Часы тикали, солнце уже вовсю взошло и запустило свои лучи, прорвавшись сквозь занавески на кухне, в шевелюру мальчишки-садового. Его волосы-веточки, почуяв солнечный свет, потянулись к нему, зазеленели листочками, выпустили бутоны, которые тут же раскрылись, заиграли красками, даря ощущение красоты, сказки, волшебства и счастья. Словно на твоих глазах из семечка, которое ты только что посадил, вырос маленький росточек и стал расти, набирать силу, выпуская листочки один за другим.
Почему словно? Так и есть. Они же живые. Наверно, не только живые, но, поди, еще и разумные. Ой, что-то меня занесло не в ту степь.
Анафема смотрела на распускающиеся цветы и зеленеющие веточки на голове мальчишки-садового и глаз не могла отвести, — когда еще такое чудо увидишь?
А Фима ей тихонечко шептала мысленно: «Вишь, зацвел, заколосился. Значит, ему тут нравится. Значит, ты все правильно делаешь».
Мальчонка меж тем вопросительно посмотрел на Анафему, словно спрашивая, можно ли ему еще чая и варенья с медом.
— Да, да, конечно, сейчас, подожди.
Как только чашка была наполнена, садовый обхватил её ручками и начал свой рассказ. О том, как он оказался в том доме.
— Я за садом присматривал, который там неподалеку был. Меня родня туда определила. Я же в семье особенный, не такой как все. Ну, или не совсем такой, как все, — мальчишечка замолчал, то ли пытаясь подобрать верные, правильные слова, то ли соображая, как лучше рассказать, чтобы его поняли. Помолчал некоторое время, потом продолжил, — Папа-то у меня тоже не совсем обычный лесовик. У него тоже, это, цветочки в волосах есть. Но все же он лесовик. А я… Могу, конечно, и в лесу жить, но, чтобы сила у меня была, чтобы я рос, мне сад нужен, цветы, ягоды, фрукты. И чтобы много, и в одном месте, а не по опушкам, полянкам, как в лесу. Вот и… Это всё мама… Так-то у нас в семье кого только нет, и лесовики, и полевики, и луговые. Даже болотница есть. Мама вот луговая. А папины родители: отец — полевой, а мать — из лесовиков. Только бабушка не из тех, что в дремучих лесах, а из тех, что в светлых, сосновых да березовых. А мама моя очень любила истории и сказки про эльфов читать и слушать. Бабушка все ругалась, нет, мол, чтобы своей историей интересоваться, про леших читать, русалок, водяниц, про Бабу Ягу хотя бы, а она не пойми что слушает, про всякую заморскую нечисть, которой у нас отродясь не водилось. Но мама её не особо и слушала.
А когда я должен был появиться, так уж ей хотелось, чтобы её ребенок на эльфа походил, чтобы такой же красивый был, ловкий, сильный, умелый, растения чтобы любил, умел их выращивать… Сильно, видимо, хотела. Вот, я и родился таким. С ушами как у эльфа. Сейчас-то я, конечно, могу их изменить, любой формы сделать, но уже привык.
Мама всегда любила с цветами возиться. Нравилось ей, когда все красиво. А я же при ней рос в основном, особенно когда мелкий был. Как же без мамы. А когда подрос, выяснилось, что гораздо лучше себя чувствую не в лесу, не в поле, а на лугу среди цветов. А еще лучше — в саду, где не только цветы есть, но и плодовые деревья, ягоды разные.
Поэтому в тот сад и попал. Родня постаралась, нашла это хозяйство. Места много, люди хорошие, за садом следят. Я же к тому времени уже все знал, и как вырастить растение, и как уберечь, и как ускорить рост, если надо. Мне только сил и опыта надо было набраться. И хозяйство это садовое как нельзя лучше подходило.
Люди радовались, что у них все так хорошо растет, плодоносит и никаких вредителей нет. Богов каких-то своих благодарили за это. А то, что это я им помогаю, им и невдомек было. А я и не переживал об этом. Все же хорошо, — тут садовый вздохнул, вскинул свои большущие глаза на Анафему, чувствовалось, что о дальнейшем ему тяжело говорить, — А потом… Потом этот сад отобрали. Кому-то земля понадобилась… Нет, года два он, наверно еще был, не сразу его уничтожили. Я присматривал за садом, смотрел, чтобы деревья не болели… Сад потихоньку зарастал. А я против не был, думал, смогу всю свою семью сюда позвать, и всем хорошо будет, и маме, и отцу, и мне. Наивный.
Это, оказывается, владельцы судились за то, чтобы сад оставался. Вот, пока шел суд, сад и не трогали. А потом бульдозеры приехали. И всё, всё под корень…
Мне бы им помешать тогда, но я растерялся, не сообразил, испугался. Побежал, куда глаза глядят.
День на второй, наверно, наткнулся на этот дом. Он хоть и старый, заброшенный, и люди там не живут, зато сад есть. Думал, отдохну, сил наберусь, потом пойду другое место искать, подходящее. А там…
— Ну, что там, точнее, кто там, понятно. А скажи-ка, пожалуйста, почему ты к родителям не пошел, когда с садом такое случилось? Они бы ведь, наверно, не отказали, приняли бы тебя, — и Анафема взглянула на садового. Все-таки непонятно ей было, почему родители не побеспокоились о ребенке? — место ему хорошее подобрали, чтобы он рос, а когда такое случилось, почему не забрали?
— А родители еще раньше ушли на север. Отец приходил, предупреждал. Те земли, где они раньше жили, стали застраивать, вот они и подались туда, где народу меньше, а лесов, природы больше. Он тогда и сказал, что, если что, не дай бог, случится, чтобы я их на старом месте не искал, а на север, ежели что шел.
— А…, тогда понятно.
— Я ведь так и думал изначально, что отдохну и пойду их искать. А там бы уж где-нибудь недалеко от них устроился. У нас же все-таки принято, чтобы каждый себе свою вотчину обустраивал. Только вот мест, где их можно обустраивать, всё меньше и меньше остается…
— Да уж, это точно.
— Ну, вот. Когда я на тот дом наткнулся, решил сперва проверить, что, да как. Осмотреться. А то устроюсь отдыхать, а, может, хозяева какие есть или еще что. В подвале его и увидел, — и мальчонка-садовый мотнул головой в сторону комнаты, где спал Горазд, брат домового Кузьмы, — Слабый он был, но оно и понятно, людей-то, чтобы в доме жили, нет. Но защиту он еще мог держать, чтобы никто чужие и плохие не заходили. А то ведь всяко может быть. Я с ним силами немного поделился. Решил чуток задержаться, узнать, что да как. А через какое-то время эти, с бульдозерами заявились. И такое меня зло взяло: они же мой сад разрушили и еще дом этот хотят сломать, а что с домовым тогда станет, подумали? Вот я и разошелся. Зря, конечно, наверно так. Но они ведь по-хорошему не понимали. Лезут и лезут, — и мальчонка снова посмотрел на Анафему. То ли одобрения ища, то ли, наоборот, осуждения боясь.
— Да все правильно ты сделал. А если бы не сделал, тогда домовой бы погиб. Ты его защищал, так что ты молодец.
— Да?
— Да.
И глаза ребенка засияли, залучились теплом, а на мордашке расцвела очаровательная улыбка.
Господи, какой еще все-таки малыш. Переживал, видимо, сильно, правильно он сделал или нет, что не пустил людей к дому. Взрослых-то рядом никого не было, чтобы подсказать, помочь, посоветовать, ему самому пришлось принимать решение.
— Может, ты еще есть хочешь? Не стесняйся, еще угощу чем-нибудь.
— Нет, спасибо, наелся. Я лучше отдохну немного, если вы не против.
— Да с чего мне против быть? Отдыхай, конечно. Только вот где мне тебя устроить? — Анафема оглядела квартиру, пытаясь сообразить, куда устроить такого необычного гостя.
— Не переживайте, у вас вон куст лимона есть, я там буду, — сказал мальчонка и исчез, словно и не было его. Лишь аромат цветов говорил, что он тут только что был, да шевеление ветвей лимона подсказывало, куда он переместился.
Анафема вымыла посуду да пошла глянуть, как там брат Кузьмы. Горазд всё еще спал.
— Ну что, дорогие мои, думаю, нам всем сейчас тоже надо поспать, утро насыщенным было.
Фима улеглась на кровати, в ногах у хозяйки, Кузьма устроился в кресле, в комнате недалеко от спящего брата, а Анафема лежала и думала, как долго проспит Горазд, как быстро придет в себя, согласится или нет обустроиться в квартире у Наденьки, а если не согласится, то куда его? И как они вообще все здесь будут?
Не то, чтобы увеличившееся число «постояльцев» смущало Анафему, они в истинном-то виде и не видны, и места, считай, не занимают, но как-то много выходит нечисти на один квадратный метр в одной отдельно взятой квартире. Да еще все такие разные…
С этими мыслями она и заснула.
Листайте, немного истории в картинках: на первой — тот самый сад, за которым присматривал мальчишка-садовый, когда его уже оставили люди; на второй — сам мальчонка-садовый, смотрит напоследок на сад, прежде чем уйти.
Продолжение — «Вкус открытия и перекресток забот» — см. ссылку ниже: