В тот вечер тишина в доме казалась особенно гнетущей. Ольга медленно помешивала суп, прислушиваясь к монотонному тиканью часов на стене. Когда-то этот звук раздражал — в те времена, когда дом наполняли голоса сыновей, смех и постоянная суета. Теперь же тиканье стало единственным собеседником в пустом пространстве некогда шумного жилища.
Она бросила быстрый взгляд на мужа. Сергей, как обычно, сидел, уткнувшись в телефон. Свет от экрана отражался в его очках, создавая причудливые блики. Раньше она находила в этом что-то уютное — вот он, её муж, дома, рядом. Теперь же эта картина вызывала лишь глухое раздражение.
— Ужин готов, — произнесла Ольга, стараясь, чтобы голос звучал как обычно.
Он кивнул, не поднимая головы. Она расставила тарелки — красивые, из сервиза, который берегла для особых случаев. Хотя какие теперь особые случаи? Сыновья заходят редко, внуков пока нет. Остались только они вдвоём в этом большом доме, где каждый угол хранит воспоминания о лучших временах.
Ольга налила суп, аккуратно положила свежую зелень — петрушку и укроп с подоконника, где она выращивала травы специально для его любимых блюд. Рядом с тарелкой пристроила свежий хлеб, только что порезанный ломтиками.
Сергей наконец отложил телефон и взял ложку. Она замерла, ожидая реакции. Первая ложка. Вторая. На третьей он поморщился.
— Опять невкусно, — буркнул он, отодвигая тарелку.
Что-то оборвалось внутри. Ольга посмотрела на свои руки — красные от горячей воды, с огрубевшей кожей. Весь день она провела на ногах: стирала его рубашки, гладила брюки, готовила этот чёртов суп. На плите ещё кипел его любимый чай — тот самый, который она специально заваривает определённым способом, потому что "иначе невкусно".
Она перевела взгляд на стопку выглаженного белья — каждая вещь сложена идеально, как он любит. Двадцать пять лет. Двадцать пять лет она складывает эти чёртовы рубашки определённым образом, потому что "иначе мнётся".
— Знаешь что... — её голос дрогнул, но не от слёз — от злости. — Если ты считаешь, что я для тебя ничего не делаю, попробуй прожить без меня!
Он поднял глаза — впервые за вечер посмотрел на неё по-настоящему. В его взгляде читалось удивление, словно он не мог поверить, что эта тихая, послушная женщина способна повысить голос.
Ольга резко встала. Стул с грохотом отодвинулся, но ей было всё равно. Она схватила пальто — старое, купленное ещё три года назад, потому что "зачем тебе новое, этому ещё носить и носить".
— Ты куда? — в его голосе появилось беспокойство, но она уже не слушала.
Входная дверь хлопнула за её спиной. Прохладный вечерний воздух ударил в лицо, и впервые за много лет Ольга почувствовала, что может дышать полной грудью. Она не знала, куда идёт. Не знала, что будет делать дальше. Но впервые за долгие годы она ощущала не страх перед неизвестностью, а удивительное, пьянящее чувство свободы.
Маленькая квартира на пятом этаже встретила Ольгу непривычной тишиной. Не той давящей, что преследовала её дома, а какой-то особенной — лёгкой, воздушной. Здесь не было часов, отмеряющих минуты её жизни, не было укоризненных взглядов и привычного "а почему...".
Она проснулась рано — годами выработанная привычка вставать в шесть утра, чтобы успеть приготовить завтрак, погладить рубашку, собрать портфель... Но сегодня всё было иначе. Ольга лежала в незнакомой постели и смотрела, как солнечные лучи медленно ползут по стене. Никто не торопил её, не требовал внимания, не ждал привычного обслуживания.
— Я могу просто полежать, — прошептала она и тихонько рассмеялась от этой мысли.
Но старые привычки не отпускали так просто. Руки сами тянулись заправить постель, протереть пыль, начать привычный круг домашних дел. Ольга остановила себя:
— Нет. Сегодня я буду делать то, что хочу я.
Она долго стояла перед зеркалом в ванной, разглядывая своё отражение. Когда она в последний раз действительно смотрела на себя? Не мельком, не торопливо — проверить, всё ли в порядке перед выходом, — а по-настоящему? Морщинки вокруг глаз стали глубже, в волосах заметно больше седины. Но глаза... глаза словно ожили.
На улице было свежо. Октябрьское утро пахло опавшими листьями и кофе из ближайшей кофейни. Раньше она проходила мимо этого места сотни раз, спеша за продуктами. "Пустая трата денег", — всегда говорил Сергей. И она соглашалась, убеждая себя, что дома кофе вкуснее.
Звякнул колокольчик над дверью. Внутри пахло свежей выпечкой и корицей. Ольга неуверенно замерла у входа, чувствуя себя незваной гостьей в этом уютном пространстве.
— Доброе утро! — улыбнулась молодая бариста. — Что будете заказывать?
— Я... — Ольга растерялась. Столько лет она варила кофе для других, но никогда не задумывалась, какой любит она сама. — Что посоветуете?
— Могу предложить наш фирменный латте с карамелью и корицей. И у нас потрясающие круассаны с миндалём, прямо из печи.
Раньше она бы покачала головой — слишком дорого, слишком калорийно, что скажет муж... Но сегодня был другой день.
— Да, пожалуйста. И... и круассан тоже.
Она устроилась у окна, наблюдая за прохожими. За соседним столиком компания молодых девушек что-то увлечённо обсуждала, то и дело взрываясь искренним смехом. Ольга поймала себя на мысли — когда она в последний раз так смеялась? Не из вежливости, не через силу, а от души?
Первый глоток кофе растёкся по языку карамельной сладостью. Она прикрыла глаза от удовольствия. Боже, неужели жизнь может быть такой... вкусной?
Телефон в сумке молчал. Наверное, впервые за четверть века Сергей проснулся без готового завтрака, без выглаженной рубашки, без упакованного обеда. Что он сейчас делает? Злится? Растерян? Или даже не заметил её отсутствия, погрузившись в свой телефон?
— Ещё кофе? — спросила бариста, проходя мимо.
Ольга посмотрела на часы — привычка, въевшаяся под кожу. Раньше в это время она уже должна была вернуться с магазина и начать готовить обед. Но сегодня...
— Да, пожалуйста. И знаете... добавьте ещё один круассан.
Телефон зазвонил, когда Ольга раскладывала немногочисленные вещи в шкафу съёмной квартиры. На экране высветилось "Андрей" — старший сын. Рука дрогнула. Впервые в жизни ей не хотелось отвечать на звонок собственного ребёнка.
— Алло, — её голос прозвучал тише, чем обычно.
— Мам, ты что творишь? — в голосе Андрея слышалось раздражение, совсем как у отца. — Папа сказал, ты ушла. Это что за детский сад?
Ольга опустилась на край кровати. Как объяснить взрослому сыну то, чего она сама ещё не до конца понимала? Как рассказать о годах тихого отчаяния, о чувстве собственной ненужности, о том, как медленно растворялась её личность в бесконечной заботе о других?
— Андрюша, я...
— Мам, ну хватит! — перебил он. — Ты же взрослый человек. Подумаешь, папа суп раскритиковал. Он всегда такой был, ты же знаешь. Нашла из-за чего обижаться!
В его словах звучала снисходительная усмешка — так говорят с капризным ребёнком. Ольга почувствовала, как к горлу подкатывает комок обиды. Даже сын, её мальчик, которого она носила на руках, которому отдала столько любви, не видит в ней человека с собственными чувствами и желаниями.
— Это не из-за супа, — тихо сказала она.
— А из-за чего тогда? — в его голосе появились командные нотки. — Что такого страшного случилось? Папа места себе не находит, между прочим. Вчера сам готовил — представляешь? Весь вечер на кухне провозился.
Она представила: Сергей неловко режет овощи, чертыхается, пытается разобраться с плитой. Раньше такая картина вызвала бы у неё желание немедленно вернуться, взять бразды правления в свои руки. Но сейчас...
— Вот видишь, — усмехнулась она, удивляясь собственной смелости, — оказывается, он может сам о себе позаботиться.
— Мама! — возмущённо воскликнул Андрей. — Ты понимаешь, что рушишь семью? Что люди скажут? Тебе не стыдно?
"Люди, люди..." — эхом отозвалось в голове. Всю жизнь она жила с оглядкой на этих неведомых "людей". Что подумают соседи? Что скажут родственники? А теперь ещё и собственный сын давит на те же больные точки.
Она встала и подошла к окну. На карнизе примостился голубь, беззаботно чистил пёрышки. Свободный, никому ничего не должный...
— А ты когда-нибудь спрашивал, каково мне было все эти годы? — её голос окреп. — Хоть раз поинтересовался, чего хочу я?
— При чём тут...
— При том! — она сама удивилась твёрдости в своём голосе. — Я двадцать пять лет жила для вас. Готовила, стирала, гладила, поддерживала, жертвовала всем. А вы... вы даже не замечали меня. Я была просто предметом мебели — всегда на месте, всегда функционирую, всегда готова служить.
В трубке повисла тишина. Затем Андрей заговорил мягче, вкрадчиво:
— Мамочка, ну ты же сама этого хотела. Ты же всегда говорила, что семья — это главное...
— Да, семья — это главное, — согласилась она. — Но я тоже часть этой семьи. Я тоже человек. И я больше не могу... не хочу быть просто обслуживающим персоналом.
— Но папа...
— Я не вернусь, — твёрдо сказала она. — Не сейчас. Может быть, никогда. Мне нужно научиться жить для себя.
После разговора она долго стояла у окна. В витрине магазина напротив отражалась женщина — прямая спина, расправленные плечи, в глазах что-то новое, незнакомое. Решимость? Достоинство? Свобода?
Телефон снова зазвонил — теперь младший. Ольга отключила звук и впервые в жизни подумала: "Они взрослые. Справятся".
В дверь позвонили. Ольга вздрогнула, хотя ждала этого звонка все эти дни. Сердце заколотилось где-то в горле. Она глянула в глазок — так и есть, Сергей. Стоит, переминается с ноги на ногу, как когда-то в молодости, когда первый раз пришёл к ней домой знакомиться с родителями.
Она открыла не сразу. Сначала глубоко вдохнула, выдохнула. Собралась с мыслями.
— Привет, — буркнул он, протягивая помятый букет роз. Купил, небось, в ларьке возле метро — там вечно несвежие цветы.
— Здравствуй, — она посторонилась, пропуская его в квартиру.
В маленькой прихожей стало тесно. Сергей неловко топтался на месте, не зная, куда деть свою большую фигуру. Пахло от него знакомо — сигаретами и почему-то жареной картошкой.
— Пойдём на кухню, — сказала Ольга. — Поговорим.
На кухне Сергей сел на табуретку, и она скрипнула под его весом. Он поморщился, оглядывая маленькое пространство съёмной квартиры.
— И вот здесь ты теперь живёшь? — в голосе прозвучала смесь жалости и превосходства. — Брось, Оль. Пошли домой. Ну подумаешь, психанула...
— Я не психанула, — она стояла у окна, глядя на его отражение в тёмном стекле.
— А что тогда? — он начал раздражаться. — Что это за концерты? Дети звонят, спрашивают, что случилось. Перед соседями стыдно.
— Стыдно? — она развернулась. — А тебе не стыдно было двадцать пять лет относиться ко мне как к прислуге?
— Чего? — он искренне удивился. — Ты о чём вообще?
— О том, что я устала быть пустым местом! — голос дрогнул, но она справилась. — Когда ты в последний раз спрашивал, как у меня дела? Что я чувствую? Чего хочу?
— А чего ты хочешь? — он развёл руками. — У тебя всё есть. Дом, муж, дети выросли...
— У меня ничего нет, Серёжа. Даже себя самой.
Он смотрел непонимающе. Потом тяжело вздохнул, достал сигареты.
— Здесь нельзя курить, — сказала она.
— Господи, да что с тобой такое? — он с силой смял пачку. — Раньше нормальная была баба, а теперь...
— А теперь я наконец-то живая, — она подошла к столу, села напротив. — Знаешь, я тут первый раз за много лет в кафе одна сходила. Представляешь? Села, заказала себе кофе с пирожным. Не торопясь выпила. И мне так хорошо стало...
— Из-за какого-то кофе ты семью рушишь? — он хлопнул ладонью по столу. — Хочешь кофе — купим кофеварку! Хочешь пирожные — пеки хоть каждый день!
— Ты не понимаешь...
— Это ты не понимаешь! — он почти кричал. — Ты что, с жиру бесишься? Другие бы радовались — муж не пьёт, не гуляет, деньги в дом...
— А я не другие, — тихо сказала она. — Я — это я. И я больше не хочу быть прежней.
Он осёкся на полуслове. Замолчал. Долго смотрел на неё, словно видел первый раз.
— Ты это серьёзно, да? — наконец спросил он. — Не вернёшься?
Она покачала головой. В горле стоял ком, но она справилась:
— Нет. Не вернусь.
Он встал — тяжело, словно разом постарел лет на десять.
— Ну как знаешь, — сказал глухо. — Только потом не жалуйся.
У двери обернулся, посмотрел странно:
— А знаешь... я ведь даже не помню, когда ты в последний раз улыбалась. По-настоящему.
Дверь захлопнулась. Ольга сидела на кухне, смотрела на помятые розы в банке из-под огурцов — не нашлось вазы. За окном моросил дождь. Где-то в соседней квартире играла музыка.
"Я тоже не помню", — подумала она. И вдруг улыбнулась — криво, неуверенно. Но впервые за долгое время — искренне.
Прошёл месяц. Ольга проснулась рано — старая привычка так и не ушла, но теперь она не спешила вскакивать с постели. Лежала, слушала, как за окном просыпается город. Вот прогудела первая маршрутка, прошелестели шаги первых прохожих, тихонько звякнула чья-то калитка.
На подоконнике завела себе мини-сад — петрушка, укроп, базилик. Теперь она готовила только для себя. Иногда получалось вкусно, иногда не очень, но никто не морщился и не отодвигал тарелку.
Телефон пискнул — сообщение от младшего:
"Мам, ты как? Может, заеду?"
Она улыбнулась. После того разговора со старшим дети притихли, а потом... потом начали звонить по-другому. Не требовали, не давили. Спрашивали — впервые за долгое время — как она, что нового, не нужно ли чего.
"Заезжай, — написала в ответ. — Я дома".
Дом... Странно, но эта съёмная квартирка с облезлыми обоями и скрипучей табуреткой на кухне стала для неё настоящим домом. Здесь пахло свежесваренным кофе и её любимыми булочками с корицей, которые она научилась печь сама — правда, первые три раза подгорели.
Ольга подошла к шкафу, достала новое платье — яркое, совсем не такое, как раньше. В старом доме она носила неприметные вещи, "чтоб не мозолили глаза". Теперь же...
На тумбочке лежал билет. Самый настоящий билет на поезд до Питера. Раньше она только мечтала посмотреть белые ночи, а теперь... Первое в жизни самостоятельное путешествие. Страшно? Конечно. Но это приятный страх — как перед чем-то новым и интересным.
Во дворе вдруг заиграла гармонь — старичок с первого этажа часто музицировал по утрам. Раньше такие звуки раздражали бы, но сейчас Ольга поймала себя на том, что пританцовывает, заваривая кофе.
Зазвонил телефон. На экране высветилось "Сергей". Она помедлила секунду, но трубку взяла:
— Алло.
— Привет, — голос хриплый, уставший. — Слушай... тут это... рубашки мои любимые... Ну, которые ты всегда гладила особенным способом...
Она молчала, ждала продолжения.
— В общем, — он откашлялся, — можешь объяснить, как ты их гладила? А то я уже три испортил.
Она невольно усмехнулась:
— Сдай в химчистку, Серёж. Там и погладят, и накрахмалят.
— А... — он помолчал. — Ну да. Точно. А ты... как ты там?
— Хорошо, — она отхлебнула кофе. — Правда, хорошо.
— Понятно, — в трубке что-то шуршало. — Ну ладно. Пока.
— Пока.
Она закрыла окно с диалогом и открыла фотографии питерских улиц. Где-то там, в большом городе на Неве, её ждала новая страница жизни. Её собственной жизни.
"Смотри-ка, — подумала она, глядя в окно на утреннее небо, — оказывается, счастье может быть таким простым. Просто быть собой".