«Деревенские бабы виноватили тогда Аксинью, что не любит ребят и не ласковая с ними. Да только ей было все равно. Свою мужскую нужду кузнец справлял с Аксиньей, но детей она так и не родила.
Бабы говорили:
— Можать, када своева сродить, так и чужих полюбить!
Не сродила, не полюбила.
Аксинья крепко держала за пазухой обиду на весь мир, с которой так и не смогла справиться.
Права, права была Валя: нечего было отдавать этой женщине. Сама ничего не получила. Сама как малое дитя жаждала заботы и ласки!»
Часть 103
Пелагея сделала укол Любаше и спросила:
— Ну что? Кто будет уколы больной делать, когда я уеду?
— Да хочь я! — хором ответили Фрося и Федор, посмотрели друг на друга и улыбнулись.
— Молодцы! — похвалила Пелагея. — Ты ж, поди, работаешь? — обратилась она к Феде.
— Работаю, — подтвердил Федор. — Как нынча ня работать? Робят кормить надоть.
— Да чавой это я? — засуетилась Фрося. — Ишть вечерять айдате. А я рот проветриваю. Чичас. Дорога-то какая дальняя была. Ты ж, поди, голодныя, дохтур? Щец чичас налью. Хорошия севодни, крапивки добавляла.
Через пару часов Пелагея легла отдыхать, Фрося постелила ей на своей кровати.
— А ты? — тихонько спросил Федор. — Иде лягешь?
— На дворе, чичас сена приволоку. Ничавой, ничавой, Федька! Как нябудь! Войны жа нет, и то ладно.
— Иди к робяткам, тетка Фрося, я сам тута на сене лягу.
Федор принес сена, соорудил себе высокую лежанку прямо под окном.
Фрося сидела на скамейке.
— Слухай, тетка Фрося, ня знай как сказать…
— Чавой? — испугалась старушка.
— Это жа сестра старшая Любушкина. Пелагея Прохоровна.
— О Господи! Пречистая Богородица! — перекрестилась Фрося трижды, и Федя вслед за ней. — Что жа енто деетси? Да как жа енто? Ноженька иде у яе? Чавой случилоси?
— На войне потерямши, санитаркой была, потома дохтуру помогала. Муж он таперича ейный, токма ня живуть местя. Ня знай пошто… С матерью мужниной живуть да с дочкой. Свекровья яе, значат, от первова мужа. Демьян, возница, мене шепнул, што девку с фронта привяла с собой. Ня ейная она. И муж… у Гурзовке он. Тожа дохтур, был у Высоком нядавно, Демьян грит.
— Дети — они усе наши. Справныя баба Пелагея!
Федор кивнул и предложил:
— Иди, отдыхай, тетка Фросинья. Можат, поспишь? Хотя какоя там! Я ужо тута сам побуду. Ежеля чавой надоть будять ей… аль Любаша очнетси!
— Мене кликай! Я сразу приду.
Фросе не хотелось уходить, но она понимала, что ежели не отдохнет, то не сможет завтра управляться с детьми и с хозяйством.
Не спалось Палаше, да и как тут уснуть, зная, что рядом лежит родная сестра, еле живая. Пелагея вставала несколько раз за ночь, подходила к Любаше: щупала лоб, температура немного спала, но сестра все равно была не в себе. Палаше хотелось курить, но ей было неудобно выйти во двор, она стеснялась бабки Фроси. Ходить по хате, гремя костылями, тоже не хотелось. Палаша видела, что Федор лег под окнами. Так и промаялась всю ночь: отсутствующую ногу ломило нещадно.
«Как так?» — все еще не привыкла Палаша. Ноги нет, а она ломит и зудит.
Прилегла на кровать и в единый миг унеслась в далекое прошлое: вот мать беременная, живот огромный, но она справляется по хозяйству. Да и Палаша с Дуняшей хорошо помогают. А потом вдруг мать куда-то исчезла, но появилась снова… мертвая. Пелагея хорошо помнила, как уложили ее на дубовый стол, бабы сидели всю ночь… а после — похороны… Пелагея никак не могла поверить, что матери вдруг не стало. И где же ребенок, ведь все бабы, которые ходят с животами, рожают. Мать лежала на столе без живота. Палаша осмелилась и спросила у бати: «Куда ребеночек делся? Если помер, так тоже хоронить надо!»
Прохор тогда сурово глянул и промолчал. Отца Палаша побаивалась, хотя он никогда не ругался и тем более не бил. Достаточно было одного взгляда — и поджилки тряслись. Спуску Прохор не давал ни жене, ни детям.
После похорон матери на второй же день в доме появилась Аксинья — молодая, тихая, покладистая, молчаливая.
Ребят она не замечала, впрочем, и кузнеца тоже, выполняла работу по хозяйству, и надо сказать — хорошо: в хате было чисто, еда приготовлена, одежда постирана. Двигалась по хате и двору Аксинья осторожно, как тень, словно чего-то боялась. Частенько вздрагивала и мелко крестилась.
Пелагея поначалу не испытывала никаких чувств к мачехе, да и, что это их мачеха, она узнала от баб. Те, лузгая семечки, перемывали косточки всем деревенским. Вот и до кузнеца очередь дошла. Бабы говорили о том, что с мачехой робятам не повезло: молчаливая, неласковая, неприветливая.
Постепенно Палаша стала все смелее рассматривать Аксинью, и она даже начала ей нравиться. У девки были длинные русые косы, красивое лицо, хоть и всегда хмурое.
Несколько раз Палаша пыталась заговорить с ней, но та была будто немая.
Пелагея оставила эту затею и лишь по привычке делала свою работу по дому: к этому они все были приучены сызмальства.
Когда намного позже Палаша узнала грустную историю Аксиньи, которая сама была круглой сиротой, она никак не могла взять в толк: почему же столько испытавши, она не помогла осиротевшим ребятам? Уже выйдя замуж и рассказав Вале эту историю, Палаша услышала от свекрови такую мудрую истину:
— Нечо ей было давать вама! Сама ничавой ня узЯла — чавой жа отдавать-то? От дам я тебе чичас, Палашенька, три яблочка, ты одно съешь, а завтра попрошу у тебе. Ты жа дашь мене? Дашь. А коли нету у тебе яблок, ня давала я тебе, а спрашивать стану, так и ничавой ты мене не дашь. Ня было у яе тово, чавой вы ждали от яе. Понямши ты мене, милмоя?
Пелагею тогда будто током пронзило. Понямши!
«А што жа я сама? Рази могу я давать любовь? Ишть и мене яе никто ня давал!» — думала Палаша, лежа рядом с Егором на кровати. И стала она учиться у Вали отдавать любовь. Трудно это было — давать не имея!
Деревенские бабы виноватили тогда Аксинью, что не любит ребят и не ласковая с ними. Да только ей было все равно. Свою мужскую нужду кузнец справлял с Аксиньей, но детей она так и не родила.
Бабы говорили:
— Можать, када своева сродить, так и чужих полюбить!
Не сродила, не полюбила.
Аксинья крепко держала за пазухой обиду на весь мир, с которой так и не смогла справиться.
Права, права была Валя: нечего было отдавать этой женщине. Сама ничего не получила. Сама как малое дитя жаждала заботы и ласки!
Замуж Палаша ушла с удовольствием: Егор позвал — она сразу же согласилась. Вот там она и познала настоящую материнскую любовь от Вали. Валентина полюбила совсем молодую невестку как свою родную дочку, которую она так и не родила.
К отцу Пелагея долго не ходила, зачем? Но когда родился сын, то Егор сказал:
— Крестить будям! Ступай-ка за батей своим, а то ня по-людски. Что ж делать: пошла, хотя и не хотела. Не тянуло домой совсем. Прохор встретил неприветливо, выслушал, мрачно взглянул и коротко бросил:
— Некада мене по гостям блукать. Ня приду, ня жди.
Поднялся и ушел в кузню, даже не попрощавшись.
Пелагея посидела еще недолго в хате, на нее никто не обращал внимания: Аксинья лежала на кровати, отвернувшись к стене, она уже сильно болела.
Пелагея тронула мачеху за плечо, та даже не оглянулась:
— Можат, надо чавой? Так ты скажи, усе для тебе сделаю.
Ответа не последовало.
Пелагея осмотрелась: вроде убрано в хате, в печи чугунок стоит, но посмотреть пустой или полный было неудобно. Палаша перекрестилась на образа, развернулась и ушла.
Пелагее очень хотелось знать, как провела детство и юность ее младшая кровная сестричка. Любили ли ее? Или просто взяли в дом как служанку?
Сегодня Пелагея почувствовала, как сильно любит ее муж, сыновья, а тетушка — это же просто копия Валечки. Такая же добрая и милая.
У Любы все очень серьезно и очень плохо! Крупозное воспаление легких. Но Пелагея уже поставила себе задачу — вылечить свою сестричку во что бы то ни стало! Даже не ради ее родных, а ради самой себя!
Валю Палаша любила от всего сердца, в Настеньке души не чаяла, но сердце неистово просило любви и нежности от родного человека. Кровь — не водица.
Временами Пелагея чувствовала себя совсем одинокой в этом мире. И вот — сестра! Палаша закрыла глаза и беззвучно заплакала от переполнявших ее чувств: счастья и горя одновременно.
Татьяна Алимова
Все части здесь⬇️⬇️⬇️
Прочтите еще один рассказ ⬇️⬇️⬇️