– Вы же понимаете, Светлана Николаевна, сейчас другие времена... Другие требования... – Требования? – её пальцы впились в подлокотники кресла. – А как насчет требований к порядочности, Игорь Павлович? Двадцать лет. Я отдала этой компании двадцать лет жизни! – Послушайте... – он нервно поправил галстук. – Я ценю ваш вклад, но...
– Вы ничего не цените, – её голос дрожал от сдерживаемых слёз. – Я пропустила выпускной сына, сидя над квартальным отчётом. Отменила отпуск из-за срочной проверки. А теперь вы просто... просто...
В приёмной послышались молодые голоса и смех. Светлана узнала этот смех – новенькая стажёрка, которая последний месяц "набиралась опыта" в финансовом отделе. Двадцать три года, модный блейзер, амбиции в глазах.
– Заявление на столе, – директор старательно избегал её взгляда. – Все выплаты будут произведены в срок. Вы же... вы же понимаете. Оптимизация.
Оптимизация. Какое удобное слово для предательства.
Руки дрожали, когда она складывала в картонную коробку степлер, любимую кружку с котятами и фотографию детей. Василина на выпускном – гордая, с красным дипломом юриста. "Мама, я никогда не буду зависеть от чужой милости, как ты," – сказала она тогда. Антон с женой и маленьким Мишей – её радость и отрада. Интересно, кто теперь будет забирать внука из садика по средам?
Молодая стажёрка – кажется, Кира – прошла мимо, делая вид, что не замечает Светлану. Но у двери обернулась:
– Светлана Николаевна... Мне правда очень жаль.
– Правда? – Светлана вдруг почувствовала дикую усталость. – А знаете, я тоже когда-то была такой. Молодой, уверенной, что весь мир у моих ног. Только я хотела рисовать. Мечтала об этом. А потом... потом жизнь научила быть "разумной".
– Рисовать? – в голосе девушки мелькнуло искреннее удивление. – Вы... художница?
– Нет, – Светлана горько усмехнулась. – Я бухгалтер. Теперь уже бывший.
По дороге домой она думала о том, как странно устроена жизнь. Двадцать лет назад она радовалась этой работе как спасению – два маленьких ребёнка, ипотека, больная мама. Было не до мечтаний о творчестве. А теперь... теперь она чувствовала не горечь увольнения, а странное опустошение, будто потеряла что-то гораздо более важное, чем работа.
Дома её встретила гнетущая тишина пустой квартиры. Когда-то здесь звенели детские голоса, пахло маминой выпечкой, а на стенах висели её робкие акварельные наброски – до того дня, как мама сорвала их все, крича что-то о "проклятом таланте" и "загубленной жизни".
Светлана механически начала разбирать старые папки с документами – надо же чем-то занять трясущиеся руки. В глубине шкафа, под стопкой пожелтевших квитанций, мелькнула знакомая обложка.
Дневник. Её дневник, который она вела в третьем классе.
"15 сентября 1979 года. Я обязательно стану художницей! Сегодня на уроке рисования..."
Она села на пол, прижимая к груди пожелтевшие страницы. Перед глазами всплыло: акварельные краски, которые она прятала под кроватью, тайком срисованные пейзажи из журнала "Юность", мамин суровый голос: "Это всё глупости! Думать надо о серьёзной профессии..."
Телефон взорвался звонком, заставив её вздрогнуть.
– Мам, ты уже дома? – голос Василины звучал непривычно встревоженно. – Антон звонил, сказал, что тебя... Что случилось на работе?
"Всё в порядке, девочка моя," – хотела солгать Светлана, как лгала всегда, оберегая детей от своих проблем. Но что-то надломилось внутри.
– Меня уволили, – голос предательски дрогнул. – Оптимизация. Представляешь, даже слово придумали красивое.
– Я сейчас приеду!
– Не нужно, я...
– Даже не спорь. Уже выхожу из офиса.
Через сорок минут на кухне собрался семейный совет. Василина, как всегда собранная и деловитая, методично раскладывала по полочкам варианты трудоустройства для бухгалтера с двадцатилетним стажем. Антон, приехавший сразу после работы, всё порывался позвонить какому-то знакомому насчёт вакансии.
– У тебя прекрасное резюме, – Василина говорила тоном, которым обычно успокаивала своих клиентов. – Опыт, рекомендации. Да, возраст может быть небольшим минусом, но...
– Минусом? – Светлана вдруг рассмеялась, чувствуя, как подступают слёзы. – Доченька, давай называть вещи своими именами. Я старая. Для них – старая.
– Мам, ну что ты...
– Нет, правда. Знаешь, что я сегодня поняла? – она взяла в руки старый дневник, лежащий на краю стола. – Я всю жизнь боялась быть "неправильной". Сначала для мамы, потом для вас, потом для работы... А в итоге оказалась неправильной для всех. Даже для себя самой.
Василина нахмурилась:
– Ты о чём?
– Я хочу открыть детскую творческую студию.
Слова вырвались сами собой, прервав деловое обсуждение детей. Повисла оглушительная тишина. Василина замерла с занесенной над планшетом рукой. Антон поперхнулся чаем.
– Что? – дочь медленно положила стилус. – Мама, ты в своём уме? Какая студия? Тебе пятьдесят пять!
– Именно! – Светлана почувствовала, как щеки начинают гореть. – Пятьдесят пять, и я наконец хочу заниматься тем, о чём мечтала всю жизнь!
– Мам, – Антон придвинулся ближе, накрыв её руку своей. В его глазах читалось беспокойство. – Ты расстроена, это понятно. Но давай смотреть реально. Кто пойдёт в студию к неспециалисту? Где ты возьмёшь деньги на аренду? А как же Миша? Ты же забираешь его из садика, пока мы с Леной работаем...
– Я могу помочь найти работу в приличной компании, – Василина говорила всё тем же успокаивающим тоном. – У меня есть связи...
Светлана смотрела на своих детей и видела в них отражение собственных страхов. Василина – вечно собранная, рациональная, превратившая свою жизнь в безупречно выстроенный график. Антон – добрый, заботливый, но так и не научившийся принимать самостоятельные решения. Она вырастила их такими. Научила бояться неизвестности, прятаться за удобными правилами, отказываться от мечты ради стабильности.
"25 сентября 1979 года. Сегодня мама снова кричала. Сказала, что никогда не позволит мне стать как она. Как кто – она? У мамы же нет сестры? Почему она так боится, когда я рисую?"
– Нет! – Светлана ударила ладонью по столу так, что подпрыгнули чашки. – Вы не понимаете! Всю жизнь я делала то, что должна. Училась тому, что велели. Работала там, где надо. Я благодарна судьбе за вас, за внука, но... – она перевела дыхание. – Но у меня есть мечта. Была всегда. И сейчас я хочу попробовать её осуществить.
– Бабушка знает о твоих планах? – вдруг тихо спросила Василина.
Светлана вздрогнула. В памяти всплыло искажённое гневом лицо матери, рваные клочья рисунков на полу, крик: "Никогда! Слышишь? Никогда!"
– Это не её дело, – отрезала она.
– Значит, знаешь, что она скажет, – Василина поджала губы точно так же, как это делала Галина Петровна. – Мама, я не для того оплачивала тебе курсы по новым стандартам бухучёта, чтобы ты всё бросила ради какой-то... блажи.
"Блажь". То же слово, которым мать убила её мечту тридцать лет назад.
– Вон! – Светлана сама не узнала свой голос. – Обоих прошу – вон из моей квартиры! Я вырастила вас, дала образование, нянчусь с внуком. Но свою жизнь я проживу сама. Без ваших указаний!
Она никогда не кричала на детей. Даже в самые тяжёлые моменты находила силы говорить спокойно. Но сейчас что-то надломилось, прорвалось – как весенний лёд на реке.
Василина побледнела. Антон растерянно переводил взгляд с матери на сестру.
– Мам... – начал он.
– Уходите, – уже тише сказала Светлана. – Пожалуйста. Мне нужно побыть одной.
Входная дверь хлопнула так, что зазвенела люстра. Светлана опустилась на стул и закрыла лицо руками. На душе было горько и... удивительно легко.
"1 октября 1979 года. Мама сегодня плакала. Я подслушала, как она разговаривала со старой фотографией. 'Прости, Верочка,' – говорила она. 'Я не могу иначе. Не могу позволить всё повторить...' Кто такая Верочка?"
Вечером она достала с антресолей коробку со старыми альбомами. Сколько лет она не открывала их? Пятнадцать? Двадцать? На дне лежал конверт с выцветшими фотографиями. Молодая женщина с мольбертом улыбалась в объектив – так похожая на саму Светлану, что перехватывало дыхание.
Та же линия скул, те же глаза, та же улыбка... И что-то ещё, неуловимо знакомое. Что-то, что она каждый день видела в зеркале, но не могла объяснить.
Через несколько дней
Утренний телефонный звонок заставил Светлану вздрогнуть.
– Алло?
– Привет, Мам. Я случайно нашла фотографии несколько лет назад, – голос Василины звучал глухо. – В бабушкином серванте. Там на обороте подпись: "Вера". Это ведь не ты на снимках, мам. И не бабушка. Я всё знаю.
Светлана почувствовала, как по спине пробежал холодок.
– Что значит – знаешь?
– Я навела справки. В архиве городской художественной галереи сохранились каталоги выставок шестидесятых годов. Вера Приходько – восходящая звезда советского искусства. Её работы выставлялись в Москве. О ней писали в журналах. А потом... потом она просто исчезла. Как будто её никогда не существовало.
В трубке повисла тяжёлая тишина.
– Приезжай, – наконец сказала Светлана. – Нам нужно поговорить.
Через час они снова сидели на кухне. За окном начинался дождь, капли барабанили по карнизу, создавая странную, тревожную мелодию.
Василина положила на стол папку с документами.
– Я начала искать информацию, когда нашла эти фотографии. Сначала думала – может, дальняя родственница? Но потом увидела дату её смерти... и дату твоего рождения.
Светлана молча разглядывала пожелтевшие газетные вырезки. "Молодое дарование советского искусства", "Новый взгляд на реализм", "Триумф молодой художницы"... И везде – та же улыбка, те же глаза.
– Почему ты никогда не спрашивала? – тихо произнесла она.
– А ты никогда не догадывалась? – Василина впервые за вечер посмотрела матери в глаза. В них стояли слёзы. – Все эти годы, когда бабушка запрещала тебе рисовать... Когда уничтожала твои альбомы... Ты никогда не задумывалась – почему?
"15 октября 1979 года. Мама сегодня порвала мой альбом. Все рисунки... Она кричала что-то про судьбу своей сестры, про то, что не допустит повторения... Я не поняла, о чём она. У неё же нет сестры? Почему она так ненавидит мои рисунки?"
– Пойдём, – Светлана встала. – Пойдём к бабушке. Эту историю должна рассказать она.
***
Галина Петровна открыла дверь не сразу. В свои семьдесят восемь она всё ещё жила одна, наотрез отказываясь переезжать к дочери или внукам. Увидев на пороге Светлану и Василину, она побледнела.
– Что случилось? – её голос дрогнул, когда взгляд упал на папку в руках внучки.
– Случилось много лет назад, мама, – Светлана достала фотографию. – Кто она?
Галина Петровна пошатнулась, схватившись за дверной косяк. Василина бросилась поддержать бабушку.
– Господи, – прошептала старая женщина. – Где... где вы это нашли?
– Не важно, – твёрдо сказала Светлана. – Важно, что ты никогда не рассказывала мне о ней. О женщине, которая улыбается точно так же, как я. О художнице, чей автопортрет я видела в детстве в галерее. О твоей сестре, чьё имя ты шептала, глядя на мои рисунки.
Галина Петровна опустилась в кресло, как будто ноги отказались её держать. В её глазах плескался страх – тот самый, который Светлана помнила с детства.
– Я поклялась никогда... – её голос дрожал. – Вера взяла с меня слово.
– Вера? – Светлана почувствовала, как к горлу подступает ком. – Моя настоящая мать?
– Твоя настоящая мама. Моя старшая сестра, – Галина Петровна закрыла глаза.
– Она была талантливой художницей. Невероятно талантливой. В двадцать три года её работы уже выставлялись в главных галереях страны. Критики говорили – гений. Новое слово в искусстве. А потом...
Галина Петровна замолчала, глядя куда-то сквозь стену. Её пальцы нервно теребили кружевную салфетку.
– Что случилось потом? – мягко спросила Василина.
– Зависть. Интриги. Статьи в газетах – всё более критичные, всё более злые. Вера была... она была как оголённый нерв. Каждое слово ранило её до глубины души. Она начала сомневаться в себе. Перестала спать. А потом... потом перестала писать.
"20 декабря 1979 года. Нашла на чердаке старые картины. Они такие красивые! Особенно одна – женщина с кистью у окна. Она похожа на маму, только улыбается по-другому. Мягче. Добрее. Я хотела показать маме, но она увидела раньше. Никогда не забуду её лицо в тот момент..."
– Творческий кризис? – тихо спросила Светлана.
– Если бы только это, – Галина Петровна горько усмехнулась. – Депрессия. Глубокая, страшная. Она перестала выходить из дома. Часами стояла перед пустым холстом. А потом узнала, что беременна.
– От кого? – вырвалось у Василины.
– Не знаю, – старуха покачала головой. – Она никогда не говорила. Только плакала и повторяла, что искусство убило в ней всё человеческое. Что она не имеет права быть матерью. Что её талант – это проклятие, которое нельзя передавать дальше.
Светлана почувствовала, как немеют пальцы. В висках стучала кровь.
– Когда ты родилась, Света, она была уже совсем плоха. Врачи говорили – нервное истощение. Она таяла на глазах. И перед смертью взяла с меня два обещания: вырастить тебя как собственную дочь... и никогда не позволять тебе стать художницей.
– Что? – Василина подалась вперёд. – Почему?
– Она считала, что это родовое проклятие – талант, который сжигает изнутри. Говорила, что искусство убивает нашу семью, – Галина Петровна встала и подошла к старому серванту.
Её руки дрожали, когда она достала резную шкатулку – ту самую, которую Светлана помнила с детства. Ту, к которой ей запрещали прикасаться.
– Вот, здесь её письма и последние работы. Я должна была уничтожить их, но... не смогла. Не смогла стереть последние следы её существования.
Светлана открыла шкатулку. Пожелтевшие конверты, наброски, эскизы... Краски всё ещё казались живыми, яркими. Один рисунок привлёк её внимание – женщина, баюкающая младенца. Её собственное лицо, только моложе.
– Это последнее, что она нарисовала, – тихо сказала Галина Петровна. – За неделю до смерти. Она назвала его "Колыбельная для нерожденных снов". Сказала – это все мечты, которые никогда не воплотятся.
Светлана разрыдалась. Василина обняла мать за плечи. Галина Петровна стояла, прислонившись к серванту, и беззвучно плакала.
– Мам, – Василина вытерла слёзы, – помнишь, что ты мне всегда говорила в детстве? "Никогда не поздно начать сначала".
– Да, – Светлана подняла заплаканное лицо. – Только я сама в это не верила.
– А зря, – вдруг сказала Галина Петровна. Она держала в руках старый альбом. – Знаешь, Вера была права. Я тоже всю жизнь боялась. Боялась за тебя. Боялась повторения истории. А в итоге... в итоге я сама сделала то, чего больше всего боялась – лишила тебя права быть счастливой.
Она медленно подошла к дочери:
– Прости меня, девочка моя. И... и эта студия... Я помогу тебе. У меня остались кое-какие связи в художественной школе, где преподавала Вера. И ещё...
Галина Петровна достала из шкатулки старый ключ.
– В подвале школы остался её мольберт и краски. Я не смогла их выбросить, хотя она просила уничтожить всё. Всё это время хранила, будто знала, что однажды...
– Бабушка, – Василина осторожно коснулась её плеча, – а ты сама никогда не хотела рисовать?
Галина Петровна замерла. В её глазах мелькнуло что-то давно забытое, почти детское.
– Когда-то... когда мы были совсем маленькими, Вера учила меня. У неё был такой дар – не просто рисовать, а видеть красоту во всём. Она говорила: "Галя, смотри – каждая трещинка на старой стене, каждый блик на воде, каждая морщинка на лице – это целая история. Нужно только уметь её рассказать".
Она подошла к окну. За стеклом моросил мелкий дождь, превращая городской пейзаж в размытую акварель.
– Знаете, что самое страшное? – тихо продолжила она. – Я ведь тоже любила рисовать. Но после её смерти... После её смерти я возненавидела искусство. Решила, что оно убило мою сестру. А на самом деле...
– На самом деле её убил страх, – закончила Светлана. – Как чуть не убил меня. Как едва не убил мою дочь.
Василина вздрогнула:
– Мам?
– Я же видела твои альбомы, доченька. Твои эскизы дизайнов. Помнишь, ты хотела поступать в художественный? А я... я сделала то же самое, что когда-то сделали со мной. Убедила выбрать "серьёзную" профессию.
В комнате повисла тяжёлая тишина, нарушаемая только тиканьем старых часов и шумом дождя за окном.
– Знаете что? – вдруг решительно сказала Василина. – К чёрту всё это. К чёрту страхи, которые мы передаём из поколения в поколение как проклятое наследство. Мам, ты откроешь эту студию. Я помогу с документами, с рекламой, со всем. А ещё...
Она глубоко вздохнула:
– А ещё я ухожу из юридической фирмы. Буду учиться дизайну. Пусть и в тридцать два года.
– Василина! – ахнула Светлана.
– А что? – она улыбнулась той самой, фамильной улыбкой. – Ты же сама говорила – никогда не поздно начать сначала.
***
Спустя три месяца в небольшом помещении на первом этаже открылась творческая студия "Акварель мечты". На открытие пришёл весь дом.
Антон, узнав всю историю, не только поддержал мать, но и создал потрясающий сайт, где рассказал историю трёх поколений художниц их семьи.
Но главным событием стала небольшая выставка. В центре зала стоял тот самый мольберт, а на стенах висели картины четырёх поколений: работы Веры, детские рисунки Светланы, которые Галина Петровна всё-таки сохранила, первые пробы Василины и... новые работы самой Галины Петровны.
– Знаешь, что я поняла? – сказала она дочери, стоя перед автопортретом Веры. – Талант действительно передаётся по наследству. Как и страхи. Но мы сами выбираем, что из этого наследства принять.
В углу студии появился детский уголок – для маленького Миши и других детей, которые приходили с родителями. Однажды, через несколько лет, Светлана застала там свою внучку – трёхлетнюю Верочку, дочку Антона, – увлечённо размазывающую акварель по бумаге.
– Бабуля, смотри! – позвала она. – Я нарисовала тебя!
На мокром листе расплывались разноцветные пятна, в которых только очень любящий взгляд мог угадать человеческую фигуру. Но главное – в верхнем углу листа яркой жёлтой краской было нарисовано солнце. Оно улыбалось – той самой, фамильной улыбкой.
– Красиво, маленькая, – Светлана обняла внучку, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. – Очень красиво.
За окном падал снег, превращая городской пейзаж в акварельный набросок. В студии пахло красками, деревом и кофе. На стене висела картина – женщина, баюкающая младенца. Под ней табличка: "Вера Приходько. 'Колыбельная для нерожденных снов'."
И каждый день Светлана видела, как в глазах её учеников загораются искры – те самые, которые когда-то пытались погасить в ней самой. Теперь она знала: мечты не умирают. Они просто ждут своего часа, чтобы воплотиться в жизнь.
А по вечерам, когда студия пустела, она доставала свой старый дневник и рисовала на его полях – просто так, для души. И ей казалось, что где-то там, за гранью времени, улыбается женщина с мольбертом, та самая Вера, чья мечта наконец нашла продолжение в новом поколении.
Потому что иногда для того, чтобы начать жить, нужно просто перестать бояться. И позволить своим нерождённым снам наконец проснуться.