Итак, «Портрет» - история загубленного таланта; если точнее, то самого себя загубившего в погоне за деньгами и славой. Однако, если бы нам просто рассказали историю таланливого живописца, ставшего заурядным, бездумно штампующим всё новые работы изготовителем портретов («Кисть его хладела и тупела, и он нечувствительно заключился в однообразные, определённые, давно изношенные формы»), то было бы просто грустно. Вспомним, как оценивал он в самом начале повести выставленные на продажу картинки: «Дряхлая бездарность, которая самоуправно стала в ряды искусств, тогда как ей место было среди низких ремёсл, бездарность, которая была верна, однако ж, своему призванию и внесла в самое искусство своё ремесло. Те же краски, та же манера, та же набившаяся, приобыкшая рука, принадлежавшая скорее грубо сделанному автомату, нежели человеку!..» А ведь сам он, по существу, превратился именно в такой автомат, хотя исконно и не был бездарностью! Но… «Некоторые, знавшие Чарткова прежде, не могли понять, как мог исчезнуть в нём талант, которого признаки оказались уже ярко в нём при самом начале, и напрасно старались разгадать, каким образом может угаснуть дарованье в человеке, тогда как он только что достигнул ещё полного развития всех сил своих».
Но Гоголь вносит ещё один, ещё более страшный мотив. Его Чартков не просто растратил своё дарование, «завёл щегольских учеников» (видимо, подобных себе), но и не стесняется высказывать своё мнение об искусстве – как современном («Этот человек, который копается по нескольку месяцев над картиною, по мне, труженик, а не художник»), так и вечном («утверждал, что прежним художникам уже чересчур много приписано достоинства, что все они до Рафаэля писали не фигуры, а селёдки;.. что сам Рафаэль даже писал не всё хорошо и за многими произведениями его удержалась только по преданию слава; что Микель-Анжел хвастун, потому что хотел только похвастать знанием анатомии»). И та его «точка зрения» охотно подхватывается толпой – видимо, той самой «чернью», о которой когда-то писал Пушкин:
… на вес
Кумир ты ценишь Бельведерский.
Ты пользы, пользы в нём не зришь…
Но и это ещё не низшая ступень падения – «одно событие сильно потрясло и разбудило весь его жизненный состав». Неожиданно получена «записка, в которой Академия художеств просила его, как достойного её члена, приехать дать суждение своё о новом, присланном из Италии, произведении усовершенствовавшегося там русского художника», «одного из прежних его товарищей», который, «как отшельник, погрузился… в труд и в не развлекаемые ничем занятия».
Существует мнение, что Гоголь описывает картину А.А.Иванова «Явление Христа народу», над которой живописец работал около двадцати лет. Так ли это? Трудно сказать. Во время написания первой редакции «Портрета» Иванов только задумывал своё великое творение. А Гоголь (в то время он ещё не был знаком с художником) уже пишет: «Чистое, непорочное, прекрасное, как невеста, стояло перед ним произведение художника. И хоть бы какое-нибудь видно было в нём желание блеснуть, хотя бы даже извинительное тщеславие, хотя бы мысль о том, чтобы показаться черни, — никакой, никаких! Оно возносилось скромно. Оно было просто, невинно, божественно, как талант, как гений».
Хорошо известно, что позднее Гоголь и Иванов много общались в Риме (в частности, во время работы над второй редакцией повести). Можно встретить утверждение (не всеми искусствоведами разделяемое), что именно Гоголь выведен на картине (так называемый «ближайший к Христу»):
Но была ли это картина Иванова (точнее, мечта о ней) или нет, а воздействие на Чарткова она оказывает – и он не может «сказать обыкновенное, пошлое суждение зачерствелых художников»: «речь умерла на устах его, слёзы и рыдания нестройно вырвались в ответ, и он как безумный выбежал из залы».
И возникнет осознание случившегося с ним – «Боже! и погубить так безжалостно лучшие годы своей юности; истребить, погасить искру огня, может быть, теплившегося в груди, может быть, развившегося бы теперь в величии и красоте, может быть, также исторгнувшего бы слезы изумления и благодарности!» Но попытка вернуться к подлинному творчеству оказывается бесплодной: «Кисть его и воображение слишком уже заключились в одну мерку, и бессильный порыв преступить границы и оковы, им самим на себя наброшенные, уже отзывался неправильностию и ошибкою».
И в тот момент Чартков вновь увидит тот самый портрет, о котором уже позабыл и который «был причиной его превращенья»… Портрет по его приказу «вынесен прочь», но гибель души продолжается: «Им овладела ужасная зависть, зависть до бешенства. Жёлчь проступала у него на лице, когда он видел произведение, носившее печать таланта».
И выливается всё это в беспощадное уничтожение прекрасного. Купленные им картины («всё лучшее, что только производило художество») беспощадно уничтожаются: «купивши картину,.. с бешенством тигра на неё кидался, рвал, разрывал её, изрезывал в куски и топтал ногами, сопровождая смехом наслажденья». На это тратится всё накопленное им богатство: «Никогда ни одно чудовище невежества не истребило столько прекрасных произведений, сколько истребил этот свирепый мститель». Ещё обществу неведомы его «деяния», но он уже становится кошмаром для всех: «Подобно какой-то гарпии, попадался он на улице, и все его даже знакомые, завидя его издали, старались увернуться и избегнуть такой встречи, говоря, что она достаточна отравить потом весь день».
Финал Чарткова ужасен: горячка, чахотка, «безнадежное сумасшествие», когда во время припадков он снова видит глаза портрета и все окружающие кажутся ему «ужасными портретами». И, наконец, смерть. «Ничего тоже не могли найти от огромных его богатств; но, увидевши изрезанные куски тех высоких произведений искусства, которых цена превышала миллионы, поняли ужасное их употребление».
**********
Но ужасен не только конец Чарткова. Страшен финал повести. Художник Б., рассказавший историю своего отца, автора этого самого портрета, приводит его завет: «Исполни, сын мой, одну мою просьбу. Может быть, тебе случится увидеть где-нибудь тот портрет, о котором я говорил тебе. Ты его узнаешь вдруг по необыкновенным глазам и неестественному их выражению, — во что бы то ни было истреби его...»
Портрет обнаружен на аукционе. Но после рассказа художника он вдруг таинственным образом исчезает со стены – «кто-то успел уже стащить его, воспользовавшись вниманьем слушателей, увлечённых рассказом. И долго все присутствовавшие оставались в недоумении, не зная, действительно ли они видели эти необыкновенные глаза или это была просто мечта, представшая только на миг глазам их, утруждённым долгим рассматриванием старинных картин».
В отличие от первой редакции, где изображение исчезнет, символизируя конец дьявольской власти, зло остаётся в мире. Это по-настоящему страшно.
И вся повесть становится призывом сохранить свою живую душу, не дать отравить её…
В статье использованы иллюстрации Кукрыниксов
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
"Оглавление" по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь