За окном октябрь рассыпал мелкую морось, и я радовалась, что сегодня никуда не нужно идти. В доме пахло борщом — тем самым, маминым рецептом, который достался мне вместе с потёртой тетрадкой в клеточку. Дети склонились над тетрадями в гостиной — Машка хмурилась над задачей по геометрии, а Димка, высунув язык от усердия, выводил первые крючочки. Обычный вторник, спокойный и уютный.
Звонок в дверь раздался, как гром среди ясного неба. Я вздрогнула, едва не выронив половник. В последнее время каждый неожиданный визит заставлял моё сердце замирать — я слишком хорошо знала, кто может прийти без предупреждения.
— Ольга! — раздался знакомый голос, от которого внутри всё сжалось. — Открывай, мы знаем, что ты дома!
Нина Павловна. И судя по множественному числу, с ней Марина — моя золовка, которая считала своим долгом "помогать" невестке советами при каждом удобном случае.
Пока я шла к двери, в голове пронеслось: может, притвориться, что никого? Но свет горел во всех окнах, да и машина Игоря стояла у подъезда — муж забыл её сегодня, поехал на работу на метро...
— Здравствуйте, — я попыталась улыбнуться, открывая дверь. Нина Павловна, даже не кивнув в ответ, прошла мимо меня, цокая каблуками по паркету. За ней, как верная тень, скользнула Марина, источая запах приторных духов.
— Ну что тут у тебя? — свекровь, не разуваясь, направилась прямиком на кухню. — Опять этот твой суп варишь? Сколько раз говорила — Игорю нужен борщ на говядине, а не эта... курица.
Она произнесла последнее слово так, словно речь шла о чём-то неприличном. Я прикусила губу, чувствуя, как начинают гореть щёки.
— Дети! — вдруг раздался голос Марины из гостиной. Щелчок пульта, и телевизор ожил, наполняя комнату звуками какого-то ток-шоу. — Идите сюда, тётя вас давно не видела!
— У них уроки, — я попыталась возразить, но Марина уже устроилась на диване, похлопывая рядом с собой.
— Подумаешь, уроки. Пять минут ничего не решат.
А на кухне Нина Павловна уже открывала шкафчики один за другим:
— Господи, у тебя такой бардак! Вот я всегда...
Что-то оборвалось внутри. Может, это была последняя ниточка терпения, может — годы молчаливого согласия со всеми замечаниями, а может — просто усталость от бесконечных попыток угодить. Я почувствовала, как немеют губы, а в висках начинает стучать.
— Хватит.
Слово вырвалось тихо, но в нём была такая сталь, что Нина Павловна замерла с открытой дверцей шкафа.
— Что ты сказала?
— Я сказала — хватит! — голос окреп, в нём зазвенела злость, копившаяся годами. — Мне не нужны твои советы, как вести себя в моём доме!
Свекровь медленно повернулась, и я увидела, как меняется её лицо — от привычного превосходства к изумлению, а потом к гневу. В гостиной стихло даже телевизор — видимо, Марина убавила звук, прислушиваясь.
— Что ты себе позволяешь? — голос Нины Павловны дрожал. — Я мать твоего мужа! Я имею право...
— Нет, — я сделала шаг вперёд, чувствуя небывалую твёрдость в коленях. — Вы не имеете права приходить без приглашения. Не имеете права командовать. Это мой дом. Мой!
В этот момент хлопнула входная дверь — вернулся Игорь. Он замер на пороге кухни, переводя растерянный взгляд с меня на мать.
— Что здесь происходит?
Но ответа не требовалось — всё было написано на наших лицах. Двадцать лет молчаливого противостояния вылились в эти несколько минут, и пути назад уже не было.
Три дня после того вечера в доме царила тишина. Не та уютная, когда можно укутаться в плед с книжкой, а звенящая, пустая — будто между мной и Игорем выросла стеклянная стена. Он уходил на работу раньше обычного и возвращался затемно, а я... я считала минуты до его прихода и одновременно боялась этого момента.
В тот вечер он пришёл особенно поздно. Я услышала, как ключ царапает замочную скважину — обычно уверенная рука мужа теперь дрожала. Входная дверь открылась, и я замерла у плиты, делая вид, что увлечена готовкой. Спина будто окаменела.
— Дети спят? — голос Игоря звучал глухо, будто из-под воды.
— Давно уже, — я не обернулась, продолжая помешивать давно готовый соус. — Девять часов всё-таки.
Он прошёл на кухню, тяжело опустился на стул. Я спиной чувствовала его взгляд — тяжёлый, мучительный. Наконец решилась повернуться.
Игорь сидел, ссутулившись, будто враз постарел лет на десять. В уголках губ залегли горькие складки, а в глазах... В его глазах плескалась такая тоска, что у меня защемило сердце.
— Ну что, опять звонили? — слова вырвались сами собой, острые, как осколки. — Опять я плохая?
Он вздрогнул, словно от пощёчины:
— Оля...
— Нет, ты скажи! — я почувствовала, как предательски дрожит голос. — Скажи, что там на этот раз? Борщ не тот? Или может, я детей неправильно воспитываю? Или...
— Она просто переживает, — эти слова он произнёс так тихо, что я едва расслышала.
Что-то оборвалось внутри. Переживает? Двадцать лет постоянных придирок, замечаний, непрошеных советов — это называется "переживает"?
— Она переживает? — я с грохотом поставила кастрюлю на стол. — Или хочет контролировать нас? Контролировать тебя, Игорь! Ты хоть понимаешь, что она делает?
Он поднял на меня измученные глаза:
— Мама сказала... — он запнулся, сглотнул, — она сказала, что если ты продолжишь её унижать, я потеряю семью. Свою настоящую семью.
Воздух будто выкачали из кухни. Я опустилась на стул напротив, чувствуя, как немеют пальцы.
— Настоящую семью? — мой голос звучал как чужой. — А мы с детьми... мы кто?
— Ты не понимаешь, — он протянул руку, пытаясь коснуться моей ладони, но я отдёрнула её, как от огня. — Она одна у меня. Совсем одна после смерти отца...
— А я? — слёзы подступили к горлу. — Я тоже одна здесь. Одна против всех этих... советов. Против её вечного недовольства. Против твоего молчания, Игорь!
Он вскочил, заметался по кухне:
— Думаешь, мне легко? Думаешь, я не вижу, как она... — он осёкся, провёл рукой по лицу. — Но она же моя мать. Моя мать, понимаешь?
— А я твоя жена, — эти слова дались мне с трудом. — И тебе придётся выбирать. Не сейчас — так позже. Но придётся.
Игорь замер у окна. За стеклом мигал фонарь, отбрасывая на его лицо неровные тени. Я смотрела на его профиль — такой родной и такой чужой сейчас — и понимала: это только начало. Настоящая буря ещё впереди.
— Пойду спать, — он двинулся к двери, но у порога остановился. — Знаешь, когда-то я обещал маме, что никогда её не брошу. Мне было девять, отец только ушёл...
Я промолчала. А что тут скажешь? Обещания, данные в детстве, иногда становятся самыми тяжёлыми цепями.
К вечеру разболелась голова. Я металась по квартире, не находя себе места — то хваталась за уборку, то пыталась читать, то просто сидела на кухне, бездумно помешивая остывший чай. Игорь ушёл с утра, сказал — по делам. Но я-то знала: к матери поехал. Опять будут говорить обо мне. Опять я во всём виновата.
Грохот в прихожей заставил вздрогнуть. Ключ в замке провернулся резко, зло — так обычно делает свекровь, когда не в духе. Сердце ёкнуло.
— А, ты дома, — Нина Павловна влетела в квартиру, даже не сняв туфли. Лицо красное, глаза горят. — Отлично, поговорим!
Я молча смотрела, как она проходит в кухню, садится за стол — прямая, как палка. Вот значит как. Сама пришла.
— Ну и долго молчать будешь? — она постучала наманикюренными пальцами по столу. — Я, между прочим, ради тебя приехала. Игорь весь извёлся, на работе только о тебе и говорит...
— О себе говорит, — я сама не узнала свой голос. — О том, как ему тяжело между нами выбирать.
— Что? — она подалась вперёд. — Какой выбор? Я его мать! Родная мать! А ты...
— А я его жена. И это мой дом.
— Твой? — она хрипло рассмеялась. — Мы с Мариной тут все выходные убирались, когда вы только въехали. Я шторы эти выбирала, я...
— Вот именно! — я с грохотом поставила чашку. — Вы выбирали. Вы решали. Вы всё знаете лучше всех! А я... я что, пустое место?
— Господи, да что ты себе позволяешь? — она вскочила. — Да как ты смеешь...
— Мама? Оля? — голос Игоря от двери. Когда успел прийти?
Мы обе замолчали. Свекровь тяжело дышала, я чувствовала, как дрожат руки.
— Игорёк, — голос Нины Павловны стал медовым, — ты посмотри, что твоя жена устроила! Я к ней по-хорошему...
— По-хорошему? — я фыркнула. — Ворвались без звонка, начали командовать...
— Хватит! — Игорь с силой бросил ключи на тумбочку. — Просто хватит, а?
Мы уставились на него — никогда не видела его таким. Бледный, губы трясутся.
— Мама, — он глубоко вдохнул, словно перед прыжком в воду. — Ты... ты не можешь вот так приходить. Правда не можешь.
— Что? — она побелела. — Ты это мне говоришь? Мне?
— Да, тебе! — он вдруг повысил голос, и мы обе вздрогнули. — Я же просил... сколько раз просил — давай просто жить спокойно! Но нет, вечно кому-то что-то надо доказать!
— Сынок...
— Не надо! — он провёл рукой по лицу. — Я больше не могу. Между вами разрываться — не могу. На работе места себе не нахожу — всё думаю, что вы тут без меня устроите...
— Это она виновата! — Нина Павловна ткнула в меня пальцем. — Она настраивает тебя против родной матери!
— Нет, мама, — он вдруг сел, ссутулился. — Это ты... ты не даёшь мне жить. Моей семье жить.
В кухне повисла тишина. Было слышно, как в подъезде хлопнула дверь, как где-то наверху плачет ребёнок.
— Вот значит как, — свекровь медленно взяла сумку. — Ну что ж... Я всё поняла. Всё.
Она двинулась к выходу, чеканя шаг. У двери обернулась:
— Не звони мне больше. Я поняла — ты выбрал... её.
Дверь хлопнула так, что задребезжали стёкла. Я смотрела на Игоря — он сидел, опустив голову, и плечи его мелко дрожали.
— Прости, — прошептала я.
— За что? — он поднял глаза, красные, усталые. — За то, что я наконец-то решился? Знаешь... я ведь правда думал, что буду вечно вот так — между вами. Как будто иначе нельзя.
Он встал, прошёлся по кухне:
— Позвонит. Завтра или послезавтра. Куда она денется...
Неделя тянулась бесконечно. Игорь ходил сам не свой — то хватался за телефон, то бросал его, словно обжегшись. Я делала вид, что не замечаю, как он украдкой проверяет, не звонила ли мать. Но звонков не было.
В пятницу вечером он не выдержал:
— Съезжу к ней, а? — спросил, не глядя на меня. — Просто... проверю, как она.
— Конечно, — я кивнула. — Передавай привет.
Он фыркнул — мы оба знали, что никаких приветов не будет. Хлопнула дверь, и я осталась одна. Села на кухне, включила телевизор — просто чтобы не слышать тишину.
Вернулся он через два часа. Я сразу поняла — что-то случилось. Он как-то странно смотрел перед собой, будто увидел что-то, чего совсем не ожидал.
— Ну как... как она? — спросила осторожно.
Игорь сел, побарабанил пальцами по столу:
— Знаешь, что она мне рассказала? — он говорил медленно, словно всё ещё переваривал услышанное. — Про свою свекровь. Представляешь, у неё тоже...
— Что — тоже?
— Когда она вышла замуж за отца... В общем, её свекровь, получается, моя бабка... — он запнулся. — Она ей жизни не давала. Каждый день придиралась, всё контролировала. Даже суп не так варила.
Я молчала. А что тут скажешь?
— Мама говорит, тогда поклялась — никогда такой не станет. Никогда! — он горько усмехнулся. — А вышло...
— Вышло как всегда, — закончила я тихо.
Мы помолчали. За окном смеялись дети, где-то вдалеке сигналила машина.
— Слушай, — вдруг сказал Игорь. — А давай на дачу съездим? В выходные. С детьми. И маму позовём.
Я напряглась:
— Думаешь, это хорошая идея?
— Нет, — он пожал плечами. — Наверное, ужасная. Но... может, попробуем?
Утром следующего дня зазвонил телефон. Я взяла трубку и сразу узнала этот голос:
— Мне Игорь звонил. Насчёт дачи, — Нина Павловна говорила отрывисто, словно каждое слово давалось с трудом. — Я вот что скажу... Я к внукам приеду. Без этих ваших... разговоров.
— Хорошо, — я сжала трубку. — Приезжайте.
— И пирог привезу. Яблочный, — она помолчала. — Игорь в детстве любил.
— Знаю. Он и сейчас любит.
Снова пауза. Потом:
— Ну всё, чего зря болтать. В десять буду.
Гудки. Я постояла, держа трубку, потом набрала Игоря:
— Звонила твоя мама. Приедет к десяти. С пирогом.
— Да? — в его голосе мелькнула надежда. — И... как она?
— Как всегда, — я улыбнулась. — Командует.
— Значит, всё нормально.
Я прислонилась к стене, прикрыла глаза. Может, и правда всё будет нормально. Не сразу, не вдруг. Я знала — впереди ещё много непростых разговоров, обид, недомолвок. Нина Павловна не изменится в одночасье, да и я тоже. Но что-то уже сдвинулось с мёртвой точки.
Говорят, труднее всего сделать первый шаг. Врут. Труднее всего — сделать шаг навстречу.