Начало здесь. Глава 1.
На похороны Веры прилетели Игорь с Аделаидой, приехали Наталья с дочерью. Пришла Марина с мужем, и ещё много родственников родственников и знакомых знакомых. Небольшой дом казалось, сжался от горя и не мог сопротивляться множеству набившихся в него людей. Слёзы невольно проливались то на одном горестном лице, то на другом. Кто-то сдерживал их, стесняясь проявленных чувств, а кто-то с упоением погружался в пучину горя, забывая в ней о реальности. Сыновья Веры были собраны и серьёзны. Нужно было решать обычные для по_хорон, но не обычные для живых родственников, дела. Договориться с машиной, нарубить лапник, организовать отпевание, поминки. Всё время возникали какие-то новые и новые вопросы, которые нужно было решать. Братья, казалось, находили опору друг в друге, поддерживали и успокаивали, как могли. Наталья была собрана и деловита. Её хватка и способность руководить очень пригодились (да, звучит ужасно), на похо_ронах.
Усталое тело Веры, казалось, ждало, когда душа наконец освободит его. Летняя жара и тяжелая болезнь усугубляли ситуацию. Т_руп начал разлагаться, издавая удушливый запах гниения. Веру решили в дом не заносить. Прощание состоялось во дворе.
- Да, столы заносите. Нет, дальше. Всё, ставьте здесь. Анна, неси таз и тряпку, надо столы протереть.
- Наталья, а стулья что, у соседей попросить? – Аннушка выполняла доверенную её старшей сестрой работу.
- Нет, надо ребятам сказать, чтобы доски принесли, на табуретки положим. Анна, где у матери половики, ну, эти, домотканые?
- Вот, в шифоньере, внизу.
- Их положим на доски, - Наталья решительно двигала столы, которые, как ей казалось, стояли недостаточно ровно.
- Так может покрывала возьмём, как-то это нехорошо, наверное, - робкая Анна пыталась выразить своё мнение.
- Ничего, возиться ещё. Потом сполоснём, и во дворе повесим. Чище будут.
Анна всхлипнула, не решаясь зареветь в голос.
- Анна, соберись, нечего нюни распускать. Мать проводить надо, как следует. Она уж отмучалась, ей теперь всё равно. – Наталья подняла руку, чтоб перекреститься, но передумала. – Игорь, Максим, доски надо.
- Да-да, - раздалось ей в ответ, - поняли, сейчас принесём.
- Анна, сколько ложек?
- Сколько вилок?
- Есть графины? Нету? А банки трёхлитровые? Тащи, компот в банки нальём.
- Ох, надо опадышей намыть и покрошить, скорей поставить, пусть хоть закипят. Оля, Лена, слышали, что я сказала? Да, про яблоки. Поняли, да? Давайте, помощницы.
- Так, ты чья?
- Ваша, - девочка с пушистыми волосами и невзрачным лицом нерешительно подметала на кухне просыпавшийся сахарный песок.
- Смотри, - Наталья деловито обратилась к подростку, - я сейчас блины буду жарить, а ты маслом смазывай с обеих сторон. Сможешь?
- Смогу, - белобрысая девочка смотрела на Наталью, как мышь на удава. Она в первый раз была на похоронах и была удивлена суматохой вокруг мёртвого тела бабы Веры.
Кутью приготовила соседка со второго этажа. Вдобавок к традиционным блюдам приготовили манник в электрической круглой штуке с нарисованными цветами, похожими на живые. Ещё долго белобрысая девочка не ела манник, потому что он приносил в её воспоминания размытую тень того страшного дня, когда с_мерть была среди живых, прикасалась лёгкой, невесомой, но страшной рукой. От её дыхания колыхались тающие свечи, исполняя только им одним понятный священный танец.
Прощание состоялось на улице, во дворе, по плоским белым камням которого уже не ступит маленькая высохшая ступня Веры. Молча стоял колодец, который больше не увидит её отражения в тёмной холодной воде. Молчали куры и воробьи, что обычно спорили наперебой о чём-то. Кругом была звенящая тишина. Или это в Аннушкиных ушах так звенела пустота, потому что её мир без мамы осиротел.
Люди говорили, какая Вера была прекрасная женщина, никогда никого не осудила. Не ругалась с соседями, на детей не кричала. Пожилые женщины пели, не переставая «Свя_тый Бо_же, Свя_тый Креп_кий, Свя_тый бессмерт_ный, поми_луй нас». Фигуры людей у гро-ба были согнуты тяжестью горя и осознанием неотвратимости последнего дня.
Наконец, похоронная процессия двинулась на клад_бище, чтобы бренное измученное тело Веры обрело покой рядом со своим мужем, Сергеем.
Дома остались Наталья, Анна, девочки-подростки и некоторые женщины-соседки. Закрыли старое зеркало, наспех протёрли двери и помыли полы. Стол накрыли во всю длину зала, как некоторое время назад, когда все братья были в сборе. На столе были обычная для поминок еда.
Из кладовой принесли солёных бочковых огурчиков, которые не научилась ни одна сноха солить так, как Вера. Грибочков солёных, мелконьких, крепеньких. Братья и сёстры были молчаливы за столом, будто пытаясь горем сблизить, удержать семейные узы. Со временем неловкость за столом среди пришедших была сглажена наличием горячительных напитков. Голоса обрели громкость, интонации – живительные нотки. И через какое-то время сидящие за столом, вспомнив не одну историю из общественной жизни улицы, сошлись во мнении, что Вера была прекрасным человеком, прожила не зря. Вон каких детей с Сергеем воспитали. А что умерла – что ж теперь, все там будем. И хромой Петя звонко чок_нулся гранёным стаканом с Николаем.
Народ пара за парой потянулся к выходу, оставляя близких наедине со своим горем. Наталья раздавала кому платочки, кому полотенца. Анна с девушками убирала со стола. Помыли посуду. Осиротевшая семья осталась сидеть за поминальным столом. Родные вспоминали свои истории. Кого и как мама когда лечила, кому и что заштопала. Кому как отец валенки подшивал, и как на коня сажал. Горькая печаль не готова была уступить место светлой грусти. Не поэтому ли похоронные хлопоты нужны больше живым, чтобы чувствовать себя живыми?
Дом перед сном проветрили. Анна, Наталья и Аделаида легли в одной комнате, братья – в другой.
Гордей с женой, прибиравшие в доме, как и все другие родные, ночевать отправились домой.
- Устала? - спросил Гордей, забрав дамскую сумочку из рук жены, и перекинув её через крепкое мужское плечо.
- Немного, - сказала она. – Мне очень жаль маму. Веру.
- Да, мне тоже. Жалко, что она так мучилась, - Гордей смотрел на горевший впереди фонарь. Глупые насекомые стучались в его стекло, отлетая со звонким ударом, и снова настойчиво просили тепла и света. – Давай поговорим?
Кёрста посмотрела на мужа. Он поник, сгорбился, казалось, воротник рубашки давит на его шею, добавляя сутулости и без того сутулой фигуре. Гордей походил на внезапно состарившегося подростка. И взывал безмерную жалость.
- Давай поговорим, - согласилась она.
- Что случилось, ты можешь мне сказать, - он достал сигарету, чиркнул спичкой и вернул её обратно в коробок.
Кёрста улыбнулась своим мыслям. Его профиль, нос с горбинкой, губы, больше похожие на девичьи.
- Когда случилось? – в свою очередь, спросила она.
- Когда ты перестала разговаривать со мной, - сигарета таяла на глазах, подсвечивая тайны ночи.
- Во мне что-то сломалось, - Кёрста остановилась, чтобы вытряхнуть из туфли камешек-наглец.
Гордей подставил ей ногу в ботинке, чтобы она босой ногой наступила не на землю.
- От чего в тебе что-то сломалось? Это я виноват?
- Не знаю, виноват ли ты… - Кёрста пристроила туфлю обратно на ногу, на месте качнула её вправо-влево, чтобы та села поудобнее.
- Жена, мне плохо. У меня мама умерла. Неужели так трудно сказать, что случилось? Ты молчишь, я молчу, это ни в какие ворота не лезет. Если я виноват, если я тебя обидел непонятно чем, прости меня, дурака. Я не хотел. Я не со зла. Прости!
Они прошли три фонаря с начала разговора. «Ещё два фонаря, и я скажу», решила про себя Кёрста. Гордей, тем временем, закипал. Он готов был кричать на неё, трясти за плечи, только бы разбить это невидимое стекло, что выросло между ними.
- Гуля, - сказала она, не глядя в его лицо.
Гордей остановился:
- Что, Гуля? – спросил он.
- Ты назвал меня её именем в ТУ ночь, - слёзы обиды, горечи, душевной боли катились по её впалым щекам, делая её глаза ещё больше.
- Не может быть, - отведя взгляд в сторону, сказал муж, - ну, не может этого быть. Понимаешь, она продавщица из магазина. Да, она такая, лёгкая, что ли. Не знаю, как сказать.
- Не надо ничего говорить, - Кёрста смотрела на тёмные кусты сирени, молчаливо растущие в заброшенном палисаднике. «А ведь совсем недавно они цвели…»
- Да что делать-то мне теперь? У нас с ней не было ничего. Да я бы никогда… Зачем ты так? – Гордей не понимал, как так получилось и что теперь с этим делать.
- Вот видишь, ты совершенно ни при чём. Поэтому я тебе ничего и не говорю. Только мне тоже тяжело.
- Кёрста, я тебя люблю. Тебя одну! Ты можешь мне поверить, - он взял её мокрое от слёз лицо в ладони. – Прости, прости, прости! Я не хочу так, мне нравится наша жизнь. Ну, та, которая раньше была. Давай попробуем снова. Прошу тебя!
Кёрста смотрела в его глаза, и все недавние переживания таяли, как весенний снег.
«Глупое недоразумение, ну конечно!» - говорил ей один внутренний голос.
«Не верь ему, не верь!» - кричал второй. Она была посередине, замешкавшаяся и растерявшаяся. Гордей крепко взял её за руку и потянул за собой.
- Всё, хватит, ты любишь меня, я люблю тебя. Идём домой. Пусть хоть в нашем доме будет хорошо.
Его уверенный голос успокаивал жену, конечно, как она могла такое подумать о нём? Ночью оба не спали. Гордей всё говорил о матери, вспоминал детство, и перемену в отце. Счастливые и несчастные дни. Казалось, этим разговорам не будет конца, как не будет конца и его сыновьему горю.
Молодые окончательно помирились, угрюмые выражения на их лицах, оставленные сме_ртью Веры и их первой серьёзной размолвкой, понемногу уступили место схожим умиротворённым улыбкам, говорящих прохожим на улицах, что у этой пары точно всё хорошо.
Гордей продвинулся по службе. У него появились отличные верные друзья на работе, и они стали дружить семьями. Завод построил несколько двухэтажных домов «со всеми удобствами», как у нас говорят. Дали землю под сады, огороды, сараи и хлева.
Дружный «семейный подряд», состоящий из трёх ячеек общества, ремонтировал полученные квартиры одну за другой. Занимали место в очереди в хозяйственном магазине друг на друга, когда «выкидывали» люстры. А однажды отважная женщина, жена одного из друзей, на свой страх и риск купила обои на всех. Выбор был невелик: в крупный цветочек или в мелкий цветочек. Квартиры типовые, квадратура у всех почти одинаковая. Жребий тянули на спичках, и все молодые хозяюшки были довольны. Ведь обои новые, так прекрасно пахнут, и чудесно покроют ужасную серую штукатурку, там и сям бугрящуюся неровностями.
Сады тоже взяли на соседних участках. Летом обедали, сделав перерыв, за дружным общим «столом», обогащённым килькой в томатном соусе, варёными яйцами, ржаным хлебом и молодыми пёрышками нежного зелёного лука, макаемого в спичечный коробок с солью. Чай из термоса, налитый в большую чёрную крышку от него, шёл по кругу, сладкий и терпкий, не минуя и подрастающее поколение.
Со временем в садах разрослись яблони-антоновки, сортовая вишня и малина. В семьях подрастали по двое детей, которым нескучно было дуреть в детской комнате, на куче сваленной на кровати верхней одежды, пока взрослые готовили новогодний стол. Или стол в честь Восьмого марта, или Двадцать третьего февраля. А также дня Рождения любого члена этой дружной команды. Много солнца, фруктов, овощей, детского смеха и немного детских слёз было в жизни Гордея и Кёрсты.
В жизни Анны после сме_рти Веры всё было по-другому. Казалось, дом так и не оправился после потери главной женщины в своей жизни. То тут заскрипит одна доска, то тут вторая. Угол стал подгнивать, и оттуда понеслось что-то мрачное, затхлое, напоминая раскрытую клад_бищенскую могилу. Даже наличники, некогда нарядно белевшие издалека, стали терять узор за узором, как немощный старик теряет выпадающие зубы. Анна чувствовала себя хуже и хуже с каждым годом. Какое-то время Наталья, приезжавшая на годины, на родительскую, да и просто время от времени, заставляла Аннушку выходить на улицу.
- Да всё, Ань, хорош киснуть. Пошли, пройдёмся. Вон, огород хоть бы прополола. Гордей с женой всё на работе, да и дети у них. Помогла бы брату, не только для себя он старается.
- Так они всем колхозом и приезжают, - не глядя в глаза сестре, говорила Анна.
- Пошли, вон, яблоки соберём! – Наталья достала таз из некогда заполненной различными припасами, кладовой.
- И что потом с ними? Ты домой повезёшь, в Казань? – Анна скептически наклонила голову.
- Вот ещё, чего не хватало! Мне Фарах любые яблоки привезёт, какие захочу. Захочу красные – красные привезёт, захочу зелёные – зелёные достанет.
- Ну а на что тогда эти опадыши нужны? Что так в огороде сгниют, что дома.
- Ань, я тебя вообще не узнаю, как-то шевелиться нужно.
- Зачем? Мне соседка в магазин за продуктами ходит, жалеет меня, - Анна с вызовом посмотрела на Наталью. – Гордей приходит пару раз в неделю, воды принести и так помочь. Еду иногда приносит.
Позже, когда Наталья приехала в родительский дом, она застала Анну полулежащей на кресле-кровати. Рядом с ней стояла замызганная поллитровая стеклянная банка, в которую женщина схар_кивала отходящую мокроту.
- Анна, здравствуй, - приветствовала её Наталья, привычно вешая верхнюю одежду на железную вешалку у входа.
В комнате было мрачно, сыро, пахло плесенью и старостью.
- Здравствуй, - одышливо сказала Анна и закашлялась.
- А почему у тебя кровать не застелена? Ты как спишь? – Наталья брезгливо осмотрела синюю металлическую кровать, панцирную сетку которой прикрывал местами покрытый разводами пятен матрац.
- Так ведь я спать-то лёжа не могу, - Анна с упрёком повернула голову к Наталье, - это вы, здоровые, только так можете.
- Гордей что, приходит? – Наталья начала снимать посеревшие от пыли тюли.
- Раз в месяц, наверное. Когда ему сейчас, двое детей, скотина. И жена-красавица, - Анна горько ухмыльнулась.
Шустрая Наталья сняла уже и ночные шторы, с огромными красно-коричневыми тюльпанами, больше похожих на огромных больных червей.
- А Кёрста-то тебе чем не угодила? Вы ведь так дружны были, «сестричка-сестричка», - поддразнила высоким голосом Наталья, изображая Кёрсту.
Между тем веник порхал по щербатым от нескольких слоёв краски подоконникам, собирая урожай из гроздьев мух. Наталья в последнее время несколько раздалась, белые пальцы вздулись, пытаясь освободиться от гнёта золотых колец. Ей пришлось присесть и отдышаться, чтобы продолжить работу.
- Ну? Что там у вас стряслось, рассказывай давай.
Анна снова закашлялась, придерживая рёбра в тощей груди от вынужденной тряски, и схар_кнула в банку.
Наталья отвернулась, чтобы не видеть ни больную сестру, ни последствия её болезни.
- Гордей как-то меня к ним возил, в душе помыться. У них квартира светлая, тёплая, туалет-ванная, всё дома, - глаза Анны лихорадочно заблестели. – Понравилось мне у них, в общем. Я домой приехала, чего, думаю, я тут чахнуть буду? Сумку собрала, и на следующий день к ним на автобусе приехала. Они на работе были оба. Я вещи разложила в шифоньер, сижу, их жду. – Анна сопровождала свой рассказ вялой жестикуляцией, еле поводя кистями рук. – Пришёл Гордей, мы с ним поговорили о том, о сём. Чаю попили. Потом жена его пришла…
- Привет, Аннушка, - сказала Кёрста, окинув взглядом аккуратную причёску в зеркале трюмо и поправив тоненькие серебряные цепочки в ушах, с висевшими на них янтарными шариками. Эти серьги в комплекте с янтарным кольцом подарил ей любимый муж на десятилетний юбилей свадьбы. Они были дорогими, но Гордей ни разу не пожалел об этой покупке. Ведь они так нежно покачивались, когда жена поворачивала голову к нему, или разговаривала, или улыбалась, склоняя голову к волосам сына.
- Привет, сестричка, - Анна погладила полированные ручки кресла, в котором восседала, как королева на троне.
- Погостить приехала? – Кёрста достала длинный халат с плечиков шифоньера, и ногой выловила аккуратные домашние тапочки с бантиками из-под трюмо.
- Нет, я насовсем, - Анна разгладила ладонями с нестриженными ногтями длинную коричневую юбку.
В этот момент Кёрста распахнула дверь второго отделения шифоньера и отпрянула, будто увидела в нём дохлую крысу. Вещи золовки издевательской горой кособочились поверх детского нижнего белья, подкрахмаленного, подсиненного и наглаженного.
Кёрста повернулась к Анне с абсолютно спокойным лицом, не выражающим ничего.
- Ты не можешь жить с нами. У нас разнополые дети, двухкомнатная квартира, а у тебя диагноз.
- С таким диагнозом тоже люди живут, подумаешь, туберкулёз, - Анна не теряла надежды остаться в тёплом уютном гнёздышке.
- Да, ты права, с таким диагнозом люди живут. Но не в нашей квартире, и не с нашими детьми.
Продолжение здесь. Глава 89.