В тот вечер что-то было не так. Я чувствовала это кожей, каждой клеточкой своего тела. Павел опять задержался на работе — в последнее время это случалось всё чаще. Раньше я не придавала этому особого значения, списывала на загруженность, новые проекты... А может, просто не хотела замечать очевидного.
Его телефон тихо завибрировал на журнальном столике. Я никогда не считала правильным проверять чужие сообщения, но в этот раз что-то внутри меня дрогнуло. Руки действовали будто сами по себе — я потянулась к телефону.
"Любимый, не могу дождаться нашей встречи завтра. Соскучилась по твоим объятиям. Марина".
Сообщение ударило под дых, выбивая воздух из лёгких. В глазах потемнело, к горлу подкатила тошнота. Тридцать лет брака... Тридцать лет, которые теперь рассыпались, как карточный домик.
— Господи... — прошептала я, откидываясь на спинку дивана.
Память услужливо подбрасывала картинки: его постоянные опоздания, командировки, от которых он возвращался какой-то отстранённый, с блуждающим взглядом. Новый парфюм, которым раньше не пользовался. Случайные звонки, во время которых он выходил в другую комнату...
Всё складывалось в единую картину, такую очевидную, что хотелось рассмеяться от собственной слепоты. Или заплакать? Я уже не понимала своих чувств.
В прихожей послышался звук поворачивающегося ключа. Я вздрогнула, но телефон из рук не выпустила. Пусть видит. Пусть знает, что я всё поняла.
— Анечка, я дома! — его голос, такой привычный и родной, теперь казался фальшивым, наигранным.
Я сидела, не двигаясь, сжимая в руках его телефон. Сердце колотилось как сумасшедшее, в висках стучала кровь. Тридцать лет... Тридцать лет коту под хвост.
— Аня? Ты где? — его шаги приближались к гостиной.
Я почувствовала, как по щеке скатилась одинокая слеза. Вытерла её резким движением — нет, плакать я не буду. Не сейчас. Сначала нужно всё выяснить. Всё понять.
Павел застыл в дверях, увидев меня с телефоном в руках. Его лицо мгновенно изменилось — я никогда не думала, что можно так быстро побледнеть.
— Аня... я могу объяснить...
— Можешь? — мой голос звучал удивительно спокойно. — Правда можешь, Паша? Тогда объясни мне, кто такая Марина. И почему она соскучилась по твоим объятиям.
После той ночи я стала другим человеком. Прежняя Анна умерла, а новая — научилась быть незаметной, внимательной, осторожной. Как хищник, выслеживающий добычу.
Его звонки стали моей одержимостью. Я запоминала время, продолжительность, его интонации. Когда он говорил с ней, голос становился мягче, в нём появлялись особые нотки — те самые, что раньше предназначались только мне.
— Задержусь сегодня, — привычно бросил он в трубку. — Важная встреча с клиентом.
— Конечно, милый, — ответила я, разглядывая его рабочий ежедневник, который "случайно" нашла в его кабинете. Никакой встречи там не значилось.
Я научилась улыбаться, когда внутри всё горело от боли и унижения. Научилась спокойно готовить ему ужин, зная, что он ест не только мою стряпню. Каждое его "люблю" отзывалось в груди тупой болью — сколько раз за день он говорит эти же слова ей?
Марина Светлова — я узнала её имя из телефонных счетов. Тридцать два года, работает в соседнем офисе. Красивая — я видела её фотографии в социальных сетях. Молодая. Свободная. Всё, чем я уже не была.
— Ты какая-то странная в последнее время, — заметил Павел однажды вечером, когда мы сидели перед телевизором.
— Правда? — я подняла на него глаза. — Может, это ты странный, Паша?
Он отвёл взгляд первым. Его руки, лежащие на подлокотниках кресла, едва заметно дрогнули. Он знал, что я что-то подозреваю, но не мог понять, сколько именно мне известно.
А я продолжала собирать свою коллекцию улик. Чеки из ресторанов, где он якобы обедал с клиентами. Странные списания с кредитной карты — подарки, которые предназначались не мне. Случайно оброненные фразы, оговорки, изменившиеся привычки...
Каждый вечер, когда он возвращался домой, я всматривалась в его лицо, пытаясь найти следы помады на воротнике, запах чужих духов, любой знак его измены. И находила — теперь, когда я знала, на что смотреть, улики были повсюду.
— Я люблю тебя, — сказал он перед сном, целуя меня в щёку.
— И я тебя, — ответила я, чувствуя, как внутри что-то обрывается.
Я уже решила, что сделаю. Но сначала мне нужно было встретиться с ней — с женщиной, которая думала, что может безнаказанно разрушить чужую семью. С Мариной, которая считала, что тридцать лет брака можно перечеркнуть несколькими свиданиями и красивыми словами.
Время игр закончилось.
Я долго выбирала место для встречи. Хотелось чего-то неприметного, где не будет лишних глаз. В итоге остановилась на старой кондитерской в центре — там всегда тихо, а в будний день и вовсе пусто.
Она опоздала на десять минут. Я узнала её сразу — точно такой, как на фотографиях в соцсетях. Модное пальто нараспашку, волосы собраны в небрежный пучок, каблуки стучат по деревянному полу. Господи, да она же совсем девчонка...
— Извините за опоздание, — улыбнулась она, присаживаясь за столик. — Такие пробки... Вы говорили по телефону, что хотите обсудить дизайн интерьера?
Я молча смотрела на неё. Интересно, она красит губы в этот винный оттенок специально для него? А серёжки... точно такие же я видела в ювелирном на прошлой неделе. В чеке стояла приличная сумма.
— Нет, Мариночка. Я хочу поговорить о другом, — голос дрожал, но я справилась. — О Паше. О моём муже.
У неё дёрнулась рука, чашка звякнула о блюдце. По белой скатерти расплылось коричневое пятно.
— Я... я не понимаю...
— Да всё ты понимаешь, — я достала из сумки конверт с распечатками. — Вот, смотри. Ваши сообщения, счета из ресторанов, даты встреч... Три месяца я собирала. Каждую бумажку, каждое слово.
— Анна... Анна Сергеевна... — она побледнела, губы задрожали. — Я не хотела... Он сказал...
— Знаю, что он сказал, — я убрала конверт обратно. — Что не любит меня? Что мы давно чужие? Что спим в разных комнатах?
Она кивнула, комкая в руках салфетку.
— А он не сказал, что позавчера мы ездили к внучке на утренник? Что каждое воскресенье готовим вместе пироги? Что... — я осеклась. Нет, не буду плакать. Не перед ней. — Знаешь, сколько раз за тридцать лет он говорил, что не любит меня? После каждой ссоры. А потом приходил, просил прощения, приносил мои любимые пионы...
— Я люблю его, — прошептала она.
— Любишь? — я горько усмехнулась. — А что ты о нём знаешь? Что он терпеть не может, когда в чае тонет чаинка? Что храпит, если лечь на правый бок? Что плачет от старых военных фильмов?
Она молчала, всё так же терзая салфетку.
— Уходи, Марина. Просто уходи. Найди себе свободного мужчину, роди детей, проживи с ним тридцать лет. А потом представь, что однажды появится другая. Молодая, красивая... И тоже скажет, что любит.
Вечером я не стала готовить ужин. Сидела в темноте кухни, смотрела в окно на мигающую вывеску аптеки напротив. Красный-синий-красный... Гипнотизирующий ритм.
Ключ в замке повернулся ровно в семь.
— Анечка! — его голос из прихожей. — Что-то темно у нас...
Щелчок выключателя. Яркий свет ударил по глазам.
— Господи! — он вздрогнул, увидев меня. — Напугала... Что случилось?
— Присядь, — я кивнула на стул напротив. — Поговорить надо.
Он замешкался на пороге. По лицу скользнула тень беспокойства — знакомая морщинка между бровей, чуть подрагивающие пальцы. Тридцать лет я знала каждое его движение.
— Я сегодня встречалась с Мариной.
Он рухнул на стул, будто ноги подкосились. Я смотрела, как серый пиджак мнётся на плечах, как дёргается кадык. Муж... Чужой, незнакомый человек.
— Аня... — он протянул руку через стол.
— Не трогай, — я отодвинулась. — Молчи и слушай. Три месяца, Паша. Три месяца я следила, собирала доказательства, мучилась догадками. Думала — может, показалось? Может, совпадение?
— Прости...
— Заткнись! — голос сорвался на крик. — Просто заткнись! Знаешь, что самое страшное? Я ведь всё про вас знаю. Где встречаетесь, куда ходите. Какие ей даришь подарки — на мои же деньги! Тридцать лет вместе... А ты даже врать толком не научился.
Он сидел, опустив голову. Плечи ссутулились — постарел вдруг, осунулся.
— Я не хотел... Оно как-то само...
— Само? — я рассмеялась. — Само она в твоей постели оказалась? Сами эсэмэски писались? Само враньё про командировки?
— Она молодая... Весёлая... С ней легко.
— А со мной, значит, тяжело? — я встала, нависла над столом. — Со мной, которая тебя через две болезни выходила? Которая ночами не спала, когда ты бизнес начинал? Которая...
Горло перехватило. Нет, плакать нельзя. Только не сейчас.
— Выбирай, Паша, — я выдохнула, собралась с силами. — Или я — или она. Решай прямо сейчас. Потому что завтра я подаю на развод.
— Аня...
— Нет! — я ударила ладонью по столу. — Никаких "Аня"! Решай. Сейчас.
Он молчал. Долго, мучительно. А я считала удары сердца и понимала — всё. Конец.
— Я... не могу, — прошептал он наконец. — Не могу выбрать.
— Уже выбрал, — я развернулась и пошла к двери. — Вещи заберёшь завтра. И передай своей Марине — пусть готовится. Скоро она узнает, каково это — жить с предателем.
Бумаги на развод я подала на следующий день. Руки не дрожали — только внутри всё онемело, будто заморозили. В коридоре суда было душно, пахло канцелярией и чужими несчастьями.
Дома я первым делом сняла кольцо. Тридцать лет не снимала — палец даже побелел, будто обручальное врезалось в кожу навсегда. Открыла шкатулку, где хранились старые фотографии. Вот мы молодые, счастливые. Вот первый день рождения сына. Годовщина свадьбы — я в голубом платье, он в любимом костюме...
Зазвонил телефон — высветилось его имя.
— Аня, давай поговорим...
— Нет, Паша. Уже не о чем.
Я нажала "отбой" и удалила номер. Потом достала большой мусорный пакет и начала собирать его вещи. Рубашки, которые гладила каждое утро. Свитер, который подарила на прошлое Рождество. Домашние тапочки с протёртой подошвой...
В дверь позвонили. На пороге стояла Марина.
— Уходи, — я даже не дала ей заговорить.
— Подождите! Я... я порвала с ним. Сегодня утром.
Я молча смотрела на неё. Такая красивая, такая молодая. И такая потерянная.
— Вы правы, — она теребила ремешок сумки. — Я не знала... не думала... Простите меня.
— Знаешь, что самое смешное? — я вдруг почувствовала дикую усталость. — Я тебя даже не ненавижу. Ты просто показала мне правду. О нём. Обо мне. О том, что иногда нужно отпускать.
Она кивнула и ушла. А я вернулась к своим фотографиям. Тридцать лет на глянцевой бумаге. Тридцать лет любви, боли, счастья, разочарований... Я достала спички.
Огонь слизывал край за краем, пока от прошлого не осталась только горстка пепла. Я высыпала её в цветочный горшок, где уже начинали пробиваться первые ростки петуний.
Говорят, самое лучшее удобрение — это пепел старой жизни.