«Я тебе верю». Глава 29.
Начало Глава 1.
Во время второго года службы у Эдика были увольнительные. Случилось несколько историй, как у любого взрослеющего парня. Но он никогда не думал в это время о Лизе. Его любовь, его девочка всегда была выше минутных желаний, таких же понятных ему, как необходимость в еде, или во сне.
Сейчас он стоял перед выбором, переступить ночью порог родительского дома, или остаться и мучиться от осознания того, что происходит с его семьёй. Он взялся за ручку и повернул ключ в замочной скважине, звякнув металлическим брелочком в виде подковы.
- Сынок, - раздался мягкий голос матери, - куда ты, поздно уже?
- Во дворе посижу, всё равно не спиться, - парень щёлкнул белым выключателем. – Спи, мам, не волнуйся.
Он шёл по знакомым ступеням, медленно ступая. Эдик, казалось, знал всё, что будет дальше. В воображении он уже прокрутил это время, как киноплёнку в ускоренном темпе, осознавая, что спустя недолгое время он посидит на скамейке во дворе, сжигая за_тяжками сильных лёгких готовую сгореть за минуту си_гарету. Парень вошёл в нужный подъезд, подумав, какая квартира ему нужна. Дверь перед ним медленно открылась, будто его шаги ясно сообщали, кто и куда идёт.
Она молчала, повернув голову в сторону окна и давая себя разглядеть. Он не разглядывал её фигуру, не знал, какого цвета её глаза, как она смеётся, когда бывает охвачена ощущением острого счастья. И не хотел ничего этого знать.
Через некоторое время Эдик действительно сидел во дворе, вдыхая серый тяжелый дым, оставляющий в горле саднящий осадок.
Он поднялся на этаж, вошёл в квартиру, вдохнув привычный едва уловимый запах уюта, чистоты и домашней пищи. Попил холодного чаю с мамиными печенюшками, которые оказались на удивление вкусными. По-солдатски быстро принял душ, примерил несколько своих вещей, удивившись, насколько всё стало ему мало, особенно в плечах.
Лёг под тонкое покрывало, с удовольствием взбив большую квадратную подушку, уронил голову и провалился в сновидения. Ему казалось, что он слышит ритмичный стук колёс поезда дальнего следования, запах гари и масла. Он видел почему-то пустую солдатскую столовую, в которой занавески колыхались, надуваясь, как паруса огромного корабля.
- Ты не Эдик! Ты не Эдик! – кричала Лиза в его сером сне, убегая в тёмную чащу, не глядя в спешке под ноги.
- Эдик, сынок, вставай, - тихонько погладила его по плечу мама. – Завтрак на столе.
Тучный отец сидел за столом, развалившись и улыбаясь, будто ничего особенного вчера не произошло.
- Здорово, сынок! – он с шумом отхлебнул из широкой кружки, крякнул с удовольствием. – Хорошо!!!
- Здорово, отец, - Эдик, поздоровавшись, отправился в ванную.
- Сюда иди, сын. Поговорим, мне на работу надо ехать. – Громко сказал отец.
Мать скользила на кухне, молчаливая и незаметная, словно тень. Только брякание посуды говорило о её присутствии в комнате.
- Мать, ещё чаю налей. – Павел Сергеевич отёр носовым платком крупные капли выступившего пота со лба, изборождённого глубокими продольными морщинами.
Женщина беззвучно взяла опустевшую кружку, сполоснула её, налила горячий чай.
Эдик, сполоснув лицо, вернулся на кухню. Что-то чужеродное будто стояло между родителями, незримо разделяющее некогда двух самых близких и родных людей.
- Ты сегодня отдыхаешь, а завтра с утра со мной на комбинат поедешь, понятно?
- Нет, - спокойно возразил сын.
- Сегодня хочешь поехать? – удивился отец, откусив изрядную часть рассыпчатого печенья.
- Я учусь в другом городе. У меня там девушка. И жить я там собираюсь. – парень спокойно сидел на стуле, глядя на отца, как на чужого человека.
- Не рано ты засобирался планы на жизнь строить? Во-первых, кому ты там нужен? Так и проходишь в подмастерьях до пенсии, - отец наклонился к нему. – Девушка у него там, слышишь, мать? – вспомнил он снова про жену. – Девки в наше время – разменная монета. Думаешь, ты ушёл, она на два года в монастырь ушла? Да сейчас любую возьми…
- Отец, она не любая. И потом, ты откуда так много знаешь про современную молодёжь?
Мужчины смотрели друг на друга, не отводя взгляд. Глаза отца, казалось, наливались кровью, как у быка, вышедшего на последний бой.
Он вздохнул, поднялась и беспомощно опустилась грудь, прячущая за складками жира лживое сердце.
- Я тебе - отец. Добра желаю, только и всего. Что ты там скитаться будешь? Кто тебе квартиру даст? На комбинате инженеры нужны. Месяцок поболтаешься там-сям, посмотришь, что к чему. Приглядишься. Инженерскую должность я тебе гарантирую. Через год-другой квартиру получишь. Ну, и времена тоже меняются, глядишь, деньги начнут платить. Что тебя не устраивает? – Бычья пелена медленно сползала со зрачков.
Во время произносимой пламенной речи, похоже, отец и сам действительно вспомнил о кровном родстве с сыном.
- Просто я сам хочу решать, как мне жить. Сам, вот и всё! Батя, ты не сердись. – Эдик сел рядом с отцом, похлопал его по плечу. – У меня у самого всё получится, ты мной ещё гордиться будешь, вот увидишь.
- Сам! Когда ты таким упрямым стал? Где я тебя упустил? – отец встал и с раздражением выплеснул недопитый чай в раковину, так, что по столешнице разлетелись мерзкие коричневые пятна, норовя сползти по шкафчикам на пол. – Ну, смотри, сын. Я два раза повторять не буду. – Он встал, широко расставив ноги, как выпивший матрос на шатающейся палубе. – Передумаешь – приезжай. Но не раньше. Видеть тебя не хочу. Другой бы радовался такой возможности. А ты… Как брехливая собачонка, что норовит укусить кормящую руку хозяина. – На последнем слове он настойчиво тыкал себя в обвисший живот, показывая своё место в жизни семьи.
- Спасибо, отец, - спокойно ответил парень. – Прощай, - он смотрел на фигуру отца, выходившего из кухни, в бело-полосатой рубахе, намокшей между лопатками и подмышками.
Бессильной яростью хлопнула входная дверь. В квартире стало тихо и спокойно.
- Позавтракаем, сынок, - мама с облегчением выдохнула, осторожно опустившись на стул.
- Посиди, мама, я сам, - парень открыл холодильник и закрыл его, обнаружив лишь трёхлитровую банку с огурцами и помидорами.
- Овсянка на плите, сварила жиденькую, как ты любишь, - о том, что воды в каше было больше, чем молока, Наталья Анатольевна говорить не стала.
Эдик разложил кашу по тарелкам, отрезал ржаного хлеба.
- Сынок, вот, маргарин есть, можно в кашу положить. Масло-то…
- Маргарин пойдёт, мама, не переживай.
Без отца в квартире было спокойнее, дышалось по-другому, легче. Не чувствовался его гнетущий контроль.
- Ты извини меня, Эдик, пожалуйста, если что не так скажу. Но, возможно, отец прав? Как ты там жить будешь? Возьмут ли тебя обратно на работу? – она вопросительно смотрела на сына.
- Когда в армию уходил, в отделе кадров сказали, что место за мной осталось. Мне обещали, мама.
- Знаешь, сынок, очень многое изменилось. Когда мы учились, распределение было. Каждый студент знал, что работа будет, обязательно. Да, могли по распределению в тьмутаракань отправить, да и то не навсегда. За бомжевание и тунеядство статья была, - женщина, соглашаясь с собой, медленно, раз за разом, кивала головой.
Эдик с удивлением смотрел на мать.
- Да-а, сынок, где это было видано, чтобы ни_щие на улицах милос_тыню просили, а? – она без аппетита мешала в тарелке сероватую массу.
- Не волнуйся, мама, прошу тебя. Я здоровый, на комбинат не возьмут, хоть в грузчики пойду. Да и Лиза… - он встал, чтобы налить чай в одинаковые кружки с красными курочками, будто вышитые «крестиком».
- Ох, сынок, боюсь, что отец твой тут был прав. Как она тебя ждала? И ждала ли вообще? – руки матери беспокойно теребили под столом кухонное полотенце.
- Мама, я тебя очень люблю. Не надо, прошу, пожалуйста. – Эдик не мог поймать ускользающий материнский взгляд.
Наконец, она посмотрела на сына.
- Это может быть большой ошибкой, всю жизнь посвящать девушке, которая, как ты думаешь, отдала тебе всего два…
- Да никто никому ничего не отдавал. И никто никому ничего не должен, - парень изо-всех сил старался не вспылить. – Я понимаю, что тебе тяжело с отцом. Но я не в праве тебе советовать, или отговаривать. Хоть и не понимаю, для чего ты с ним живёшь. Это ваши дела.
Ладонь матери собирала крошки со стола в одну кучку, чтобы другой ладонью переместить их в соседний квадрат, размеченный на клетчатой клеёнке.
- Спасибо, сынок, что напомнил о моей счастливой жизни. Мне на работу собираться пора. – Она встала, помыла за собой кружку. – Убери со стола, как поешь. - –вытерла руки полотенцем тем самым жестом, который Эдик видел сотни и сотни раз.
- Я, наверное, сегодня уже уеду, - с печалью глядя на мать, сказал парень.
- Ну, что поделать, у тебя своя жизнь. Верно ведь? – тон, которым Наталья Анатольевна произнесла это, требовал отрицания.
И Эдику хотелось захотелось сказать, как он любит мать, как часто вспоминал о доме в армии. Как ему жаль, что её жизнь с отцом не такая, какой была раньше. Но он боялся, что жалость прикует его к матери, к этой квартире, лишив его свободы, к которой он так стремился последние два года.
- Да, мама, - тяжело сглотнув, сказал сын.
Через несколько минут она подошла к Эдику, сидевшему на своей кровати, вытянув ноги в армейских штанах.
- Ключ под коврик положи, как всегда, - сказала мать, погладив его по голове. – Не ошибись с выбором. Иногда так просто можно ошибиться, приняв влюблённость за любовь. И зерно правды, мелькнувшее во лжи – за абсолютную истину. – Она поцеловала его в коротко остриженную макушку. – Я на работу. Пока, - попрощалась Наталья Анатольевна.
Переживали родители за Лизу. Переживали родители за Веронику. Переживала мама за Алю.
Только за Зину переживать было некому. Очень сильный эмоции испытывал по отношению к ней один человек, находящийся рядом с ней. Это был, конечно же, Евгений. Первое время мужчина очень переживал, отдаст ли сожительница ему зарплату, всю, до копейки. Когда хмельная Зина засыпала, он обыскивал её карманы, привычно ощупывая воротник и манжеты. Потом он перестал ходить на работу, и очень переживал, принесёт ли она сегодня бу_тылку.
- Зин, а Зин, где твой-то сегодня? – Генеральный директор строительной фирмы сам знал ответ на свой вопрос, написанный на опухшем лице молодой женщины.
- Болеет, - безвольно пожимала она плечами, униженно улыбаясь.
- Давай, чтоб завтра, как штык на работе был. Руки у него золотые, только сам дур-р-рак, - в сердцах сказал Генеральный, который сам, бывало, опускался на дно «синей ямы».
- Ага, и глотка лужёная, - поддержала разговор знающая толк в вопросе женщина, поправляя криво завязанный грязно-коричневый платок.
- Ты, Зин, хоть к бабке его своди? Вон, Алёшку жена сводила, не пьёт теперь, да, Лексей? – насмешливо обратился он к плотнику.
Алёшка обернулся к говорившим, и окинул взглядом пустых, будто помертвевших, глаз.
- Ага, - только и сказал он.
Раньше Алёшка был, что называется, весельчак и балагур. Пришёл после армии, сразу на работу устроиться не смог. И покатилась жизнь-телега по кривой дорожке, то и дело цепляясь за сучья да коряги. Однажды, будучи в приподнято-нетрезвом состоянии, в кафешке познакомился он с Ленкой. Чистоплотная, расторопная, острая на язык бабёнка что-то увидела в нём. Не успев прийти в себя после очередной дозы ядрёной смеси страстно-алко_гольных возлияний, очнулся мужичок в Ленкиной опрятной однокомнатной квартире. Раз за разом устраивала она Алёшку то на одну шабашку, то на другую. Держался он ровно до первого аванса, так как трезвая гордость не давала ему занимать или пить на «чужие». Однако, «приняв на грудь», человек будто становился на верный путь деградации. А там, что называется, «понеслась душа по кочкам».
С Ленкой ему повезло, так считали все знакомые. Она не теряла надежды, отпаивая в очередной раз дикую обезьяну, и возвращая ей вполне человеческий Алёшкин облик. В день, когда мужичок пропил её видеомагнитофон, нервы у Ленки определённо могли лопнуть. Но, не лопнули, а «дзинькнули», как перетянутая гитарная струна. Женщина позвонила по знакомым, задавая краткие вопросы, и получая на них не менее лаконичные ответы. Наконец, она нашла то, что было нужно. Пристально, будто сканером, осмотрела безвольно храпящее открытым ртом, тело.
- Вот и всё, - сказала Ленка, с размахом захлопнув обречённую на счастье челюсть.
Утром у подъезда остановилась гремящая усталыми потрохами «Ауди». Водитель помог опрятно одетой молодой женщине выволочь тело ал_каша из квартиры и запихать его на просторное заднее сиденье.
На выезде из города, за железнодорожным переездом, была, казалось, другая жизнь. Старые покосившиеся крохотные домишки, пыхтевшие ржавыми трубами. Беспомощные заборы цеплялись, один за другой, как обречённые на поражение одноногие солдаты. По дорогам проехать можно было только в сухую погоду, в сырость непролазное месиво затягивало не хуже болота. Зимой снег здесь не гребли, и жители пробирались по натоптанным тропинкам, то и дело проваливаясь, и «зачерпнув» в сапоги.
Алёшка вошёл в избу (домом это сооружение язык не поворачивается назвать) «на своих двоих», равнодушно глядя по сторонам.
- Выйди, Алёнушка, - сказала полуслепая бабка скрипучим, как высохшая на степном ветру ветла, голосом.
Ленка от неожиданности вздрогнула, прижав к пышной груди пальто, пытаясь согреться от непрошеных колючих мурашек. Мелкими шажками вышла, пытаясь не задеть развешенные повсюду венички травы, сушёных грибов, и каких-то ярко-зелёных листьев, пахнущих тленом и сме_ртью.
Сколько прошло времени, Ленка не знала. В тёплом салоне вишнёвой иномарки женщину потряхивало, в голове будто летал огромный назойливо жужжащий шершень - девятирит. Боль становилась разрывающей, когда непрошенный гость будто ударялся в стенки черепа, как ударяются в мутное стекло разморённые летним зноем, насекомые.
Вышел Алёшка, прямой, ступая, будто кукла, ведомая кукловодом. Его голубые глаза казались бесцветными на фоне синяков, что пролегли под ними. Рот Алёшки улыбался, больше напоминая звериный оскал. Он сел на заднее сиденье, глядя прямо перед собой.
Вышла бабка, опираясь на отполированную годами клюку.
- Водка есть дома? – спросила она насмешливо, наперёд зная ответ.
- Нету, бабушка, - сказала Ленка, почувствовав вокруг себя овевающий тёплый воздух, который исходил из самого нутра бабушкиной печи в её родительском доме.
- Он сейчас спать ляжет. Ты ему стакан полнёхонький налей, да и поставь около кровати. – Она улыбалась одними тёмными бездонными глазами.
- Хорошо, - сказала Ленка. – Сколько я Вам должна? – спросила она, хотя знала, что бабке дают, кто сколько может.
Некоторые за избавление от недуга давали очень много, не жалея денег, которые были не в силах избавить от беды. Некоторые отдавали последнее, в надежде на бабкино всемогущество.
Бабка несколько секунд смотрела на Ленку, затем ткнула почерневшим крючковатым пальцем в живот:
- Девочка у тебя будет. Хорошенькая, как куколка. Ты её Алёнушкой назови, как тебя. И как меня. – Издав нечленораздельный звук, то ли хрюкнув, то ли каркнув, бабка скрылась за деревянной дверью.
Алёшка проснулся дома, на кровати, с которой не раз падал в пья_ном бреду. Ноздрями, как дикий зверь чует свою добычу, он почувствовал дразнящий запах.
- Ленка? – он хотел сказать «спасибо» сердобольной жене, что была готова к его по_хмельному синдрому.
Жена не отозвалась. Тогда мужчина трясущейся рукой поднял ста_кан, и вы_пил его до дна. Казалось, последний глоток вонзил острый нож в его сознание.
Откуда ни возьмись, предстала старая бабка, которой он не видел раньше. За ней поднимались мерзкие тени, как ме_ртвяки на клад_бище. С них слезала плоть, оголяя белые кости, когда они направлялись к нему навстречу. Напергонки с по_койниками летели чёрные вороны, врезаясь в него, норовя вцепиться когтями в лицо и выклевать глаза.
Он еле успел добежать до унитаза. Многодневный за_пой давал о себе знать во всей красе. Алёшке казалось, что из него уже выходят кишки, такой болью сопровождалось очищение.
С тех пор мужчина стал спокойным, можно сказать, смиренным. Он больше не улыбался, показывая белые здоровые зубы, радуясь каждой шутке. Ему достаточно было увидеть бу_тылку «беленькой», чтобы пред ним предстала бабка в окружении, очевидно, давно почивших сородичей.
Продолжение Глава 30.
Путеводитель здесь.