Лето пришло к своей середине, как бы колеблясь на весах, но мы-то знаем, в какую сторону чаша перевесит. А вот наш дружный коллектив оказался в раздрае: вроде и помещение есть, и аппаратура, и инструменты, а как-то всё не так, как хотелось бы. Хоть мы и выгнали Артёма из тимуровской группы, но у нас были хорошие отношения с преподавательским составом и какими-то правдами-неправдами нас определили до начала 1993-94 учебного года в актовый зал школы. Мы вольготно разместились прямо на сцене, а Курта посадили перед ней за парту, на которой стоял усилитель.
На очередной сходке в Инорсе, где жили Антон и Лена, мы устроили сейшен, поиграли на гитарках, а Тимур познакомил большинство из нас с творчеством Егора Летова. По-крайней мере для меня это было открытием. Тимур вообще больше тяготел к Гр.Об.у (группа «Гражданская Оборона»), чем к «Кино», как мне кажется. И в тот вечер он сыграл нам «Всё идет по плану». В оригинале я эту песню никогда не слышал и придумал-наиграл соло на второй акустике. Кто-то записал это безобразие на кассету и потом, какое-то время, эта запись ходила у нас по рукам, больно уж всем понравилось, как получилось.
Через несколько дней мы с Тимуром сидели на скамеечке у аркашиного дома. Ждали, когда тот выйдет. И пока ждали, Тимыч наиграл мне какую-то нехитрую мелодию на двух струнах.
— Вот, что-то сочинилось, аккорды к ней сможешь подобрать?
Я поковырял мелодию, подобрал аккорды. Помолчали.
— Мне бы группу. – Тимур отложил гитару в сторону.
— Да, у тебя классно получается. – Я задумался. – Может, нам объединиться?
— А ты что делать в группе будешь? Соло у вас Борька играет.
— Не знаю. – Я пожал плечами. – Может, ритм-гитара, а ты освобожденный вокалист?
— Мне с гитарой проще как-то. Без неё я себя неуютно чувствую.
Я понимал, что пригласить Тимура на вокал было бы очень правильным решением. Я уже понимал, что музыка, группа, для меня это цель жизни. Вокальных данных у меня нет, песни тоже так себе получаются. Значит, нужно искать человека, кто будет писать песни и сам их и петь. И вот тут Тимур пришелся очень кстати: он показал несколько своих песен, по характеру больше похожих на ГрОб, чем на «Кино», но они были гораздо лучше моих. Плюс голос у него был необычный и запоминающийся, довольно мощный, с "фирменной" хрипотцой. Вокальных амбиций у меня не было, я был готов задвинуть себя в тень другого человека. Оставалось решить, какую роль я могу взять на себя. Чисто теоретически, я одинаково (плохо) владел ритм-гитарой, соло-гитарой, бас-гитарой и барабанами. Поскольку Тимур играл на ритме, Боря на соло, то оставались барабаны и бас.
— Давай басистом. – Сказал Тимур.
— А Аркаша?
— Ты же лучше играешь, чем он.
— Лучше. Но у него есть бас-гитара.
— Купим. Как раз тут бас один продают.
Первый раз мне пришлось принимать такое сложное решение. Ясно было, что кто-то должен уйти. Борька, всё же, как гитарист, получше меня. И тоже умеет неплохо петь, могут с Тимуром в два голоса что-то делать. Нет, нельзя терять такой ценный для группы кадр. Тогда кто – Аркадий или Ёрри? Ёрри, по крайней мере, приловчился самостоятельно придумывать, что ему сыграть, тогда как Аркаша целиком и полностью, как басист, зависел от меня.
Это было его единственным минусом, единственным, но решающим. Таким образом, судьба Аркаши была решена. Это было целиком и полностью на моей совести, но вместе с тем я понимал, что оставлять нужно сильнейших, чтобы вместе идти к музыкальному Олимпу. На одной чаше весов дружба в течение 10 лет, на другой – группа. Эго возобладало, но я видел себя только музыкантом, даже не задумываясь о других профессиях. Первая жертва богам музыки славянскому Лелю и греческому Аполлону, начальнику девяти Муз, была принесена.
Бас я купил. Это был «Орфей» в форме скрипки, болгарская копия «Hofner» сэра Пола МакКартни. За счет полого корпуса у баса был насыщенный средними частотами звук, высоких не было вообще, но в целом это было лучше, чем Аркашин «Роден». Тот звучал вообще как швабра с верёвками.
Хоть решение по поводу отставки Аркадия было принято, но прямо ему об этом никто сказать не осмелился, было неловко и стыдно. Да и о том, что группа переформатировалась никто, кроме Борьки, Тимура и меня не знал. Мы типа как помогаем другу с его репертуаром, не более.
Уже не помню, в какой момент, но группой было принято решение купить микшерный пульт. Играть всей толпой просто в усилитель было уже не в кайф, хотелось более качественного звучания. А ещё наличие микшера давало возможность почти профессиональной записи. Ну, тогда я так думал! Почему-то я считал, что наличие записи - это непременный атрибут серьёзной музыкальной команды, примером тому была история группы «Гарин и Гиперболоиды», перед самым началом записи альбома у Тропиллы переименованная в «Кино».
Пульт был куплен вскладчину, часть денег моих, часть Тимура. Ассортимент российских магазинов потихоньку расширялся и мы пошли в универмаг «Уфа», в отдел бытовой электроники. Искомое называлось "Форманта ПМ-0622", это был шестиканальный аппарат.
Одно плохо - в комплекте не было инструкции и часть функций нам была неясна, микшерный пульт мы все видели впервые в жизни. Методом тыка определили, что куда втыкать, что крутить, но назначение пары кнопок оставалось неизвестным. Чтобы восполнить пробелы технического образования мы поперлись всё в тот же универмаг, я попросил инструкцию, типа как бы ознакомиться с аппаратом, Боря отвлек продавца на себя, его притёр Тимур, а я выскользнул из отдела и вышел на улицу. Теперь у нас было руководство! Правда, полезного в нём почти ничего не нашли, лишь описание подключения какого-то внешнего эффекта, которого у нас не было и что это такое мы тоже не знали, лишь догадывались.
Теперь репетиции превратились в настройку нового звучания. Мы назначили каждому инструменту свой канал, подписали карандашиком специальные бирочки над фейдерами, как смогли, отстроили инструменты по частотам. Зазвучало всё получше, уже появилось чувство, что ещё немного и мы станем настоящей рок-группой! Для антуража, все, кто не успел обзавестись погонялом, решили взять себе псевдонимы.
Боря назвался Томасом. Без объяснения причин.
Тимур стал Паном. Сокращенно от слова «панк».
Антон, посещавший нас время от времени, Доктор Крейзи или просто Крэз.
Серёга отзывался на слово Лом, от фразы «мне всё влом».
А Аркадия, без его желания, назвали… Джавахарлала. Дело в том, что он всегда опаздывал на полчаса. Я даже как-то раз время встречи назвал на полчаса раньше, чтобы он пришел вовремя. Он и пришел, вдруг, на полчаса раньше. С тех пор он уже железно всегда приходил с получасовым опозданием. В какой-то очередной статейке я вычитал, что полчаса опоздания у индусов считаются нормой, рассказал об этом парням, и мы назвали его Джавахарлалой, должна же быть у человека не только национальная принадлежность, но и имя! Впрочем, имечко получилось длинноватым и называли его так редко, довольствуясь паспортными данными.
Я назвался Старый Пью. У нас в ларьки забросили партию солнцезащитных очков-велосипедов и я первый купил себе такие. Вскоре вся наша тусовка обзавелась модным аксессуаром, да и вообще, мы всё больше и больше уходили в сторону панка. Как-то раз, когда мои родители свалили на дачу, вся компания завалилась ко мне. Посреди ночи нам захотелось чего-нибудь к чаю (не шутка, между прочим, именно к чаю!) и мы пошли в ночной ларёк, толпой. Закупились какими-то печеньками, собрались идти обратно, но в голове родилась мысль. Я надел чёрные круглые очки, сказал всем сделать то же самое, потом встать в цепочку и положить правую руку на правое плечо впередистоящему. Для реалистичности закрыть глаза и идти, ориентируясь только на ведущего. Я был впереди, вытянул обе руки вперед, будто бы ощупывая пространство и вот такой цепочкой молча мы шли от ларька к дому, а это минут 10 ходу. Редкие прохожие шарахались в сторону от нашей процессии.
Пан, который Тимур, иногда надевал куртку задом-наперед, мы застегивали её ему на спине и в таком виде гуляли по городу. Как-то он нацепил на булавки к куртке несколько банкнот и они развевались на ветру. Деньги начали обесцениваться, цены росли, и красненькая десятка деньгами уже не считалась. Я вырезал из банкноты овальный портрет Ленина, наклеивал его на пластмассу, обтачивал, рейсфедером писал по кругу «Всё идёт по плану. Гр.Об», покрывал лаком и приклеивал с обратной стороны английскую булавку. Получался оригинальный значок. Пан выдал мне 50 рублей на изготовление, чтоб по богатому, и, по-моему, именно эта купюра до сих пор хранится у меня дома среди прочих бумаг. А может я и сделал ему тот значок, я много их сделал тогда.
Ещё одним модным аксессуаром стала обычная консервная банка из-под импортного паштета. Она была маленькой, из-под паштета из гусиной печени. Много этого всего стало появляться в продаже. Я взял такую на работу, на обед, вскрыл, оставив крышку недорезанной до конца, съел содержимое, а потом взял и покрасил баночку в чёрный цвет. Когда краска высохла, покрасил ободки крышек в белый и сделал надпись по банке вокруг – GREENPEACE. Получилась симпатичная пепельница, которую благодаря недорезанной и согнутой крышке можно было зацепить за нагрудный карман и идти по городу, не стряхивая пепел на землю. Я повторил потом эту вещицу в нескольких экземплярах и она произвела фурор на каком-то уличном мероприятии для волосатых. На площади собрались хайровые, должен был быть какой-то концерт, а мы стояли такие модные, все в чёрном, в очках и с пепельницами. Кто-то из хайровых увидел её, узнал у нас её назначение и в восторге попросил стряхнуть пепел. Потом умчался к своим, что-то им протараторил, указывая на нас, прибежал снова и мы увидели обращенные на нас взгляды. Чувак важно стряхнул пепел в нашу пепельницу и его окружение радостно-восхищенно завыло. На концерт мы не попали, но внимание на себя оттянули по-полной. Мы поняли, что дурачиться это прикольно и придумывали всякие новые штучки.
Однако, дуракавалянием дело не ограничивалось, ещё мы активно пытались вклиниться в рок-движение города. Какого-либо рок-клуба у нас не было, самым тусовым местом в то время были подземные переходы. Один из них был на Спортивной, там часто вечерами собирались рокеры и пели свои или чужие песни. Как раз в то время Пан написал новую песню, «Страшные Люди» и показал нам её на газоне перед переходом, где мы развалились, не обращая внимания на прохожих. Пан пел её на срыве голоса, яро. Я был настолько поражен этой песней, что сказал, что будущий альбом мы так и назовем, а эта вещь станет заглавной.
«Эти люди сидят за столом, эти люди там, за углом.
Эти люди сидят в тишине, эти люди сидят в темноте.
Эти люди сидят в тишине, молчат уже несколько лет
Эти люди сидят в темноте, они забыли где включается свет!
Эти люди не видят меня, я кричу, но не слышат меня
Эти люди не видят друг друга, они не могут выйти из круга!
Эти люди страшные люди, эти люди уже не люди
Эти люди страшные люди, эти люди уже – Нелюди!»
Наша группа стала уходить в жёстко звучащий пост-панк. Вопрос записи упирался в барабаны. Мы понимали, что технической возможности записать их в живую у нас просто нет. И кто-то притащил совсем уж детские клавиши-самоиграйку, в которых было с десяток зашитых ритмов. Можно было выбрать ритмический рисунок, задать темп, а в особо патетические моменты нажимать кнопку с изображенной над ней тарелкой. Писались же «Кино» под драм-машину, мы чем лучше? Машинка издавала "пшик", "тук", "тссс" и "пыщщщ", но мы помнили альбом "45" наших кумиров и были довольны, что идём след в след с "КИНО".
Так как мы писали альбом, то привлечь к процессу решили самых лучших. Пан — ритм-гитара, вокал, Боря – соло-гитара, я – бас. Курт управлял драм-машинкой и магнитофоном. Запись сводилась к тому, что Курт запускал магнитофон, на счет «раз-два-три-четыре» драмку и мы с Паном под пшиканье и шлепки самоиграйки пытались записать ритм-секцию. Аркаша на сессиях записи практически не появлялся, Ёрри тоже, работы им пока не было. Серёга, де-юре оставаясь басистом у Пана, тоже был не у дел. Играл он ещё хуже, чем Аркадий, но на репетиции приходил. Боря наблюдал за всем этим безобразием, ожидая своей очереди: писать решили не всё скопом, а накладками, сначала болванка ритм-секции, потом соло-гитара и вокал. Дело Тропилло пускало ростки на плодородной уфимской рок-н-ролльной почве. То, что получалось, напоминало слегка упорядоченную какофонию, никакого понятия об эквализации, компрессировании у нас не было. Просто бренчали на гитаре, слегка подкручивали ручки тембра, (шоб красивше было), бубнили на басу, выстраивали некий баланс и сливали всю эту канализацию на пленку. Как вишенка на торте были партии ударных, которые совпадали с линией баса зачастую лишь размером 4/4. Рисунок барабанов подбирался следующим образом. Мы начинали играть, а Курт жал на кнопку выбора барабанного аккомпанемента. Мы выбирали из десятка рисунков наиболее, с нашей точки зрения, подходящий к нашей песне и кричали: «О, вот этот оставь!» После нескольких попыток нам всё же удалось отстроить хоть какое-то сносное звучание и началась чистовая запись альбома. Моя мама как-то пришла на нас посмотреть, стояла жара, открытые окна и Пан, раздевшись до семейных трусов, стоял на сцене и бренчал на гитаре.
- Он такой худой! - Сказала потом мне мама, когда принесла в следующий раз прямо в школу тазик с горячими, с пылу с жару пирожками. Мы сидели, уминали пирожки, радовались жизни. Мама вообще поддерживала моё увлечение музыкой, ей тоже нравилось "КИНО", она ходила со мной на один из концертов, ходила на площадь перед универмагом "Уфа", где осиротевшие фанаты "КИНО" сделали импровизированный мемориал памяти Цоя, как это делали многие подростки по всей огромной нашей стране - СССР. Она говорила, что пусть лучше сын сидит с гитарой, чем сидит в тюрьме. Времена такие наступали, криминальные, лихие.
А у нас всё держалось на энтузиазме. Музыкального или технического образования ни у кого из нас не было. Все были самоучками с очень большими амбициями. Боря хотел играть на гитаре, Пан хотел сочинять и петь свои песни, мне было интересно всё вместе, в том числе и сугубо техническая сторона дела.
Будучи электромонтажником на своём заводе, я профессионально уже владел паяльником, отличал транзистор от резистора, научился читать принципиальные схемы и перерыл всю районную библиотеку в поисках журналов "Радио", "Моделист-конструктор", "Техника молодёжи". В них временами выкладывались схемы гитарных примочек и я перепробовал кучу вариантов "Фуззов", "Дисторшенов" и даже "Квакушек". В итоге я остановился на одной из схем "дисторшена" и спаял пару приборов. Корпус был тоже самодельный, спаянный из кусков фольгированного текстолита, из чего платы делаются. Как-то к нам на репетицию пришёл чей-то знакомый, послушал звук примочки, что-то в ней покрутил, на гитаре покрутил и остался недоволен - "песочит" звук, слишком резкий, высоких чересчур много. Через несколько дней я запихнул эту же примочку в другой корпус и надо же, пришёл опять тот товарищ. На этот раз звук ему понравился! Наши ребята лишь посмеивались тихонько, зная, что примочка-то та же самая.
На самом деле, в СССР выпускались гитарные педали, но были они для нас недоступными по цене, поэтому обработка звука у нас так и не прижилась. Потом я откуда-то разжился ярко-красным "Фленджером", отчего сразу вспомнил какую-то группу, концерт которой как-то показывали по кабельному. Там был накрашенный чувак с причёской "взрыв на макаронной фабрике" и играли они что-то пространственно-заунывное. Мне запомнилась только одна песня, что-то про лес. (A Forest) "Фленджер" нам так и не зашёл, не смогли мы придумать ему применение в нашей музыке.
А ещё я очень много читал. Алексей Рыбин, Рыба, участник первого состава группы «Кино», звавшейся тогда ещё «Гарин и гиперболоиды» написал книгу «Кино с самого начала» и она стала для меня инструкцией, как надо прийти к успеху. Между строк выискивал крупицы информации, как записывать альбом, в какой последовательности писать инструменты. Читал всё, где хоть однажды проскальзывало слово «рок». Вырывал из газет и журналов статьи, у себя дома, в гостях, у друзей, дома аккуратно подрезал и прятал в папочку. Я уже знал всех основных деятелей советского рока в лицо, не только вокалистов известных групп, но и их музыкантов, а так же критиков, журналистов, писателей, звукооператоров. В память постоянно откладывались имена, фамилии, факты, слухи.
В той же «КИНО с самого начала» я перенял метод потребления вина только в разогретом виде, копируя ленинградских панков, к которым тогда был очень близок Цой.
Одной из их фишек было «панковское приветствие», которое Рыба описывал так.
При встрече битники сжимали пальцы таким образом, что кисть руки превращалась в подобие крючка и зацеплялись этими крючками друг за друга. При этом они (мы) издавали горловой звук ыаррггххррр... -- вот и все приветствие -- коротко и ясно. Для особенно торжественных случаев была разработана "поза битника" -- ноги чуть согнуты в коленях, корпус наклонён вперёд, чуть прогнувшись в спине, прямые руки отведены назад и вверх, пальцы рук (желательно и ног) сжаты в кулаки, глаза сверкают -- поза демонстрирует мощь и решительность.
Нам тоже захотелось иметь своё фирменное приветствие, что мы и создали коллективным разумом. Оно состояло из четырёх ступеней: обычное рукопожатие, потом руки сгибались в локте и рукопожатие на уровне плеча затем пальцы сгибались в крючок, захват друг друга этими крючками с энергичным притягиванием приятеля к себе, а затем, пока тела по инерции сближаются, надо было расцепить руки, вытянуть руку раскрытой ладонью вперёд и хлопнуть приятеля по плечу так, чтобы слегка отбросить его от себя. Надо было делать это быстро, синхронно и со стороны выглядело эффектно.
Особым приколом было здороваться с Куртом, который здоровался левой здоровой рукой. Если был кто-то третий, то можно было здороваться сразу с Куртом и, к примеру, с Паном и последний «тычок» в плечи сразу двух друзей отбрасывал тебя на шаг назад!
Пока мы писали с Паном и Куртом болванки, я окончательно утвердил себя в роли бас-гитариста. Мне всегда нравилось звучание этого инструмента, просто считалось, что соло-гитарист или вокалист круче, больше на виду, популярнее. Ещё школьником, когда я обменял у одноклассника пластинку «Кино», то он спросил у меня, «какая песня больше всего понравилась?» и я сказал, что «Игра». Там был щемящий душу вокал, местами разбавляемый прекрасным двухголосьем и задевающий за живое, до мурашек по спине, текст. А ещё там звучал какой-то космический инструмент, слыша который мне хотелось утонуть в его звуках. Я ещё не знал, что это безладовый бас так звучит, не знал, кто такой Саша Титов. Уже позже я прочитаю всё это, будут и интервью с ним и наш с ним разговор, но звук его Ibanez’a МС940 навсегда станет для меня эталонным.
Был, кстати, забавный случай, в ту пору, когда мы ещё в нашей школьной каморке репетировали. У Аркадия бас начал ладить (задевать струнами за лады на грифе). Я посмотрел и пришел к выводу, что надо их все поменять. Нашли лады от сломанной акустической гитары, выдернул лады из баса и попробовал поиграть. В принципе, мне понравилось, я поупражнялся на нем в одиночестве, пока не пришли остальные. Аркадий изумленно посмотрел на обезлаженный инструмент и попробовал поиграть, после чего сказал – «ставь обратно!» Было жалко, но выхода не было, забил новые лады, подточил и проблема звона струн ушла. Вот так я впервые поиграл на безладовом басу.
Так вот, мы пишем альбом, возвращаюсь к теме.
В перерывах мы размышляли, как назвать новую группу. «Дети инженера Гарина» уже не катило, мы плавно дрейфовали от ленинградской эстетики "КИНО" к сибирской школе панка. Правда, чисто музыкально мне не нравился примитивизм «Гражданской Обороны», я стремился к более изысканной музыке и лично для меня Питер оставался Меккой отечественного рока. Мы перебирали всякие варианты, пока Пан не озвучил вариант, предложенный Серёгой – «Лом». Я подумал было, что в честь Серёгиного погоняла, но Пан объяснил, что «Лом» это аббревиатура и пишется как «Л.О.М.», а переводится как «Ленивое Объединение Молодёжи». Название было принято с восторгом и единогласно! Про ленинградскую группу "Н.О.М." (Неформальное Объединение Молодёжи) я тогда ещё не знал, иначе зарубил бы наше новое название сразу, как подражательство.
И тут нам поступило предложение отыграть свою программу на большой площадке. Кто принес эту весть я уже не помню, но нам дали адрес в районе Телецентра, там жил человек по имени Вася, который был организатором мероприятия. Мы собрались небольшим отрядом и выдвинулись по адресу. Это была какая-то пятиэтажка, позвонили в квартиру на первом этаже. Открыла тётка весьма хиппанского вида.
— Здравствуйте. Нам бы, эээ… Васю.
— Васька! Тебя! – крикнула вглубь квартиры тётка и к нам вышла такая же хиппушка, только лет на 20 моложе. Девчонка? Вася?
— Я Вася. Что хотели?
— Нам сказали, что концерт будет где-то, хотим выступить.
— Это фестиваль, договариваемся с ипподромом «Акбузат» и с хозяевами аппарата. У вас будет минут 20. Есть материал?
— Есть, конечно!
— Где вас можно послушать?
— Мы в школе в 15-й базируемся. Там.
Мы обговорили удобное для всех время через недельку и, удивленные знакомством с такой странной семейкой, поехали на точку. А через пару дней мы с Паном решили заехать к Борьке. Пока мы писали болванки, Боря сидел дома и под нашу запись сочинял свои партии. По-моему, это был первый раз, когда я оказался у него в гостях. Его строгая бабушка, Анна Кирилловна, как раз куда-то ушла и мы были предоставлены сами себе. Квартира была однокомнатная и Боря жил на кухне, где стоял диван, висела акустическая гитарка на стене и был какой-то магнитофончик. Пока закипал чайник, Боря взял гитару и включил болванку к песне «Последний снег». Мы с Паном сидели и изумленно переглядывались – Борька сделал отличное соло, в куплете подыграл какими-то мелкими аккордиками, вроде всё просто, но такая клёвая мелодия получилась и такой «паровозный» куплет шёл! Едва затихли последние ноты, как мы шумно выразили восторг и попросили сыграть снова.
«Я смотрю в зеркало на себя, я смотрю туда, где начинаюсь я
И наблюдаю – нет в зеркале меня, исчезли разом все прелести дня!
Я заметил то, что не замечал, несчастливую сказку про нас
Я заметил то, как мир погибал и пробил его последний час.
Оглянись человек, ты же губишь себя
Оглянись человек
Оглянись человек, ты же губишь себя
Оглянись человек!
Пошел последний снег…»
В этот момент мы с Паном поверили, что группа есть, что у нас всё получится. Окрыленные таким открытием мы ещё несколько дней готовились к прослушиванию и в один из дней к нам пришли несколько волосатых парней и Вася. Они уселись в первом ряду и мы были готовы с удовольствием (но не без душевного трепета) сыграть программу, но Ёрри не было. За несколько дней до прослушивания он как-то не очень положительно отозвался о предстоящем концерте, дескать, «не готовы мы ещё, помните полугодовой давности выступление?» Заставлять ждать гостей было некрасиво, мы извинились и решили было сыграть без барабанов, как распахнулась дверь и в актовый зал влетел Ёрри. На ходу поздоровался со всеми, сел за установку и дал счёт.
Мы отыграли всю программу и выжидающе посмотрели на комиссию. Того страха, как на первом концерте, к удивлению, уже не было и мы сыграли всё как смогли чисто. Ребята сидели как истуканы и молча смотрели на нас. Вася пихнула локтем сидящего рядом с ней особо волосатого чувака, тот будто включился и изрёк:
— Сыровато, конечно. Но если хотите, то на свой страх и риск играйте. Концерт будет 11 сентября, мы вас известим. Кому позвонить, номер дайте. И на бас-гитаре третью струну подстроить надо.
Поднялись и ушли.
Настало 31 августа и нас охватило беспокойство. 1 сентября в школу ворвется стая мелких головорезов, 1 сентября будет Первый звонок. 1 сентября в актовом зале будет какое-то мероприятие для первоклашек и не только. А у нас на сцене всё наше богатство! Барабаны, усилитель, пульт, провода, микрофоны! Да мы же ничего целого не найдем к вечеру! Было решено отправить делегацию к замдиректора школы. Была у нас такая тётка, учительница музыки. Если вы видели замечательный советский мультик «Карлсон вернулся», то фрекен Бок как с неё срисована, характером. Внешне-то художник её с Фаины Георгиевны Раневской срисовал, которая и озвучила домомучительницу. Мы хотели попросить её выдать нам ключ от кинооператорской, но её не было в школе и Курт с Ёрри пошли к ней домой. Вернулись парни ещё красными – та наорала на них, типа у меня выходной, до завтра подождать не можете, да и вообще, вот завтра мероприятие проведете и ещё посмотрим, оставлять вас или нет.
Просто так такое мы спустить не могли и заперлись изнутри на ключ. На сцене стояло пианино, какие-то плакаты с русскими писателями на реечном каркасе. Мы выдвинули фоно на середину сцены и хотели было перевернуть его вверх ногами, но оно оказалось жуть как тяжелым. Тогда мы обставили его стульями, сверху расставили плакаты, а Ёрри смачно вывел под изображением Пушкина «Ай да сукин сын!». Усугубили дело, завалив всю сцену тем, что попалось под горячую руку. Мы посмотрели на инсталляцию, задвинули занавес и весело засмеялись, представив, как все придут в актовый зал с утра, раздвинут занавес, а там!
Помещение окнами выходило на запасной выход, широкую бетонную лестницу, на случай пожара, для эвакуации толпы школьников. Мы открыли окно и методично перетащили на лестницу всё наше оборудование, унесли ко мне и к Курту. Ключ от актового зала, как сувенир, так и остался у нас. Реакция на наше художество нам осталась неизвестной, но мы очень надеялись, что нарисованное в нашем воображении воплотится в реальности на 100%.
Мы не особо переживали за потерю репточки. Во-первых, молодо-зелено-глупо. Переживать из-за такого пустяка не стоило. Что, не найдем, где репать? А во-вторых Боря сказал, что постарается пробить помещение в своем Аграрном Университете. Или он тогда ещё Сельскохозяйственный Институт назывался? Пошла мода по стране все институты в университеты переименовывать, а ПТУ в колледжи. Ну, мы-то по привычке его Сельхозом звали, а я и до сих пор так зову. Пробивать помещение решили с двух сторон – мой дядя был преподавателем у Борьки и это могло прибавить весу просьбе Бори, вроде как и я тоже прошу. Мы даже сходили как-то туда, но никого не застали, лето.
Заехали мы в институт уже в сентябре, но буквально через несколько дней Боря уехал в Севастополь. Ему позвонила мама и сказала, что умер отец. Его положили в больницу с резкими болями, но он попал в воскресенье, когда, по лучшим советским традициям в отделении никого, кроме медсестер нет. Понадеялись, что протянет на обезболивающем до понедельника, но…
Борька приехал через неделю, какой-то осунувшийся, похудевший и потухший. Мы сидели в актовом зале на краю сцены, свесив ноги вниз и Пан достал бутылку с портвейном, распечатал и подал Борьке, за отца, помянуть. Бутылка пошла по кругу, каждый что-то сказал, скупо, как мог. Помолчали. Не было у нас ещё опыта хоронить близких. У нас были дописаны болванки и, пока Боря был в Крыму, в конце кассеты я дописал свою новую песню, сочиненную, пока Боря отсутствовал. Там было про его отца, какой-то пафос, типа, вот, вчера ты был, сегодня тебя нет, прости за всё и прочие сопли. Это было всё, что я мог тогда выразить, посочувствовать Борьке. Я включил её, Боря послушал, а потом показал свою песню, написанную в те дни в Крыму. Она тоже была памяти его отца и это было первое им сочинённое, что он нам принёс. Песня называлась сначала "Ночная Звезда", а потом, через год, Боря переименует её в «Красный Белый Билет» и она показала его как неплохого автора.
«Осенние дни, последние сны, последние в окнах огни
Далёкий корабль, встречающий даль, погашенный утром фонарь
Последние сказки непрожитых лет их нету как нету того чего нет
Окрашенный в красное белый билет
Малиновый рай нормальных людей, ночная звезда, кто вспомнит о ней
Кто вспомнит о том что было вчера, кто знает о том, что знала звезда
Последние сказки непрожитых лет их нету как нету того чего нет
Окрашенный в красное белый билет
Малиновый рай нормальных людей, ночная звезда, кто вспомнит о ней
Вглядевшись в рассветы погибших вчера непрожитых дней
Ночная звезда непрожитых дней ночная звезда...»
Песня постепенно раскручивалась, начинаясь с гитарного перебора, заканчиваясь довольно агрессивным "боем", усиливая отчаянное настроение героя. Боря уже тогда научился владеть динамикой песни и мелодикой.
А фестиваль не состоялся. Сказали, что не договорились с владельцем аппарата. И хорошо, что не договорились. Не сыграли бы мы достойно для такой огромной площадки, слишком неопытны были ещё. А может нам так сказали, что фестиваля не будет, не решили рисковать с неопытными зелёными музыкантами.
Наша новая репточка была шикарна – в главном корпусе Сельхоза, на самом верхнем этаже был огромный актовый зал, мест на 500, с тяжёлыми и пафосными бархатными бордовыми занавесами, которые приводились в движение настоящим механизмом с вращающейся ручкой. Кроме главного занавеса были поменьше, которые позволяли изменять глубину сцены, ряда 2 ещё, вроде. Задник сцены был занавешен тем же шикарным бордо, кресла в зале были хоть и древние, но тоже из бархата, с откидывающимися сиденьями, с номерами рядов и мест, в общем, по-богатому. Был даже балкон и настоящая киноаппаратная над ним, с окнами, при виде которой у меня капали слюни – вот бы там обосноваться для записи! Курт вверху колдует, за стеклами, а мы в зале бренчим!
Так вот, рядом с актовым залом был кабинет №502, который занимал главный по самодеятельности, руководитель факультета общественных профессий (ФОП), товарищ Бурцев. А рядом с кабинетом №502 находилась единственная на этаже аудитория, под номером 501. Там было всё, как положено, парты, зелёная доска, досчатые полы, крашеные масляной краской, стол препода и время от времени там проводились какие-то лекции. И в конце этой аудитории был чуланчик, площадью 2 квадратных метра.
Вот этот чулан и была наша точка. Туда едва помещалось всё наше громоздкое барахло. Мы привинтили ушки для навесного замка и купили замок. Репетировать можно было по вечерам и в выходные, для этого всё выносилось из чулана прямо в аудиторию, Курт садился за парту с пультом и усилителем, а мы стояли у доски, как провинившиеся студизоусы. Впрочем, мы быстро освоились в Сельхозе и вскоре брали ключи от актового зала и проводили свои репетиции среди бархатно-кумачевого великолепия. При желании можно было поиграть в Кобзона, выключив свет в зале и оставив лишь софиты. Мы даже нашли где-то цветную плёнку и часть софитов сделали цветными.
Конечно, общественная жизнь института коснулась и нас. Едва товарищ Бурцев прознал, что у нас музыкальный коллектив, то ангажировал нас на выступление в День Первокурсника, среди танцев с бубнами, пламенных речёвок и сценок из студенческой жизни. Ну, лишнее выступление на публике никогда не помешает, а это было даже не лишним, у нас их вообще не намечалось в ближайшем будущем, так что мы согласились не раздумывая. Оставался ещё один щекотливый вопрос.
Пан был очень дружен с Серёгой-Ломом и в группу его басистом приглашал, но тут влез я со своим предложением объединиться, и два человека оставались не у дел. Так что в группу «Л.О.М.» был даже конкурс на должность бас-гитариста, целых 3 человека на место! Конечно, этот конкурс был проигрышным для всех, кроме меня. Потому что аппарат был мой, группу собрал я, и, объективно, среди всех претендентов был лучшим музыкантом.
Я, я, я… В этом повествовании много раз встречается и ещё не раз встретится это местоимение. Ну его же я пишу, со своей колокольни. В мою сторону не раз прилетали обвинения в эгоизме, но что делать, если я понимал, что коллектив должен двигаться к цели и что для этого нужно что-то делать, вплоть до кадровых перестановок. Ничего личного – это бизнес. А группа – это тоже бизнес, хотя, забегая вперед, и вы в это не поверите – за всю мою деятельность, как музыканта, я не получил ни копейки! И группа – тоже. Хотя нет, был один раз случай, когда мы играли на гитарках на площади у памятника Салавату. Был День Города и горланили мы шевчуковскую «Родину». К нам подошла свадьба и жених кинул Борьке в чехол один доллар. Гости подкинули российской мелочи, на которую мы потом купили пива, а подошедшие менты чуть было не подкинули нам п...лей, под предлогом, что мы «мешаем людям культурно отдыхать». Тот доллар Боря бережно сложил и положил в нагрудный карман рубашки и больше мы эту бумажку никогда не видели.
Закончу про Лома. Тимуру было как-то неудобно перед другом, тем более, что тот написал прекрасную песню, которую принес в общую программу и которую мы собирались включить в альбом. Песня называлась «Пересадка»
Чёрное-чёрное небо упало на землю
В виде осадков
Я ещё не нашел остановку но уже
Совершил пересадку
Пересадку – головного мозга вместе
С черепной коробкой
Пересадку – хлещущей розги, спутанной
Нервов сеткой
Жёсткого решения принято не было, сложился некий компромисс – часть песен буду играть я, а часть — Серёга. Понятно, что так быть не может ни в одной группе, я не был доволен сложившейся ситуацией, но решить её один раз и окончательно тоже не решался из-за боязни обидеть. Аркадий-то тоже до сих пор официально не был уволен именно по этой причине.
В одну из репетиций, которую мы устроили в актовом зале, в паузе между песнями в двери кто-то постучал. Мы открыли и увидели какого-то парня лет 30-ти.
— Можно зайти и послушать? – Скромно поинтересовался он.
— Ну… заходи.
Чувак сел поближе к сцене, мы сыграли ещё пару вещей.
— Интересно играете. Я вас уже слышал дня три назад, из коридора, просто не стал заходить. Вы звучите как питерская группа, вот мне интересно стало, кто такие.
Его слова были мне как бальзам на душу – сравнение с питерским роком было высшей похвалой!
— Меня Саша зовут. – Он пожал нам руки. – А можно мне за барабаны сесть?
— Умеешь?
— Ну так, немного. – Он прошел за установку, сел, подвигал поудобнее барабаны, чего-то подкрутил, поправил. – Давайте вон ту, про страшных людей?
Саша дал счёт и мы вступили. Чёрт! Да он же… Звучание группы сразу изменилось, Саня оказался отличным барабанщиком, он плыл в волнах музыки и играл на таком расслабоне, что я не видел ни до него, не после. Он почти полулежал за барабанами, откинувшись на спинке стула назад и играя вытянутыми руками. Но КАК он играл! Я почувствовал, что мы настоящая супер-группа. Отличные тугие брейки, тонкая работа с тарелками, красивейшие ритмические ходы! Саша вдруг сыграл какой-то сложный брейк и я сбился, но быстро выправился. Он улыбнулся и через пару-тройку тактов снова отстучал что-то хитрое. Я снова сбился, что прибавило ему веселья. В третий раз у него ничего не вышло. Я сжал зубы и внимательно вслушивался в "бочку". Посмотрел на Сашу, тот подмигнул и кивнул головой. Мы доиграли песню и это было круто!
— Я тебя специально сбивал! – Довольно улыбался Сашка. – А ты, смотрю, ничего, врубился! Кстати, а я тебя помню. Ты играл в школе, на безладовом басу.
Я удивился, потому что да, играл, но не на публике, а на нашей репточке, когда обезладил Аркашин «Роден».
— У тебя ещё такая гитара, старая советская, с золотыми блестками была. – Уточнил он.
Как и что это было, до сих пор не пойму, в этот момент никого кроме меня в помещении не было. Видимо, было открыто окно. Это была первая похвала от хорошего музыканта в мой адрес! А на следующий день к нам пришли вместе с Сашкой ещё пара человек, причем у одного из них, длинноволосого, была гитара в чехле. Длинноволосого звали Эдик, второго, полноватого с весёлой улыбкой чувака звали Наиль. Они послушали, что мы играем, причём за установку к нам снова сел Сашка, а потом они попросили поиграть самим. Эдик расчехлил гитару и оказалось, что это бас. Наиль взял мою гитару, поколдовал что-то с примочкой, слегка подстроили звук и устроили нам такой драйвовый концерт, что я просто не верил, что на нашем аппарате можно так играть! Помните сцену из «Назад в будущее», где якобы брат Чака Берри с недоверием смотрит на свою гитару, когда Марти отыграл на ней "Jonny B. good"?
Вот примерно так я смотрел на происходящее на сцене. Пропасть между нами и ними была огромная, они играли чётко, слаженно, присутствовали даже какие-то элементы шоу, а мы-то стояли как школьники на сцене, сжав булки, будто боялись обосраться. И самое потрясное было то, что Эдик играл на басу и пел! Вот это был номер! Эд сразу стал моим кумиром.
Играли они старый добрый хард-рок и мы не заметили, как пустились в пляс перед сценой. У Эдика был очень приличный вокал, местами отдаленно напоминавший по тембру вокал чувака из AC/DC с песенкой про Хайвей ту Хэлл. Одна из их програмных вещей:
«Шаг за шагом идёшь в забой
Шаг за шагом кричишь - Долой!
Снова и снова чеканя шаг
Крепко сжимая в руках свой стяг!
Табачный дым над головой
Табачный дым взял тебя в плен
Табачный дым синий конвой
Табачный дым идет вдоль стен»
За длинные черные волосы и орлиный профиль Эдика быстро окрестили Ведьмой. На вопрос - "Сколько тебе лет?" он слегка смутился и сказал, что 23. Аааа!!! Взрослый дядька уже! Нам, 17-19-летним 23 казалось солидной цифрой! Наиль, за внушительные габариты и клетчатые штаны был назван Карлсоном, а Сашка, время от времени напевающий «Бродя-я-а-га!» так и стал – Бродягой. Курт подошел к нему и сказал:
— Вы же группа «Велосипед»? Вы в санатории, в «Маяке» играли. Я к вам подходил тогда.
— Да, играли там… А-а, точно! Привет ещё раз!
Оказалось, что «Велосипед» репетировал на территории завода «Геофизприбор», где трудилась Людмила Михайловна, матушка Курта, а «Маяк» это профилакторий от завода.
— Да, я помню их! – Устало махнув рукой скажет она. – С ними там скандал какой-то был, выгнали их потом. Саша этот то ли пьяный был, то ли ещё чего. А что, он теперь в вашей компании?
— Ну, они теперь репетируют у нас. – Курт сделал неопределенный жест в воздухе, как бы закрывая тему.
Да, мы пригласили ребят репетировать на нашей базе. Им было хорошо, что получали точку со всем необходимым, а для нас они были примером, как нужно играть и как себя нужно вести на сцене. Ёрри, и до этого часто пропадавший (по слухам, у него появилась дама) с появлением Сашки Усынина пропал вовсе и Бродяга как бы само-собой стал частью нашей группы. Поэтому какое-то время в актовом зале набивалось порядком народа, «Л.О.М.», «Велосипед» и наша тусовка. Правда, она слегка поредела, так как девчонки поступили в ВУЗы, Ёрри появлялся крайне эпизодически, но всё равно, каждая репетиция была чем-то типа маленького концертика. Ведь, бывало, на звуки приходили и студенты.
А Аркадий у нас, наконец, обзавелся новым прозвищем, которое теперь уже надолго к нему прилипло. Впрочем, вот предистория!
На сцене актового зала стоял рояль. И в свободное время Аркадий любил присесть за него и задумчиво поперебирать клавиши. В один из таких подходов он обнаружил, что стула перед инструментом почему-то нет, лишь скамья из спортзала, длинная такая и тяжелая. Он сел на эту скамейку, потянулся к роялю и выяснил, что сидит слегка далековато от инструмента. Взялся за него руками и просто притянул рояль к себе, после чего начал бравурно одним пальцем нажимать на все клавиши подряд. Мы открыли рты, а Курт, отсмеявшись, сказал – Шопен ты, однако! Вот так Аркадий стал у нас Шопеном.
Так как мы трое, Курт, Шопен и я жили в одном микрорайоне, то домой из Сельхоза шли вместе. Сельхоз от нас был недалеко, всего в 15-20 минутах ходьбы, но через дворы. А дворы у нас всегда были полны гопниками. В то время они всегда проявляли активную жизненную позицию, интересуясь всем происходящим, удовлетворяя своё любопытство. А тут мы такие каждый вечер, все в чёрном, при панковском параде, с цепочками, волосатые. К слову, лишь Шопен никак не выделялся причёской и не носил фенек. То ли стремался, то ли считал это необязательным. С трудом его упросили одеваться в чёрное, чтобы совсем уж не выделялся из нашей толпы. Так вот, ходили мы так, ходили, а гопнички молча провожали нас взглядами, потому как что мы за звери такие они понять не могли, и чего от нас ожидать – тоже. Но как-то раз, когда мы шли с очередной репетиции, из сумерек послышалось:
— А вы панки, да?
— Да! – сказали мы, не останавливаясь.
— А как в панки записаться? – Спросили и заржали. Впрочем, на этом всё их любопытство и закончилось. Мы очень часто ходили небольшим отрядом, но чёрная амуниция делала нас гораздо мрачнее и серьёзнее, чем мы были на самом деле. Когда мы выбирались в город, то часто ловили на себе взгляды людей, люди оборачивались, глядя на нас. Когда я иногда натыкаюсь на видео, где наша компания вываливается из-за угла, топая в Сельхоз, то чувствую даже через экран ту энергию, что излучала наша тусовка. Вскоре мы стали известны в городе. Как-то мы ехали в троллейбусе и нужно было выходить через передние двери. Мы столпились у кабины водителя, в которой помимо него ехал ещё какой-то чувак. Тот случайно обернулся на нас и обомлел, все в чёрном, с феньками, с очками, напульсниками. Он молча толкнул водителя, тот обернулся на нас и сказал:
— Видел их. Это панки наши. Едут в «Машинку» на тучу.
И ведь угадал! В ДК Машиностроителей в то время была толкучка, где можно было купить пластинки и прочую музыкальную шнягу.
Как-то, возвращаясь домой и поднявшись на свой этаж, я услышал где-то выше бренчание одинокой гитары. Мне стало интересно, кто же там, ведь ещё год назад на восьмом этаже собиралась толпа людей, где мы с Рашиком играли на двух гитарах «Кино», а Андрюха подыгрывал, стуча палочками по чему придется. Поднявшись пешком двумя этажами выше я увидел того самого гопника Вову, который когда-то показал мне несколько аккордов. Он бренчал что-то типа «А у беды глаза зеленые», по обеим сторонам от него сидели две девицы. Вова, несмотря на довольно юный возраст (мы с ним одногодки), уже успел заиметь судимость по хулиганке, посидел годик, откинулся и теперь строил из себя бывалого зека. Увидев меня он отложил гитару в сторону, и, держа марку, достал из кармана чётки.
— А, здарова! – Перебирая бусинки ставшей модной у каждого гопника вещицы начал он. – Как сам?
— Привет, Вовка. Да нормально всё.
— Я слышал, что ты с какой-то компанией дружбу водишь. Часто вас видят.
— Есть такое. Это мои друзья.
— Крутые?
Я задумался на секунду, крутые ли они, не дезинформировать же старого кореша. Ну, куртки задом-наперед мало кто надевать будет, да и вообще, панк-рок это круто.
— Да, крутые. – Не соврал я.
— ЧТО, ТОЖЕ ЧЁТКИ КРУТЯТ?! – Он даже привстал.
Я, чтобы не засмеяться во весь голос, закашлялся. Вот чем измеряется степень крутизны, однако!
— Нет, Вов, они по-другому крутые.
— На гитаре, говорят, играешь? – Он протянул мне ту самую акустику, на которой показывал аккорды. Я принял инструмент, на ходу обдумывая, что сыграть и вспомнил, что подобрал классический рок-н-ролл-блюз, в стиле Зоопарка с его «Буги-вуги каждый день» и вдарил по струнам. Я подобрал только вступление, но и этого хватило для того, чтобы произвести впечатление на Вову. Он как-то поник, погрустнел. Я отдал ему гитару, успев заметить на себе заинтересованные взгляды его спутниц, быстро попрощался и ушёл домой.
________________________________________