Тонкий аромат свежеприготовленного ужина наполнял квартиру. Алина в последний раз проверила сервировку стола, поправила белоснежную скатерть и переставила свечи чуть ближе к центру. Всё должно быть идеально. Сегодня тот самый вечер, когда они с Максимом наконец-то поговорят о будущем. О их будущем.
Она улыбнулась, представляя, как загорятся его глаза, когда она заведёт разговор о ребёнке. Три года брака – достаточный срок, чтобы решиться на этот шаг. Подойдя к зеркалу в прихожей, Алина поправила выбившуюся прядь волос. В отражении она увидела счастливую молодую женщину, готовую стать матерью.
Звук поворачивающегося в замке ключа заставил её сердце забиться чаще. Максим! Но вместо приветствия она услышала его раздражённый голос:
– Мам, ну как так можно? Мы же договаривались...
Алина застыла. Только не сейчас. Только не снова.
– Максим, срочно забери меня! Мне нужно на дачу! – требовательный голос Татьяны Васильевны из телефонной трубки был слышен даже в прихожей.
– Мам, мы ужинаем, не могу прямо сейчас...
– Я тебя растила, ночей не спала, а теперь ты бросаешь меня одну? – в голосе свекрови зазвучали знакомые металлические нотки.
Алина видела, как меняется лицо мужа. Эта борьба между долгом сына и мужа происходила не в первый раз, и она уже знала, чем всё закончится. Сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, она смотрела, как Максим беспомощно переминается с ноги на ногу.
– Прости, милая... Я быстро. Туда и обратно, – он виновато развёл руками. – Там просто...
– Иди, – оборвала она его, чувствуя, как внутри что-то обрывается. – Твоя мама ждёт.
Входная дверь захлопнулась, и Алина осталась одна. Медленно подошла к столу, где остывали приготовленные с такой любовью блюда. Аккуратно задула свечи, которые даже не успели толком разгореться.
В голове звучал голос свекрови: "Я тебя растила..." Да, растила. Двадцать восемь лет растила. А теперь Алина должна просто смириться с тем, что делит мужа с его матерью? Нет, больше она не готова играть роль вечно понимающей и уступающей жены.
Она посмотрела на часы. Восемь вечера. "Туда и обратно" обычно растягивалось на несколько часов. Что ж, у неё будет достаточно времени, чтобы принять решение. Ведь это не просто очередной испорченный вечер – это точка невозврата.
Алина медленно опустилась на стул и впервые за весь вечер позволила слезам скатиться по щекам. Но это были не слёзы бессилия – это были слёзы решимости. Пора что-то менять, и менять кардинально.
Часы в гостиной пробили одиннадцать. Алина сидела в темноте, только тусклый свет уличного фонаря пробивался сквозь неплотно задёрнутые шторы. Нетронутый ужин она убрала ещё два часа назад. На столе осталась лишь пустая чашка из-под чая – горького, как её мысли.
Звук открывающейся двери. Осторожные шаги – Максим всегда так крадётся, когда чувствует свою вину. Щелчок выключателя.
– Алина? Почему ты в темноте?
Она молчала, рассматривая его силуэт в дверном проёме. Растрёпанные волосы, распахнутая куртка, в руках – пакет. Наверняка гостинец от заботливой мамочки.
– Я всё объясню, – начал он торопливо. – Понимаешь, там такая ситуация...
– Какая? – её голос прозвучал неожиданно хрипло. – Очередная *срочная* необходимость? Снова что-то, без чего твоя мама просто не могла обойтись именно сегодня?
Максим переступил с ноги на ногу, как нашкодивший школьник. Этот жест, такой знакомый, почему-то особенно больно резанул по сердцу.
– Ты же знаешь, она одна... – начал он свою привычную песню.
– Нет, – Алина резко встала, стул противно скрипнул по паркету. – Это ты послушай. Знаешь, что я делала эти три часа? Думала. О нас. О том, как мы живём. Точнее, как мы не живём.
Она подошла к нему вплотную. В свете прихожей он наконец увидел её лицо – осунувшееся, с покрасневшими глазами, но решительное.
– Ты хоть понимаешь, что выбрал маму вместо меня? Не в первый раз. И даже не в десятый.
– Это не так! – попытался возразить он. – Она просто одна, ей нужна помощь...
– А мне? – голос Алины дрогнул. – Мне разве не нужна помощь? Поддержка? Просто внимание, в конце концов? У нас сегодня должен был быть важный разговор. Я готовилась, ждала... – она махнула рукой. – А, какая теперь разница.
Максим шагнул к ней, попытался обнять:
– Милая, давай завтра...
– Нет! – она отстранилась. – Никаких "завтра"! Я больше не могу так. Не хочу быть второй после твоей мамы. Или третьей – после её дачи. Слышишь? – Алина посмотрела ему прямо в глаза. – Если ты снова встанешь на её сторону – мы расстанемся. Это не угроза, Максим. Это факт.
Он застыл с приоткрытым ртом. В его глазах плескался испуг – как у ребёнка, которому впервые пригрозили настоящим наказанием.
– Ты... ты не можешь так говорить, – пробормотал он. – Мы же семья...
– Семья? – горько усмехнулась Алина. – Семья – это когда муж и жена вместе. Когда они главные друг для друга. А у нас что? Ты как провод под напряжением между мной и своей мамой. И знаешь, что самое страшное? – она покачала головой. – Ты даже не видишь в этом проблемы.
– Но что я должен делать? – в его голосе звучало искреннее отчаяние. – Она же моя мать!
– А я твоя жена! – выкрикнула Алина. – Была ею. Или всё ещё пытаюсь быть... – она устало опустила плечи. – Решай, Максим. Просто решай. Потому что я больше не буду делить тебя с ней. Либо ты муж, либо... – она не договорила.
Развернувшись, она ушла в спальню. Щёлкнул замок – впервые за три года их брака она закрыла перед ним дверь. В полной тишине квартиры было слышно, как на кухне капает вода из неплотно закрытого крана. Кап. Кап. Кап. Как слёзы, которые она сдерживала всё это время.
В квартире Татьяны Васильевны пахло валерьянкой и пирожками. Максим сидел за старым кухонным столом, покрытым потёртой клеёнкой, и наблюдал, как мать демонстративно медленно помешивает ложечкой остывший чай. Знакомая до боли картина из детства – когда она вот так же молчала, чтобы помучить его чувством вины.
– Может, хватит уже? – не выдержал он. – Я же приехал, как ты просила.
Татьяна Васильевна поджала губы и отодвинула чашку:
– Как я просила? А должен был приехать, как сын к матери приезжает – по зову сердца!
Максим потёр виски. Голова раскалывалась после бессонной ночи. Ультиматум Алины всё ещё звенел в ушах.
– Мам, давай без этого. Просто скажи, что случилось? Зачем я тебе так срочно понадобился?
– Значит, теперь тебе нужна причина, чтобы навестить родную мать? – её голос задрожал отработанной годами дрожью. – А раньше прибегал просто так, просто чтобы обнять...
Она достала из кармана халата платочек и промокнула совершенно сухие глаза.
– Это она тебя настраивает, да? Твоя... – Татьяна Васильевна никогда не называла Алину по имени, – жена.
Последнее слово она произнесла так, будто выплюнула что-то горькое.
– Мама, прекрати, – устало произнёс Максим. – При чём тут Алина?
– При том! – Татьяна Васильевна стукнула ладонью по столу. – Думаешь, я не вижу, как она тебя меняет? Ты что, теперь подкаблучник? Она тобой манипулирует!
Максим едва сдержал истерический смех. Манипулирует? А это тогда как называется?
– Мама, она моя жена...
– А я твоя мать! – перебила Татьяна Васильевна. – Я тебя под сердцем носила! Я тебя вырастила, на ноги поставила! Кому ты больше обязан – той, которая три года назад появилась в твоей жизни, или матери, которая тебе её подарила?
Максим молчал. В голове проносились обрывки воспоминаний: вот мама отдаёт ему свою порцию в голодные девяностые, вот не спит ночами у его кровати, когда он болеет, вот плачет от счастья на его выпускном...
Но тут же другие картинки: Алина, задувающая свечи на их первом семейном торте, Алина, штопающая его любимый свитер, Алина, встречающая его с работы с сияющими глазами...
– Я тебя спрашиваю! – голос матери вернул его в реальность. – Кому ты должен быть благодарен в первую очередь?
Он снова промолчал. Татьяна Васильевна удовлетворённо кивнула, принимая его молчание за согласие:
– То-то же. А теперь слушай – мне нужно, чтобы ты завтра...
– Нет, мама, – тихо, но твёрдо произнёс Максим.
– Что? – она осеклась на полуслове.
– Я сказал – нет. Я не могу завтра. У нас с Алиной...
– Ах вот как! – Татьяна Васильевна побледнела. – Значит, всё-таки выбрал? Её выбрал?
– Я не выбираю между вами! – он почти закричал. – Почему я должен выбирать? Почему нельзя просто...
– Потому что она этого не допустит, – отчеканила мать. – Она не успокоится, пока не оторвёт тебя от меня. А ты... ты предашь мать ради первой встречной?
Максим встал. В висках стучало. Надо уйти, просто уйти, пока не наговорил лишнего...
– Уходишь? – в голосе матери зазвучали слёзы. – К ней бежишь? А я тут одна... совсем одна...
Он замер у двери. Рука, сжимающая дверную ручку, предательски дрожала.
– Всю жизнь одна... – всхлипнула Татьяна Васильевна. – И теперь тоже... Сердце так болит...
Максим медленно разжал пальцы. Обречённо повернулся.
– Я... я посижу с тобой немного, – пробормотал он.
Татьяна Васильевна просияла сквозь слёзы:
– Конечно, сынок. Конечно... Я сейчас чайник поставлю. И пирожки разогрею – твои любимые, с капустой...
А он стоял, глядя в окно, и думал о том, что где-то там, в их с Алиной квартире, его ждёт закрытая дверь спальни. И с каждой минутой она закрывается всё плотнее.
Шорох колёс чемодана по паркету казался оглушительным в утренней тишине квартиры. Алина методично складывала вещи, стараясь не смотреть на фотографии на стенах. Три года их совместной жизни уместились в один большой чемодан и небольшую дорожную сумку. Странно, она думала, что будет больше...
Максим стоял в дверном проёме спальни, привалившись к косяку. Его помятое лицо выдавало бессонную ночь, проведённую на диване в гостиной. Он смотрел на сборы жены с каким-то отстранённым удивлением, будто не верил, что это происходит на самом деле.
– Ты куда поедешь? – наконец спросил он хриплым голосом.
– К родителям, – коротко ответила Алина, складывая свитер. Мамин подарок на прошлое Рождество. Она помнила, как Татьяна Васильевна тогда скривилась: "Разве это цвет для молодой женщины?"
Алина сложила последнюю вещь и застегнула чемодан. Села на краешек кровати, оглядывая комнату. Здесь каждый угол хранил воспоминания. Вот на этой стене они до утра клеили обои, измазавшись в клее и хохоча как дети. А там, у окна, стояла их первая новогодняя ёлка...
– Останься, – тихо произнёс Максим. – Мы можем всё обсудить.
– Обсудить что? – она наконец посмотрела ему в глаза. – То, что ты вчера снова просидел у мамы до ночи? Или то, что позавчера отменил нашу поездку на дачу к моим родителям, потому что твоей маме "стало плохо"? Или может...
Она осеклась. Нет, хватит. Все слова уже сказаны. Все обиды выплаканы. Все надежды... Надежды тоже закончились.
Встала, расправила плечи. В маленьком зеркале на стене отразилась бледная женщина с решительным взглядом. Она не узнавала себя – куда делась та счастливая невеста, которая три года назад переступала порог этой квартиры?
– Знаешь, что самое обидное? – Алина взялась за ручку чемодана. – Я ведь правда верила, что мы справимся. Что наша любовь сильнее... всего этого.
Максим дёрнулся, будто от удара:
– Я люблю тебя.
– Я знаю, – она грустно улыбнулась. – Но этого мало. Ты не готов быть мужем, Максим. Ты всё ещё сын своей мамы. И, похоже, им и останешься.
Она прошла мимо него в прихожую. Каждый шаг давался с трудом, будто она шла против сильного ветра. Сумка оттягивала плечо, но эта тяжесть была ничем по сравнению с тяжестью на сердце.
В прихожей Алина остановилась. На полочке для ключей лежала связка – их общие ключи от квартиры, от почтового ящика, от подвала... Она отцепила свой комплект. Звяканье металла о металл прозвучало как последний аккорд их брака.
– Я позвоню, когда решу, как быть с документами, – её голос звучал удивительно спокойно. – И ещё... передай своей маме, что она победила.
Максим стоял, не двигаясь. Не пытался остановить, не просил остаться, не обещал измениться. Просто смотрел, как она берётся за дверную ручку, как открывает дверь...
Щелчок закрывающегося замка прозвучал как выстрел. В внезапно опустевшей квартире зазвенела тишина. Где-то в глубине дома тикали часы, отсчитывая секунды новой, одинокой жизни.
Максим медленно опустился на банкетку в прихожей. В кармане завибрировал телефон – наверняка мама, интересуется, придёт ли он сегодня помочь ей с рассадой. Он не стал доставать трубку. Просто сидел, глядя на закрытую дверь, за которой только что исчезла его семья.
А в его голове впервые за долгое время было пусто. Абсолютно пусто. Будто вместе с Алиной ушло что-то важное, какая-то часть его самого. И он даже не пытался её удержать.
– Скорая в пути! Держись, мамочка, я уже еду!
Максим чуть не выронил телефон, когда услышал задыхающийся голос соседки:
– Татьяне Васильевне плохо! Сердце... Она вас зовёт!
Он вылетел из дома, даже не закрыв дверь на ключ. В голове билась только одна мысль: "Только бы успеть!" Три дня после ухода Алины превратились в бесконечное хождение по квартире и попытки понять, что делать дальше. А теперь...
Приёмное отделение больницы встретило его стерильной тишиной и запахом лекарств. На бегу натягивая бахилы, он метнулся к регистратуре:
– Мне нужна Татьяна Васильевна Соколова! Её только привезли...
– Спокойнее, молодой человек, – медсестра неторопливо листала журнал. – Да, поступила. Палата 306, но сначала...
Он уже не слушал, взлетая по лестнице. Второй этаж, третий... Вот и палата. Сердце колотилось где-то в горле.
За дверью он увидел неожиданную картину: мать сидела на кровати, поправляя волосы, а перед ней стоял немолодой врач с укоризненным выражением лица.
– Мама? – Максим застыл в дверях. – Что...
– Сынок! – Татьяна Васильевна всплеснула руками. – Наконец-то! А я тут...
– Позвольте, я объясню ситуацию, – перебил её врач, поворачиваясь к Максиму. – Вы родственник?
– Сын...
– Отлично. Должен вас успокоить – никакой угрозы жизни нет. У вашей матери классический случай нервного перенапряжения. Давление слегка повышено, но...
– Как слегка?! – возмутилась Татьяна Васильевна. – У меня в глазах темнело! И сердце...
– Послушайте, – врач строго посмотрел на неё поверх очков. – Мы сделали все необходимые обследования. Ваше сердце в порядке. Я бы рекомендовал...
Максим слушал их препирательства как сквозь вату. В голове медленно складывалась мозаика. Вспомнились все эти внезапные "приступы" матери, каждый раз случавшиеся именно тогда, когда ему нужно было быть с Алиной. Её "сердечные боли" перед их свадебным путешествием. "Высокое давление" в день рождения тёщи...
– А можно более конкретно? – его голос прозвучал неожиданно резко. – Что именно показали обследования?
Врач с явным облегчением достал планшет:
– Вот, смотрите. Все показатели в пределах возрастной нормы. Небольшие колебания давления – да, но это скорее на нервной почве. Рекомендую консультацию психотерапевта...
– Какого ещё психотерапевта?! – вскинулась Татьяна Васильевна. – Ты слышишь, сынок, что он говорит? А я тут умираю...
Максим смотрел на мать, и впервые в жизни видел её другими глазами. Как она картинно прижимает руку к груди. Как исподтишка наблюдает за его реакцией. Как заламывает брови – точь-в-точь как в детстве, когда хотела добиться своего...
– Доктор, – он повернулся к врачу. – Спасибо. Я всё понял.
– Максимушка, ты куда? – в голосе матери появились плаксивые нотки. – Не оставляй меня тут одну! Мне так плохо...
– Нет, мама, – он покачал головой. – Тебе не плохо. Тебе просто... одиноко.
Он вышел из палаты, прикрыв за собой дверь. В коридоре присел на подоконник, достал телефон. Открыл список контактов, нашёл номер Алины. Палец завис над кнопкой вызова.
Впервые в жизни он видел ситуацию настолько ясно. Словно пелена спала с глаз. Мама не умирала. Не была при смерти. Она просто... манипулировала им. Всю жизнь манипулировала. А он вёлся, как послушный мальчик, раз за разом жертвуя своим счастьем ради её прихотей.
Алина была права. Он не муж. Он всё ещё маменькин сынок, который не может сказать "нет".
Телефон в руке снова завибрировал. На экране высветилось: "Мама".
Максим решительно нажал "Отклонить". Потом открыл сообщения и набрал: "Мам, я поговорил с врачом. Тебе нужно отдохнуть. Я приеду завтра, и нам надо серьёзно поговорить".
Отправив сообщение, он почувствовал странное облегчение. Будто огромный груз свалился с плеч. Впервые за долгие годы он принял решение сам, не оглядываясь на мамино мнение.
Телефон снова завибрировал – пришла очередная эсэмэска от матери. Максим не стал её открывать. Вместо этого вернулся к номеру Алины.
Нет, звонить пока рано. Сначала нужно разобраться с собой. Стать тем мужчиной, которого она заслуживает. Тем, кто способен защитить их любовь – даже от собственной матери.
Он вышел из больницы в весенний вечер. Где-то вдалеке слышался вой сирены "скорой" – настоящей скорой к тем, кому действительно нужна помощь. А он шёл пешком, глубоко дыша и чувствуя, как внутри зреет решимость изменить свою жизнь.
Максим открыл дверь своим ключом – впервые за много лет не позвонив предварительно. В квартире пахло валерьянкой и свежей выпечкой – мама всегда начинала печь пирожки, когда нервничала.
– Кто там? – раздался встревоженный голос из кухни.
– Это я, мам.
Он прошёл на кухню, где Татьяна Васильевна суетилась у плиты. На столе уже высилась горка румяных пирожков – с капустой, его любимых. Старый приём: накормить сына, чтобы смягчить его сердце.
– Сынок! – она всплеснула руками, рассыпая мука с фартука. – А я как чувствовала, что ты придёшь! Садись скорее, пирожки горячие...
– Нет, мама, – он остался стоять у двери. – Нам надо поговорить.
Она замерла, не донеся пирожок до тарелки. В глазах мелькнул испуг:
– Что случилось? Тебе нехорошо? Может...
– Мне хорошо, – перебил он. – Впервые за долгое время мне по-настоящему хорошо. Потому что я наконец всё понял.
Татьяна Васильевна медленно опустилась на стул:
– Что ты понял, сынок?
– Всё, – он посмотрел ей прямо в глаза. – Про твои "приступы". Про внезапные недомогания. Про то, как ты каждый раз "умираешь", когда я планирую что-то важное с Алиной.
– Как ты можешь! – она прижала руку к груди. – Я действительно болею! Вот и вчера...
– Нет, мама, – его голос звучал спокойно, но твёрдо. – Вчера ты не болела. И позавчера тоже. И год назад, когда сорвала нашу поездку. И два года назад, перед свадебным путешествием...
– Замолчи! – она вскочила, лицо побагровело. – Ты что, веришь врачам больше, чем родной матери? Это всё она, да? Эта твоя... Настроила тебя против меня!
Максим покачал головой:
– Алина здесь ни при чём. Это мои собственные выводы. Мои глаза наконец открылись.
– На что открылись? – в голосе матери зазвучали слёзы. – На то, как твоя мать страдает одна? Как ждёт тебя, единственную родную душу?
– Мама, – он подошёл ближе, взял её за руки. – Я тебя люблю. Ты моя мать, и это никогда не изменится. Но я не твой маленький мальчик.
– Ты меня бросаешь?! – она попыталась выдернуть руки, но он держал крепко.
– Нет. Но и жить только ради тебя я больше не буду, – он помолчал. – Я женатый человек, мама. У меня своя семья. И я должен быть прежде всего мужем, а потом уже сыном.
– Предатель! – она всё-таки вырвала руки. – Я всю жизнь тебе отдала! Всю себя! А ты...
– Именно об этом я и говорю, – он грустно улыбнулся. – Ты отдала мне свою жизнь, а теперь хочешь получить мою взамен. Но так нельзя, мама. Это неправильно.
Татьяна Васильевна опустилась на стул, обмякла:
– Что же мне теперь, одной умирать?
– Ты не одна, – он присел рядом. – У тебя есть я. Есть соседки, с которыми ты дружишь. Есть твой сад, твои цветы... Просто позволь мне жить своей жизнью. Будь моей мамой, а не тираном.
– Я... тиран? – она посмотрела на него полными слёз глазами.
– Да, мама. Ты держишь меня чувством вины. Манипулируешь моей любовью к тебе. И знаешь, что самое страшное? – он вздохнул. – Я чуть не потерял из-за этого самое дорогое, что у меня есть.
В кухне повисла тишина. Было слышно, как тикают старые часы на стене – те самые, что когда-то отец подарил маме на серебряную свадьбу.
– Она... правда тебе дорога? – наконец спросила Татьяна Васильевна.
– Больше жизни.
Мать долго молчала, разглаживая складки на скатерти. Потом тихо произнесла:
– Я боюсь, сынок. Боюсь остаться совсем одна. Когда твой отец ушёл...
– Я знаю, мам, – он осторожно обнял её за плечи. – Но ты должна отпустить меня. Позволить мне быть счастливым. Разве не этого хочет любая мать для своего ребёнка?
Она всхлипнула, уткнувшись ему в плечо:
– А ты... будешь приезжать?
– Конечно. Но по своей воле, а не по твоему зову. И, может быть... – он помедлил, – может быть, однажды ты приедешь к нам. К нам с Алиной. Если, конечно, она меня простит.
Татьяна Васильевна отстранилась, вытерла глаза уголком фартука. Посмотрела на сына долгим взглядом:
– Ты стал другим. Совсем взрослым...
– Пора было, мам, – он встал. – Пора.
Уходя, он слышал, как она тихо плачет на кухне. Но это были другие слёзы – не манипулятивные, а настоящие. Слёзы матери, которая наконец-то отпускает своего ребёнка.
Максим топтался у подъезда родительского дома Алины, не решаясь позвонить. В руках нелепо торчал букет – не розы, как обычно, а её любимые фрезии. Раньше он никогда не помнил, какие цветы она любит. Всегда просто хватал первые попавшиеся в ближайшем ларьке, когда мама напоминала про важные даты.
Чёрт, опять про маму. Он одёрнул себя и решительно нажал на звонок.
Алина открыла не сразу. Стояла в дверях, прислонившись к косяку, будто ей нужна была эта опора. Осунувшаяся, в старой домашней футболке, с небрежно собранными в хвост волосами. Такая родная.
– Чего тебе? – голос звучал устало.
– Поговорить надо.
– О чём? Твоя мама опять что-то...
– Нет, – перебил он. – Не о ней. О нас.
Алина хмыкнула, но отошла в сторону, пропуская его в квартиру. В прихожей он споткнулся о чемодан.
– Уезжаешь?
– В Питер. Филиал открывают, меня звали давно... А теперь вот решилась.
У Максима внутри всё оборвалось. Нет, только не это. Только не насовсем.
– Алин, послушай...
– Что? – она прошла на кухню, привычно щёлкнула чайником. – Будешь рассказывать, как тебе тяжело разрываться между мной и мамой? Или...
– Я ей всё сказал, – выпалил он. – Про нас. Про то, что больше так не будет.
Чайник звякнул и затих. Алина медленно обернулась:
– Что именно сказал?
– Что я её люблю, но... – он запнулся, подбирая слова. – Но я больше не мальчик на побегушках. Что ты моя жена, и это важнее всего. Что её манипуляции... я их вижу теперь. И не куплюсь больше.
– И что она?
– Плакала. Кричала. Говорила, что я неблагодарный... – он невесело усмехнулся. – А потом вдруг замолчала. И знаешь, что сказала? "Ты стал другим". Представляешь?
Алина отвернулась к окну. Плечи у неё дрожали.
– Алин, – он шагнул ближе. – Я был таким идиотом. Чуть не потерял тебя из-за своей... трусости, наверное. Но я понял. Правда понял.
– Что ты понял? – она не оборачивалась.
– Что без тебя – никак. Что ты важнее. Что я хочу быть твоим мужем, а не маминым сыночком. Только... – он сглотнул. – Только дай мне шанс доказать.
Алина стояла неподвижно. В тишине надрывно гудел чайник.
– А если она снова начнёт? – глухо спросила она. – Если опять "сердце прихватит" в самый неподходящий момент?
– Значит, вызовем скорую. Как положено. А не помчимся сломя голову среди ночи.
Она наконец повернулась. В глазах блестели слёзы:
– Ты правда... правда всё понял?
Вместо ответа он просто обнял её. Уткнулся носом в макушку, вдохнул родной запах волос. Как же он соскучился, господи...
– Я так устала, Максим, – пробормотала она ему в плечо. – Устала быть второй. Устала делить тебя...
– Больше не придётся.
– Обещаешь?
– Клянусь.
Она всхлипнула и обняла его крепче. А он стоял, гладил её по спине и думал, что вот оно – настоящее. Не мамины манипуляции, не чувство вины, не выдуманные обязательства. Просто любовь. Настоящая, живая, которую он чуть не профукал из-за собственной слепоты.
Чайник всё надрывался на кухне, но им было не до чая. Они просто стояли, обнявшись, и молчали. Иногда молчание говорит больше любых слов.