Людмила тяжело поднималась по лестнице, с трудом удерживая в руках пакеты с продуктами. Сумки больно впивались в ладони, оставляя красные полосы. В подъезде пахло сыростью — опять прорвало трубу на верхнем этаже. Она на секунду прислонилась к стене, переводя дыхание. Господи, как же устали ноги... С утра на работе, потом в магазин, а ещё нужно приготовить ужин. И ведь никто не спросит, как прошёл день, никто не поможет.
Дверь в квартиру она открыла с третьей попытки — руки дрожали от усталости. В прихожей горел тусклый свет, а из гостиной доносился звук телевизора. Там, конечно же, сидел Виктор, уставившись в экран, где мелькали кадры очередного футбольного матча.
— Я дома, — негромко сказала Людмила, хотя знала, что муж её всё равно не услышит.
Она прошла на кухню, с грохотом поставила сумки на стол. На столе — грязные тарелки после его ужина. Конечно, помыть их было сложно... Людмила тяжело вздохнула, достала из пакета хлеб и молоко. Руки дрожали от усталости, а в груди нарастало знакомое чувство обиды и раздражения.
— Витя, ты хоть иногда можешь помыть за собой посуду? — спросила она, стараясь говорить спокойно.
— А? Что? — донеслось из комнаты. — Подожди, тут самый важный момент...
Это стало последней каплей. Все эти годы накопленной усталости, невысказанных обид, бессонных ночей с детьми, бесконечной работы по дому — всё это вдруг прорвалось наружу.
— Ты не заметил, что я устала?! — её голос сорвался на крик. — Уходи к своей маме, если тебе что-то не нравится! Я больше не могу так!
В дверном проёме появилось удивлённое лицо Виктора. Он смотрел на жену так, словно впервые её видел. На его лице промелькнуло что-то похожее на вину, но тут же сменилось привычным раздражением.
— Ты всегда чем-то недовольна! — огрызнулся он. — Я работаю с утра до ночи, деньги в дом приношу, а тебе всё мало!
Людмила почувствовала, как к горлу подступают слёзы. Она отвернулась к окну, пытаясь сдержаться. За окном медленно темнело, на улице зажигались фонари. Где-то в коридоре послышались тихие шаги — это Мария, свекровь, вышла на шум. Она стояла молча, глядя на них с какой-то особенной грустью во взгляде.
— Витя... — начала было Мария, но осеклась, увидев, как сын резко развернулся и вышел из кухни.
Людмила опустилась на табурет, закрыв лицо руками. Плечи её вздрагивали от беззвучных рыданий. Тридцать лет вместе, а он так и не научился видеть её усталость, её боль. Не научился слышать то, о чём она молчит.
Мария постояла ещё немного в дверях, тяжело вздохнула и тихо ушла к себе. Она слишком хорошо понимала невестку. Слишком хорошо знала эту усталость и эту боль — когда любимый человек не видит, не понимает, не хочет понимать.
Часы в кухне пробили одиннадцать. Людмила сидела за столом, рассеянно помешивая давно остывший чай. Из-под крана медленно капала вода, отсчитывая секунды в ночной тишине. Где-то за стеной глухо работал телевизор — Виктор всё ещё смотрел свой футбол, словно ничего и не произошло.
На столе перед ней стояла старая фотография в потёртой рамке — их свадьба. Какими же они были счастливыми тогда... Виктор смотрел на неё с такой нежностью, держал за руку, будто боялся отпустить. Когда же всё изменилось? В какой момент они перестали замечать друг друга?
Тихие шаги в коридоре заставили её вздрогнуть. В дверях появилась Мария — в старом цветастом халате, с седыми волосами, собранными в небрежный пучок. Она постояла немного, словно раздумывая, потом осторожно присела рядом.
— Не спится? — спросила она тихо, глядя на фотографию.
Людмила покачала головой. Говорить не хотелось — внутри всё ещё горела обида, смешанная с усталостью. Мария налила себе чаю из остывшего чайника, неторопливо размешала сахар.
— Знаешь, — начала она после долгого молчания, — когда я смотрю на вас с Витей, словно себя вижу тридцать лет назад.
Людмила подняла глаза — в голосе свекрови звучала какая-то особенная грусть.
— У нас с его отцом тоже было непросто, — продолжала Мария, глядя куда-то вдаль. — Я всё ждала, когда он поймёт, что мне нужна помощь. Что я устаю, что мне тяжело одной. А он... он просто не видел этого. Для него забота — это деньги в дом принести, крышу над головой обеспечить.
— Как и Витя, — тихо всхлипнула Людмила. — Думает, что если зарплату приносит, значит, всё в порядке.
— Мужчины не умеют догадываться, Люда, — Мария осторожно накрыла её руку своей. — Иногда им нужно говорить прямо. Не кричать, не обижаться, а просто сесть и поговорить.
Людмила отвернулась к окну, пытаясь сдержать подступающие слёзы.
— Я боюсь, — призналась она шёпотом. — Боюсь, что если начну говорить, он просто уйдёт. Или скажет, что я опять всем недовольна...
— А ты попробуй, — Мария мягко улыбнулась. — Знаешь, я ведь тоже боялась. Всё копила в себе, молчала. А потом поняла — чем дольше молчишь, тем больше стена между вами растёт. И однажды может стать так высоко, что уже не перелезть.
За окном мигнул и погас фонарь. В темноте отчётливее стал слышен стук капель из крана. Людмила вдруг почувствовала, как что-то тёплое разливается в груди — впервые за долгое время она не чувствовала себя одинокой в своей боли.
— Я ведь люблю его, — прошептала она. — Просто... просто устала быть невидимкой.
— Знаю, девочка, — Мария легонько погладила её по плечу. — Он тоже тебя любит, просто разучился это показывать. Мужчины, они как дети — иногда нужно учить их заново видеть самое важное.
Они сидели так ещё долго — две женщины разных поколений, объединённые общим пониманием и болью. За стеной всё так же работал телевизор, но теперь это не вызывало раздражения. Где-то в глубине души затеплилась робкая надежда — может быть, ещё не поздно всё исправить?
Целый день Людмила собиралась с духом поговорить с мужем. Раз десять репетировала про себя, что скажет. Даже суп два раза чуть не убежал — так глубоко задумалась.
К вечеру, когда уже стемнело, она всё-таки решилась. Виктор, как обычно, копался в гараже. Она знала — опять возится со своим "Москвичом". Уже третий год его "реставрирует", а толку чуть.
— Можно? — Люда приоткрыла скрипучую дверь.
Гараж пропах машинным маслом и бензином. В углу горела тусклая лампочка, под ней — коробка с инструментами и разбросанные повсюду гайки. Витя в старой клетчатой рубашке сидел на корточках у капота.
— А, это ты, — буркнул он, не оборачиваясь. — Что случилось?
Люда переступила с ноги на ногу. В горле пересохло.
— Поговорить надо, Вить.
— Опять? — он со вздохом распрямился, вытер руки тряпкой. — Ну давай, говори. Что я опять сделал не так?
— Да не сделал ты ничего, — она прислонилась к верстаку. — То есть... в этом и дело. Ты вообще ничего не делаешь. Будто меня нет.
— Как это не делаю? — он нахмурился. — Я работаю как проклятый. На той неделе холодильник починил. Крышу в том году перекрыл...
— Витя, — перебила она. — Я не об этом. Когда ты в последний раз спрашивал, как у меня дела? Когда интересовался, не устала ли я? Мы... мы же совсем чужие стали.
Он молчал, теребя промасленную тряпку. В тишине было слышно, как капает вода из старого крана в углу гаража.
— Помнишь, раньше мы по воскресеньям в парк ходили? — тихо спросила Люда. — А теперь... теперь ты даже не замечаешь, что я рядом. Словно я... мебель какая-то.
— Ну что ты такое говоришь... — начал было он.
— А что, неправда? — она почувствовала, как дрожит голос. — Знаешь, я вчера полдня проплакала. А ты даже не заметил, что у меня глаза красные.
Виктор поднял взгляд — растерянный, виноватый.
— Я не хотела тебя обидеть тогда, — продолжала она. — Просто... я так устала быть одна. Вроде и живём вместе, а как будто в разных квартирах.
Он шагнул к ней, но остановился на полпути. Неловко почесал затылок.
— Я не знаю, что сказать, Люд, — признался он. — Я же... я же всё для семьи делаю. Чтобы у вас всё было.
— А мне не надо "всё", — она грустно усмехнулась. — Мне просто муж нужен. Живой, настоящий. Который не только в телевизор смотрит да в гараже пропадает.
На улице громыхнуло — начиналась гроза. Виктор долго молчал, глядя куда-то в сторону.
— Я даже не заметил, когда всё так изменилось, — наконец произнёс он. — Вроде только вчера женились, а уже... Знаешь, я ведь тоже скучаю. По тем временам, когда мы в парк ходили.
Люда почувствовала, как защипало в глазах.
— Так давай попробуем всё исправить, — прошептала она. — Пока не стало совсем поздно.
Он кивнул и вдруг улыбнулся — той самой улыбкой, которую она так любила когда-то. От которой морщинки собирались вокруг глаз.
— Давай попробуем, — сказал он тихо. И впервые за долгое время это прозвучало как обещание.
После разговора в гараже прошла неделя. Вроде всё стало как будто лучше — Виктор старался помогать, даже посуду пару раз помыл. Но что-то всё равно было не так. Будто оба ходили по тонкому льду, боясь сделать лишний шаг.
В воскресенье Мария собрала их на семейный обед. Накрыла старенькой скатертью стол, достала праздничный сервиз — тот самый, который ей ещё мама подарила. Людмила помогала нарезать салаты, то и дело поглядывая на часы — Витя обещал прийти пораньше с работы.
— Да придёт твой непутёвый, — усмехнулась Мария, заметив её взгляд. — Небось опять в гараже застрял.
— Мам, ну что ты начинаешь, — донёсся голос из коридора. Виктор как раз разувался, стряхивая с ботинок снежную кашу.
— А что я такого сказала? — Мария поставила на стол дымящуюся кастрюлю с борщом. — Проходи давай, остынет.
За столом сначала было тихо — только ложки позвякивали о тарелки. Потом Мария вдруг отложила ложку и внимательно посмотрела на сына:
— Вить, а ты помнишь, как отец твой со мной разговаривал?
Виктор поперхнулся борщом:
— Ты чего это вдруг?
— Да вот смотрю на вас с Людой и вспоминаю, — она налила себе компота. — Как он тоже всё работал-работал. Всё некогда было. А я ждала, как дура, что заметит. Что спросит хоть раз — как ты, мол, Маша? Не устала?
— При чём тут это? — нахмурился Виктор.
— А при том, — Мария постучала ложкой по столу. — Что ты — копия его. Такой же... слепой. Я ведь потому от него и ушла тогда. Не из-за денег, не из-за другой женщины. А потому что устала быть мебелью в доме.
В кухне стало тихо. Только ходики на стене размеренно отстукивали время.
— Думаешь, легко было одной с ребёнком? — продолжала Мария. — Но лучше уж одной, чем с человеком, который тебя не видит. А ведь любил он меня, Витя. Как и ты Люду любишь. Только любовь — она ведь не только в том, чтобы деньги в дом приносить.
Виктор сидел, опустив голову. Людмила видела, как побелели костяшки его пальцев, сжимающих ложку.
— Ты только не обижайся, сынок, — Мария положила руку ему на плечо. — Я не затем говорю, чтоб упрекнуть. Просто... Не хочу, чтоб ты мои ошибки повторял. Чтоб потом локти кусал, как отец твой.
— А что с ним стало? — тихо спросил Виктор. За тридцать лет он ни разу не спрашивал об отце.
— Пить начал, — вздохнула Мария. — Всё приходил, просил прощения. Говорил — только сейчас понял, какой дурак был. Да только поздно уже было. Я уже не верила.
Виктор поднял глаза на жену. В его взгляде было что-то новое — словно пелена спала.
— Люд, — голос его дрогнул. — Я ведь правда не хотел... Я думал, раз работаю много...
— Знаю, — она через стол накрыла его руку своей. — Знаю, Вить.
Мария улыбнулась, глядя на них:
— Ну вот и хорошо, что поговорили. А теперь давайте борщ доедать, а то совсем остыл.
И почему-то от этих простых слов всем стало легче. Словно треснула невидимая стена, которая столько лет росла между ними.
Позже, когда они мыли посуду, Виктор вдруг обнял Люду сзади за плечи — как раньше, когда они только поженились.
— Прости меня, — шепнул он ей в макушку. — Я постараюсь всё исправить.
И в этот момент она поверила — у них ещё есть шанс начать всё заново.
Прошло две недели. Дни стали длиннее, и весна потихоньку вступала в свои права. По утрам уже звенела капель, а в палисаднике у подъезда показались первые подснежники.
Людмила стояла у окна, помешивая ложечкой чай, когда на кухню вошёл Виктор. Он был уже одет на работу, но почему-то медлил в дверях.
— Люд, — он прокашлялся. — А помнишь то кафе на Ленина? Ну, где мы познакомились?
Она удивлённо обернулась:
— Конечно, помню. Только его же давно нет. Там теперь какой-то магазин.
— Нет, — он улыбнулся. — Я вчера мимо проезжал — открылось снова. Другое, конечно, но... Может, сходим вечером? У меня сегодня пораньше получится с работы уйти.
Людмила растерянно посмотрела на него:
— А как же твой футбол? Сегодня же важный матч, ты сам говорил.
— Переживёт твой футбол, — раздался голос Марии. Она стояла в дверях, завязывая платок. — Идите-идите. А я у соседки посижу, сериал посмотрю.
Вечером они шли по знакомой улице, и Люда всё никак не могла поверить, что это происходит на самом деле. Виктор держал её под руку — впервые за много лет. От его куртки пахло машинным маслом и каким-то новым одеколоном.
Кафе и правда оказалось совсем другим — светлым, современным. Но столик у окна был точно там же, где и тридцать лет назад.
— Помнишь, как я тогда твою машину чинил? — усмехнулся Виктор, когда они сели. — Два часа возился, весь мокрый насквозь.
— А я стояла под зонтиком и думала — какой упрямый, — она улыбнулась. — Любой другой бы уже давно бросил.
— Я не мог бросить, — он вдруг стал серьёзным. — Ты так растерянно на меня смотрела... Я тогда ещё подумал — не уйду, пока не починю. Хоть всю ночь провожусь.
Принесли кофе. Люда грела руки о чашку и украдкой разглядывала мужа. Он как будто помолодел за эти дни. Или это она просто стала внимательнее смотреть?
— Знаешь, — Виктор помешивал ложечкой сахар, — я тут думал много. О том, что мама сказала. Об отце. Обо всём... Я ведь правда чуть не потерял самое главное, да?
— Витя...
— Нет, дай договорю, — он накрыл её руку своей. — Я знаю, что не смогу в один день стать другим. Но я буду стараться. Честно. Потому что... ну, в общем, я тебя люблю. Вот.
Он замолчал, смутившись. За соседним столиком молодая пара о чём-то спорила, звенели чашки, играла негромкая музыка. А они сидели и молчали — но это было какое-то другое молчание. Тёплое.
— Слушай, — вдруг оживился Виктор. — А давай в воскресенье на дачу съездим? Посмотрим, как там твои цветы перезимовали. Заодно и шашлыки пожарим. Маму возьмём...
Людмила смотрела, как он строит планы, и чувствовала, как внутри разливается забытое тепло. Нет, конечно, не всё наладится сразу. Будут и ссоры, и обиды, и усталость. Но теперь она точно знала — они справятся. Потому что самое страшное позади — они снова начали слышать друг друга.
А по пути домой Виктор вдруг остановился у цветочного ларька и купил ей маленький букетик подснежников. Просто так.
— Весна же, — сказал он смущённо.
И она поняла — это действительно весна. Их новая весна.