Душу с позвоночника содрали скребком
Москва ещё сладко сопела в подушку, неохотно отпуская последние сны. Даже птицы ещё спали, и лишь пара особо сознательных пичуг высунула носы из гнёзд, проверив, точно ли рассвет, и тут же нырнула обратно.
Гимн солнцу
Край неба на востоке дал предварительный лучевой залп, и мир вокруг озарился всей фотонной мощью взошедшего солнца.
Марья с младенчества его обожала. Считала живым, с глазами и ртом, рыжеволосым, всевидящим и всеслышащим. Разговаривала с ним, жаловалась ему. В общем, была со светилом на короткой дружеской ноге.
Вот и сейчас Марья прошептала признания восходящему солнцу. Мысленно прокричала ему, щурясь от восторга: "Рыжее ты моё! Ну как же ты красиво появляешься!" Солнце, конечно, не отвечало, однако незаметно подмигнуло ей в ответ.
Деньги раздаёт, на девок не смотрит
Они ходили по мосту туда и обратно, чтобы согреться. Останавливались, чтобы выразить словесно ускользающую мысль. Романов, обычно собранный, как швейцарские часы, продуманный и взвешенный, сейчас неслабо так буксовал. Говорил сбивчиво, как провинившийся школяр перед училкой:
– Ну вот… То есть… – ковырял он доски моста носком лофера. – После того как… э-э-э…
Похоже, даже его дорогие галстуки не умели завязываться в такие узлы, в какие сейчас завязался его язык. Марья не то что бы его подбодрила, а улыбнулась солнцу поверх его головы, а он принял её дружелюбие на свой счёт.
Воспрял и выдавил из себя исповедь о бесконечных ночных кошмарах, срывах, курсах лечения, ссорах с отцом. Совесть грызла его. Похудел до дистрофии, его кормили насильственно через капельницы и инъекции. Отец поседел на этой почве, заработал инсульт и умер.
Романов осознал, что стал причиной смерти ещё одного дорогого ему человека, и пришёл в себя. Поехал в Оптину, жил там в покаянии, был допущен к старцу, выслушан.
Святой отче наложил на него епитимью – бессрочный пост и молитвенные труды. Романов обещал выполнить обет, а себе дал – зарок: верой и правдой служить людям и не дать прихватизаторам разрушить холдинг, до винтика отлаженный отцом, не позволить иностранным или местным супостатам завладеть его бизнесом и тем самым лишить тысячи российских семей достатка.
Он закопался в производство по самую макушку. Всю прибыль пустил на его расширение и социалку. Ни копейки не вывел в офшоры.
– А потом я построил для своих рабочих и сотрудников детсады, больницы, санатории, церкви, – перечислял он, словно сдавал годовой отчёт.
– Ого! – Марья прищурилась. – Ты, выходит, ещё и… филантроп? Мне это нравится!
– Для снабжения столовых организовал фермерские хозяйства, теперь в меню моих людей – овощи и фрукты без химикатов. Дал бесплатное жильё передовикам производства, молодым, многодетным и малоимущим семьям. Проложил дороги, обустроил зелёные зоны. Пророс в многотысячный свой коллектив, стал для него родным.
Марья слушала внимательно, укутавшись в его приятно пахнувший пиджак.
Народ просто обожал своего босса – зазывали его на свадьбы, юбилеи и крестины, потому что он всегда являлся с щедрыми подарками, от которых герои торжества утирали слезы умиления.
Смущённо признался:
– Ко мне много лет подводили местных красавиц… А я – ни в какую! В сердце было тихо, как рыбам в аквариуме. Приходилось девочек вежливо отфутболивать…
Марья представляла его рассказ в живых красках.
Однажды к нему в кабинет ворвались два матёрых ветерана – Михеич и Прокопич. Оба с усами, как у Будённого, и со взглядом, способным остановить поезд.
– Владимирыч! – рявкнул Михеич. – Ты нашим бабам–прилипалам спуску не давай! Совсем стыд потеряли! Дочек тебе подсовывают, как на распродаже! Ты не стесняйся – гони их метлой!
Романов тогда вздохнул, поправил галстук, который, кажется, тоже немного смутился, и сказал:
– Да ладно вам… Пусть девочки мечтают!
С тех пор народ зауважал его ещё больше – вот, мол, настоящий монах в миру! Ходит в костюме, деньги раздаёт, на девок не смотрит, но им мечтать не запрещает… Святоша!
Марья фыркнула:
– Значит, ты у них и святой, и меценат, и недосягаемый жених? Какой-то подозрительно правильный ты!
Романов почесал затылок и, кажется, впервые задумался – а не слишком ли он напоминает икону? Но упрямо продолжил:
– Личной жизни у меня – никакой. Всего себя отдаю холдингу! – И зорко посмотрел на Марью, не вызвала ли его исповедь недоверие у неё. Но нет, она слушала сосредоточенно, глядя вдаль, и в глазах её поблескивали слёзы.
– Романов, ты себя сейчас хорошо отрекламировал! Вижу, жених завидный, цену себе знаешь.
– Хочу, чтобы ты получила информацию обо мне из первоисточника, а не из чужих уст.
Марья остановилась и обожгла его колючими алмазиками своих глаз.
– Неужели ради того, чтобы золотой мальчик стал полезным на хозяйстве, надо было меня укокошить? – спросила она его. – Хотя чего это я? С онтологической точки зрения всё правильно: чтобы встать, надо упасть. Особенно такому избалованному барчуку, как ты. Значит, если я тебя тоже прибью, то потом просто построю аквапарк! Или хватит детской площадки?
Заявы в полицию не будет
Романов откашлялся.
– Марья… – кротко вздохнул он. – Я теперь не тот барчук! Моя судьба – в твоих руках.
Она с интересом глянула на него.
– Ждёшь от меня мести, что ли?
– А есть варианты?
– Ой, да ну тебя! Как это я, мёртвая, могу тебе мстить? Заявление на тебя в органы накатаю, что ли? А мне сразу скажут: «Гражданка, вам надо не заявление писать, а экзорциста вызывать!» И у тебя разве на меня новых лопат не найдётся? Двадцать пять лет пролетели – а мне семнадцать как было, так и осталось!! Кто поверит? Скажут: вышла из морга на пробежку... Меня либо в психушку закроют, либо в газетах напишут: «Аферистка в синем платье сделала пластику и терроризирует олигарха-патриота!» Нет, Романов, успокойся, я следую наказу Христову: и прости нам долги наши, яко же и мы прощаем должникам нашим!
Романов сверкнул белозубой улыбкой и взял Марью под локоток. Но она на тактильный контакт не пошла и от собеседника откачнулась. Он понял, что с подкатом поспешил, и как ни в чём ни бывало сказал:
– Марь, ты сослалась на неблагоприятные внешние причины нежелания мстить. А есть внутренние? Что у тебя на душе?
– Не знаю. Не успела разобраться. Ну да, было тогда больно. Дышать не смогла. Потом с позвоночника железным скребком душу содрали, и всё! Жизнь от меня отлетела, как будто пламя свечки ветром задуло. И я до сих пор не знаю, за что? За свои грехи отдулась или за чьи-то по роду до седьмого колена? А если совсем начистоту, то ведь я тебя сама спровоцировала! Да или нет, Романов?
– Прости меня, Марунечка.
– Хотела бы тебя ненавидеть, но это будет тупик в духовном развитии. Я тебе даже благодарна за возможность преодолеть что-то непреодолимое. Вот мы стоим рядом. А между нами миллионы парсеков и двадцать пять земных лет, которые мы прожили врозь. Нет, Романов, я не собираюсь красть у Бога Его единоличное право судить людей, и тебя тоже. Если Он нас столкнул на этом мосту, значит, Ему так угодно! Остаётся только догадываться, зачем.
Книжная, мудрёная речь Марьи, произнеси она её ночью, стегала бы плёткой, но свет разгоравшегося утра смягчил обвинительный пафос.
Однако Романову, привыкшему к тотальному подобострастию людей вокруг него, это выступление всё равно показалась неслыханно дерзким.
Он чувствовал себя пригвождённым. Его грудь была разворочена, как после бомбёжки. Каждое слово Марьи било по нему наотмашь. Пересилив себя, спросил деревянными губами:
– И, как думаешь, для чего нас состыковали?
Он стоял напротив неё, сунув руки в карманы брюк, в белой рубашке и галстуке, в отглаженных брюках с ремнём и пряжкой, эффектный, атлетичный, продрогший, и ждал. Она молчала.
Он сдавленным голосом напомнил:
– Ну и?
Марья задумчиво протянула:
– Сама хочу знать. Наверное, чтобы я поняла тебя, оправдала и простила.
Сделала паузу и деловито спросила:
– Интересно, а какая моя бабушка сегодня? Дай мне, пожалуйста, её координаты и немножко денег в долг. Я верну. Блин, нечем записать. Я запомню – и давай разбежимся...
– Теперь послушай мужчину, Марья. Скажу коротко и ясно: тебя вернули сюда ради нас с тобой. И мы больше не расстанемся. Ты свободна в передвижениях, я ничем тебя не стесню. Но ты теперь – моя. А я – твой!
Она со злорадным любопытством уставилась на него. Он выглядел измученным, но и растроганным, умилённым и – счастливым!
– Ладно, – смягчилась Марья и нечаянно улыбнулась, глядя на его потешную физиономию. – Если ты и правда такой пушистый благодетель… То где мои пирожки? Я от голоду шатаюсь!
Романов ожил, словно на него пролили кофе.
– В машине! – радостно брякнул он. – С мясом и капустой…И с вишней.
– Ну раз так… — Марья драматично вздохнула. – Придётся мне тебя простить. Но только потому, что вишнёвые – мои любимые!
И тут солнце – вот шальное! – засмеялось, залив их тёплым светом.
– Все твои невзгоды с этой минуты закончились навсегда, Марья, – сказал он, усаживая её в авто. – Бог привёл тебя в правильное место!
Продолжение следует
Подписка обязательна! Ну или точно желательна.
Копирование и использование текста без согласия автора наказывается законом (ст. 146 УК РФ). Перепост приветствуется.
Наталия Дашевская