонной техникой. Я женщина. Живая. Которая хочет, чтобы её видели. Слышали. Любили, в конце концов.
Встала и вышла. А он так и остался сидеть — с этим своим телефоном, с недоеденной котлетой, с растерянным взглядом. Может, в первый раз за долгое время действительно увидел меня. Только поздно уже. Слишком поздно.
Утром Андрей проснулся от тишины. Обычно в это время уже гремели на кухне кастрюли, шумела вода, работал телевизор. А тут — ничего. Только стрелки часов тикают.
Он потянулся к телефону — семь утра. Ольги нет. Ну и ладно, может в магазин вышла. Или к подруге. Перебесится и вернётся.
К вечеру в квартире стало как-то неуютно. Вроде всё на месте — и диван, и шкаф, и телевизор в углу. А что-то не так. Он заглянул в шкаф — половина вешалок пустая. Там, где обычно висели её платья, теперь только тени на стенках остались. В ванной пропала зубная щётка и любимый халат в цветочек.
"Вот дура, — подумал зло. — Что за детский сад устроила?"
Позвонил — "абонент временно недоступен". Написал сообщение: "Ты где?" Висит, не прочитано.
День прошёл, второй. На третий он поймал себя на том, что разговаривает с пустой квартирой. Вот заходит — и по привычке: "Оль, я дома!" А в ответ только эхо от стен отскакивает.
Тапки валяются как попало — раньше она всегда их ровно у двери ставила. В раковине кружка немытая второй день стоит — раньше и подумать не мог такое оставить, она же заругает.
Телевизор включил — а смотреть не хочется. Как-то глупо одному пялиться в экран. Раньше-то она рядом сидела, комментировала всё подряд: "Ой, смотри, какое платье у ведущей! А причёска-то, причёска..." Бесило даже. А теперь тихо слишком.
Открыл холодильник — там пусто почти. В морозилке нашёл котлеты замороженные, те самые, что она на прошлой неделе лепила. Разогрел одну. Невкусно как-то. Раньше-то они другие были — горячие, с пылу с жару, с этим её фирменным пюре...
К концу недели он понял — она не вернётся. Не "перебесится", не "одумается". Вот просто взяла и ушла.
Позвонил тёще — та трубку не взяла. Видимо, знает уже всё. Набрал Ольгину подругу Нинку — эта ответила, но так холодно: "Не знаю я, где она. И знать не хочу, где ты. Сам довёл."
В пятницу вечером сидел на кухне, крутил в руках телефон. Открыл ленту новостей — противно стало. Вспомнил, как она вчера психанула из-за этого телефона. А ведь правда — сколько времени в нём просиживал? Мог бы и поговорить с ней, что теперь, язык бы отсох?
Прошёлся по квартире — будто по музею ходит. Вот тут фотография их свадебная стоит. Молодые такие, счастливые. Она в белом платье улыбается — аж глаза светятся. Когда она последний раз так улыбалась? Не помнит.
А вот полочка с её книжками. Всё какие-то романы читала, переживала за героев: "Представляешь, он её бросил, а она..." А он только отмахивался — что за глупости, это ж выдумки всё.
В спальне на тумбочке флакончик духов остался. Открыл, понюхал — защемило что-то внутри. Родной запах, её. Каждое утро брызгала, а он и не замечал почти. Только если новые появлялись, спрашивал: "Сколько стоят? Что, с ума сошла за такие деньги?"
Вышел на балкон покурить. Соседка снизу, Петровна, во дворе с подругами судачит. Его увидела, головой покачала: "Эх, довёл бабу. Такая красавица была, весёлая. А последний год как в воду опущенная ходила. Всё молчала, молчала..."
Затянулся сигаретой — дым горький. Или это во рту горько? Сорок три года мужику, а как пацан себя чувствует — глупый, непутёвый. Просрал. Всё просрал. И главное — непонятно, как теперь исправлять. Да и можно ли?
Телефон в кармане пиликнул. Достал по привычке, глянул — кто-то лайкнул его старый пост. Хотел ответить, но вспомнил её глаза — грустные, усталые. Отложил телефон. Впервые за долгое время просто стоял и смотрел на закат.
В небе птицы летели клином. "Интересно, — подумал, — куда они? И куда она теперь? Как она там одна?"
А в голове крутилось её тихое: "Я больше не хочу быть твоей кухонной техникой..."
И ведь права была. Чёрт возьми, права.
— Вам ещё кофе принести? — официантка склонилась над столиком, пряча зевок. Вечер, народу мало.
— Да, пожалуйста, — Ольга благодарно кивнула. — И пирожное, пожалуй. Какое у вас самое вкусное?
Раньше она не позволяла себе сладкого после шести. "Растолстеешь — муж разлюбит," — говорила мама. Теперь этот голос в голове почему-то затих.
Нинка напротив допивала свой чай: "Слушай, а тебе идёт! И причёска новая, и платье это... Другая совсем стала."
Ольга провела рукой по волосам — непривычно коротким. Вчера решилась, зашла в салон. Накрасили её там как-то по-новому, научили укладывать. "У вас такие скулы красивые," — щебетала мастер. Надо же, а она и не знала.
— Знаешь, — она покрутила чашку в руках, — я сначала думала — умру без него. Столько лет вместе, как я одна-то? А потом... Потом вдруг поняла — я и так без него жила. Просто не замечала.
Входная дверь скрипнула. Ольга подняла глаза — и замерла. На пороге стоял Андрей. Какой-то встрёпанный, небритый. Галстук съехал набок, в руках букет — не розы в целлофане из ларька, а простые полевые цветы. Такие у дороги растут.
Их взгляды встретились. Андрей дёрнулся было к столику, но остановился на полпути. Неуверенно переступил с ноги на ногу:
— Я... это... зашёл кофе выпить.
Нинка фыркнула: "Да уж, именно в это кафе на другом конце города."
— Нин, — Ольга тронула подругу за руку. — Ты не могла бы...
— Ухожу-ухожу, — та подхватила сумку. — Но если что — звони. В любое время.
Андрей сел напротив. Неловко положил цветы на стол:
— Я все больницы обзвонил. И морги. И полицию. Чуть с ума не сошёл. А потом Петровна сказала — видела тебя тут.
— Телефон же есть, — Ольга пожала плечами. — Мог позвонить.
— Не отвечаешь ты.
— А ты думал — будет как всегда? Психану и вернусь?
Он покачал головой. Посмотрел на неё — как-то по-новому, будто впервые видел:
— Ты... изменилась.
— Да, — она улыбнулась. — Постриглась.
— Не в этом дело, — он неловко повертел в руках салфетку. — Ты как будто... светишься изнутри. Я таким взглядом только на свадебной фотографии тебя видел.
Официантка принесла кофе и пирожное. Ольга отломила кусочек, отправила в рот:
— М-м-м, вкусно! Хочешь попробовать?
— Ты же не ешь сладкое после шести.
— Я многое не делала. Почему-то решила, что тебе так нужно.
Он смотрел, как она ест пирожное — с таким удовольствием, по-детски слизывая крем с ложечки. И что-то сжималось внутри от мысли — где были его глаза раньше?
— Я всё испортил, да? — голос охрип.
— Мы оба, — она отставила чашку. — Я тоже хороша. Молчала, терпела. Думала — так надо.
— А как надо?
— Не знаю, — она повертела на пальце обручальное кольцо. — Но точно не так.
За окном моросил дождь. Капли стекали по стеклу, размывая огни фонарей. Андрей смотрел на её руки — тонкие, красивые. Раньше она всегда готовила в фартуке, берегла маникюр. А он ни разу не сказал, какие у неё красивые руки.
— Я даже не помню, когда в последний раз дарил тебе цветы, — он кивнул на букет.
— На 8 марта. Розы. Как всем.
— Эти красивее.
— Да, — она коснулась пальцем ромашки. — Живые.
Помолчали. Не той тяжёлой тишиной, что была раньше, а какой-то новой, звенящей от несказанных слов.
— Знаешь, — он достал телефон, положил на стол. — Я его выключил. Совсем. Первый раз за... не помню сколько лет.
— И как?
— Страшно, — усмехнулся. — Как без рук. Но... я хочу научиться жить по-другому. Вот только не знаю — может, уже поздно?
Она внимательно посмотрела на него. Усталого, небритого, с этими нелепыми полевыми цветами. Совсем не похожего на того уверенного мужчину в дорогом костюме, что всегда знал, как правильно.
— Я не вернусь домой, — сказала тихо. — Не сейчас.
Он кивнул:
— Понимаю.
— Правда?
— Да. Наверное, впервые за долгое время — правда.
Она допила кофе, промокнула губы салфеткой:
— Тогда, может... начнём сначала? Как будто только познакомились. Я — Ольга. Люблю читать романы, гулять под дождём и есть пирожные после шести.
Он улыбнулся — неуверенно, но искренне:
— Андрей. Учусь жить с выключенным телефоном и... очень хочу узнать вас получше, Ольга.
Она забрала букет, встала:
— Проводите?
Они вышли под дождь. Он хотел было по привычке приобнять её за плечи, но остановился. Она заметила этот жест, улыбнулась:
— Знаете, Андрей, а я не против, если кавалер одолжит мне зонт. У вас ведь есть зонт?
— Чёрт, — он похлопал по карманам. — Забыл в машине. Можно я схожу?
— Можно, — она поправила прядь волос. — Я подожду.
Листья шуршали под ногами. Октябрь выдался тёплым — золотым, как называла его мама. Они шли по аллее старого парка — не слишком близко, но и не совсем чужие.
— Андрей Палыч, опаздываете, — Ольга постучала пальцем по часам, когда он подошёл к скамейке, где она ждала. — На первое свидание, между прочим.
— Так это свидание? — он протянул ей стаканчик кофе. — А я думал, просто гуляем.
— Ну конечно свидание, — она сделала глоток. — С корицей! Помнишь...
Осеклась. Договаривать не стала — решили же, никаких "помнишь". Только "здесь и сейчас".
Месяц прошёл с той встречи в кафе. Месяц звонков — неловких поначалу, потом всё более долгих. Месяц новых открытий — оказывается, он умеет слушать, а она — говорить о своих желаниях.
— Знаешь, что я понял? — он поднял с земли жёлтый лист, повертел в руках. — Я всё время бежал куда-то. Карьера, статус, эти бесконечные встречи... А счастье-то вот оно было — рядом. Только я не видел.
— А я всё ждала, — она забрала у него лист, провела пальцем по прожилкам. — Думала — вот заметит, вот поймёт... Глупая была.
— Почему глупая?
— Потому что ждала. Надо было не ждать, а говорить. Кричать, может быть. Только не молчать.
Он осторожно коснулся её руки:
— Можно?
Она кивнула. Пальцы переплелись — как тогда, в молодости, когда всё только начиналось.
Пожилая пара впереди кормила голубей. Старичок что-то рассказывал, размахивая руками, а его спутница смеялась — тихо, уютно.
— Вот бы и нам так, — вырвалось у Андрея.
— В семьдесят?
— Нет, — он смутился. — Вот так... вместе. По-настоящему.
Она промолчала, только крепче сжала его руку.
Дошли до детской площадки. Ольга остановилась у качелей:
— Помнишь... Ой, извини. Можно я нарушу правило? Один раз?
Он улыбнулся:
— Валяй.
— Помнишь, как ты меня здесь качал? Когда мы только-только начали встречаться? Я визжала как ненормальная, а ты всё подначивал — "выше, выше!"
— Помню, — он подошёл к качелям. — А давай сейчас?
— В моём-то возрасте? — она покачала головой, но глаза заблестели.
— А что такого? — он похлопал по сиденью. — Прошу!
Она огляделась — никого рядом — и села. Он встал сзади, осторожно толкнул:
— Нормально?
— Выше! — она рассмеялась, откидывая голову. — Выше давай!
Ветер подхватил её смех, растрепал волосы. Она летела — как тогда, двадцать лет назад, — и сердце замирало от счастья.
Потом они сидели на той же скамейке, пили остывший кофе. Она раскраснелась, растрепалась, на юбке появилось пятнышко — и впервые за долгое время ей было всё равно, как она выглядит.
— Знаешь, что я подумал? — Андрей достал из кармана маленькую коробочку. — Может... поженимся?
Она поперхнулась кофе:
— Мы же женаты вообще-то!
— Ну да, — он смутился. — Но я хочу по-новому. Чтобы всё по-честному. Кольца новые, платье, танец первый... Ты же всегда мечтала о нормальной свадьбе, а не как у нас тогда — расписались и всё.
Она открыла коробочку. Внутри лежало простое колечко с незамысловатым узором.
— Не бриллиант, знаю, — он опустил глаза. — Но я подумал...
— Идеальное, — она погладила узор. — Только я не надену его сегодня.
— Почему?
— Потому что ты не спросил главного.
Он нахмурился, потом понял. Встал, прокашлялся. Опустился на одно колено — прямо на опавшие листья:
— Ольга, ты... выйдешь за меня? Снова?
Она закусила губу, разглядывая его — такого непривычно-робкого, в помятых брюках, с листиком в волосах. Совсем не похожего на того самоуверенного бизнесмена, что ещё месяц назад строчил сообщения за ужином.
— А ты точно готов? — спросила серьёзно. — К настоящей мне? Которая болтает без умолку, ест пирожные и не всегда гладит рубашки?
— Я не готов, — он покачал головой. — Я безумно хочу узнать эту тебя. Настоящую.
Она протянула руку:
— Тогда надевай. И учти — танцевать будем не вальс, а рок-н-ролл!
— Господи, — он засмеялся, надевая кольцо. — Да я даже не знаю, как это...
— Научишься, — она поцеловала его в щёку. — У нас ещё целая жизнь впереди. Только пообещай...
— Что?
— Что телефон на свадьбе будет выключен.
— Обещаю, — он прижал её к себе. — И не только на свадьбе.
Где-то вдалеке залаяла собака. Ветер подхватил охапку листьев, закружил в воздухе. А они стояли и смотрели друг на друга — будто впервые. Может, так оно и было.