- Ку-ку, кума...
-Крещу дитя.
-Какое?
-Слепое.
-Чьё?
-Моё...
Голоса в трубе не собирались останавливаться, и Ксю демонстративно заткнула уши, не желая вслушиваться в назойливое унылое бормотание.
- Складно выводят. – деду как будто нравилось пение потерчат. - Я еще мальчонкой их слушал. Залезу, бывало, на печь, а в трубе знай поёт, знай плачется. И в подполе поскрипывает, вторит – скрыу-скрыу-скрыу...
- А в подполе кто пел? Тоже младенцы? – Тася тоже охотно зажала бы уши, чтобы хоть как-то отгородиться от творящихся здесь странностей, но было неловко перед дедом. Их с Тимом приучили уважать стариков, а дед был очень, очень стар.
- В подполе-то? Не младенцы. Нет. В подполе большуха мельничку крутила. Почти каждую ночь забавлялась, а по утру мать рассыпанную муку находила. А по ней следочки, вроде мышиных. Всё вокруг было затоптано.
- То мыши и были! Или крысы. – немедленно прокомментировала Ксю.
- Говорю же – большуха! В подполе у нас целое семейство обреталось – большуха, большак и их дитёнки. Вроде доможилов они, под полом обустроились. И почти не проказили, нет. Только вот мельничка их привлекала. Да я и сам покрутить ручку любил. Она знай поскрипывает, а мучица знай сыплется... А мать не давала, поймает и ну по рукам лупить. Боялась, что ручку сломаю. Да... – протяжно выдохнул дед. - Хорошее было время. Да только всё вышло.
- А вы большуху видели? Когда мельничку крутила?
- Не показывались они. Не хотели. Только мать раз увидала, как из подпечья полезла мохнатая лапка да хвать уголёк! Ох, и крику мать подняла. И ведь не лапки испугалась! А пожара. Побоялась, что загорится дом-то. От уголька. Но обошлось. Лишь внизу застучало – то большачата угольком заиграли.
В старом-то доме большое подполье было. Раздолье им.
Соленья там держали. Мешки с зерном. Ну и меленку ручную, чтобы зерно перемалывать. Жернова его перетирали, а по жёлобу ссыпалась мука. Меленку ту дед мой из дубовой колоды вытесал. Хороший был мастер. И так полюбилась она большухе, что как ночь – так и крутит ручку-то, так и крутит!
Скрыу да скрыу, скрыу да скрыу...
- Да мы поняли, поняли! – сквозь зубы процедила Ксю. – Сколько можно повторять!
- Большое подполье было... А в брошенной избе – так еще поболе! – дед проигнорировал её возмущённый выпад. – В нём, слышь-ка, сестра моя старшая на Святки сгинула. Так и не вернули. Я сам-то её плохо помню, но говорили - работящая да ладная была деваха.
- Что значит – сгинула в подполье и не вернули? – не унималась Ксю. – Её там искали и не нашли?
- Какое там найти, когда нечистый за собой утянул!
- Просто надоело ей вашу меленку крутить. – съязвила Ксю. – Вот она из дома и сбежала. С гусаром каким-нибудь. Ускакала в светлую даль.
- Ты совсем? – Тася состроила возмущенную гримасу. – Можешь помолчать хоть немного?
- Сама и молчи. Когда хочу, тогда и говорю!
- Девочки, девочки! Не начинайте, хорошо? - попросил Тим. – Вот приедем на дачу, тогда хоть подеритесь.
- Сгинула, говорю! – возвысил голос дед, пытаясь перекричать Тима. - На Святки и пропала.
- А что с ней произошло? Вы знаете? – это спросила Тася.
- Дак что... Решили они с подружками гадать. Дождались, когда по домам все улягутся. И ближе к полуночи встретились на улице. Нужный дом на отшибе стоял. Обособленно от других. Чёрный, неприветливый, страшный. В нём когда-то бабка-лекарка век доживала. А как не стало её – дом захирел. У неё-то не было родни, а другие сунуться побоялись.
Всякое про тот дом говорили. И про огни синие в ночи, и про звуки, и про плач. Про свинью, сидящую на трубе. Про колесо, что по двору каталось.
Кто-то видел, как из окошка рука тянулась и платочком белым махала, подзывала к себе.
Кому-то сама хозяйка чудилась – стояла у заборчика и руками вокруг себя поводила, нащупывала что-то. А глаза белые, слепые!
Мало кто мимо дома проходить решался, а если и приходилось – то бегом, не глядя в его сторону. Но и тогда звуки слышались, будто преследовал их кто, и в спину - дыхание!
Плохая слава за домом утвердилась. Мужики подумывали его совсем снести, да не решились. Мало ли. Побоялись потревожить бабкин дух, зло на себя навлечь. А эти курицы гадать туда подались. Ох и дуры!
Дед прочистил горло и всхрапнул. И Тася подумала, что сейчас он снова заснёт.
- И что в подполе случилось? – Тим негромко хлопнул в ладоши, привлекая внимание рассказчика.
- Случилось... Полезли они туда. А правил-то не соблюли! Поклоны наперёд не положили, разрешения не испросили, не принесли с собой ни хлеба, ни сусла.
Подполье стылое. Мышами пропахло. И темнота-а-а...
Подружки сестрины после сказывали – уж так страхом их продирало, так продирало-то! Казалось, что смотрит кто-то! Да так пристально, так зло смотрит!
Вместе идти в подпол было нельзя. Так они перед тем, как начать – жребий тянули. Из щепок. Кто самую длинную вытянет – того последний ход. Вот он-то сестре моей и выпал...
Вы, девки, запомните – опасное-то дело в подполье гадать! Никому не присоветую!
- А почему последний ход? Почему - не первый? – удивилась Тася.
- Вот! Правильно спрашиваешь! Старики сказывали, что было в этом гадании одно условие нехорошее – кто последний пойдёт спрашивать, то обратно уже не выйдет. Будто бы в счёт платы останется.
- И девушки это знали? – Тася прижала кулачки к груди. – Знали, да?
- А то. Иначе зачем было жребий тянуть.
- И всё -равно пошли?
- Не верили они, думали – пугают. Говорю же – дуры девки. Вот как ваша подруга.
- Перестаньте уже обзываться! – фыркнула Ксю. - Так что там случилось с сестрой?
- Кабы знать... Полезли дуры каждая в свой черед. По темну полезли. Нельзя было со свечой. Ну, и спрашивать стали про женихов. Спросят и ждут – каков ответ будет.
- А кто им отвечал? Большуха? Или большак?
- Думаю, другой кто. Эти-то свои, доможилушки. Они при людях живут-то. В пустом дому им плохо. Скорее всего девок подполянник подкараулил. Он сеструху и увёл.
- Подполянник?
- Подполянник. Он из проклятых детей. Вырос среди нечисти, и сам таковским сделался, позабыл всё человечье.
Думаю, что ему девки вопросы и задавали.
Там правило такое – задом пятиться надо, после спросить о желанном и слушать. Если шкрябанье раздастся, будто веником по полу елозят – к бедности то. К нужде. Плохой жених девке попадётся. А если заскрипит, заработает, будто меленка зерно мелет – то к добру. Значит, в достатке жить девке предстоит. Так-то.
- И что?
- И ничего! Сестра последней в подполье и зашла. И всё. Ни крика, ни шороха, ни визга. Девки подождали, подождали и по домам разошлись. Лезть за ней туда побоялись.
- Ничего себе подруги! – возмутился Тим. – Бросили человека и ушли. А если ей плохо стало. Может упала или еще что-то?
- Побоялись. Только утром признались, где ночью шастали. Мужики туда снарядились, но так и не нашли сестру.
- Она точно сбежала. Уверяю. - покивала Ксю. - Подождала, пока те дуры уйдут и смылась. Может, сговорилась с кем-то. В город уехала.
- Да зачем ей ваш город сдался! Когда она замуж выскочить мечтала. И парень на примете был. Он после её подружку сосватал. Какой там город...
- Но это самое разумное объяснение!
- Ксю, перестань. – попросила подругу Тася. – Разве всё происходящее с нами сейчас можно объяснить разумно?
- Слушай её. Девка умная. – похвалил Тасю дед. – Вот я вам еще про овинного расскажу...
- Вы не устали? – изобразила участие Ксю. - Всё рассказываете и рассказываете.
- А что делать, коли вам спать нельзя? Вот и приходится развлекать гостей. Вы про овин-то послушайте. Одна девка в тот же год в овин гадать бегала, так её едва овинник не придушил. Но помял сильно, долго синяки не сходили. И поделом! Пошла гадать, а круг не очертила!
А как увидела овинного, так крестом себя осенила, вот он и бросился. Не любят такие креста!
- Но я читала, что наоборот при встречах с нечистью помогают крест и молитва. Знамение крестное. Вот такое. – Ксю быстро и небрежно перекрестила себя, вызвав недовольное ворчание рассказчика.
- Не права ты, девка. - голос деда сделался глуше и ниже. – Не спасет от нечистых крест. Удержит на время – то да. Но полностью не оградит. Хоть сколько по сторонам поклоны клади да осеняй себя щепотью. Тут другое работает.
- Что другое? – Тим внимательно наблюдал за дедом.
Дед будто сделался меньше, совсем провалился в тулуп, из-под которого теперь торчали одни лишь залатанные валенки.
- Относы да обереги, вот что! Противу лешака, к примеру, лутовка помогает. Не посмеет он к тому, кто с лутовкой, подойти. А убить его можно только медной пуговицей или хлебными крошками. Обычная пулька лешака не возьмёт.
- Чем-чем? – прыснула Ксю. - Хлебными крошками?
- Хлебными крошками. А хлеб до того в церкви освятить.
- Вот! Вы сами себе противоречите! Говорите, что не боятся креста и молитва не поможет, а освящённый хлеб, значит – поможет?
- Ты слушай да запоминай, не ровен час – повстречаешь кого... Не любит эта братия креста, потому как звереет от него. Недаром что ль в баньку креста не носят? Задобрить банника стараются, оставляют крест снаружи. Было бы все просто – шли бы с крестом на шее и парились. И не боялись. Но нет же! Ты поменьше читай – умнее будешь!
- И что та девушка? Кто ей помог? Как она спаслась от овинника? – Тасе хотелось дослушать историю.
- Скаженный ей помог. Услышал крики и заглянул в овин. Отчего-то нечистые его опасаются. Хотя он сам не пойми каковский – словно в ином мире обретается. Вроде все видит и слышит, а делает наоборот. Хочет что-то сказать, а не может. И свет белый ему не мил, и жизнь не мила. Что жить, что не жить — ему все едино. Ни к чему не стремится, ни о чём не мечтает. Знай, горюет о чём-то. А спросишь – сам не знает, о чём.
- Почему так?
- Да от блазни. На звёзды засмотрелся – и словил. Потому и скаженный.
- Не пойму вас что-то. На звезды вроде бы можно смотреть. – Тим переглянулся с девчонками.
- Смотря какие звезды. Если падучая – ни в коем разе нельзя! То ведь не просто звёзды – то души грешников в неба валятся. Не могут удержаться на нём, вот и летят. А засмотришься – словишь такую себе. Тогда считай всё. Пропащий ты человек.
Ксю засмеялась тихонечко, представив как растопыренными человечками с неба сыпятся чьи-то грешные души. А Тасе, наоборот, жалко стало незнакомого скаженного. Ведь ни за что пострадал человек!
- Так он её преследовать потом стал. – между тем дед продолжил рассказывать. - Куда она – туда и он. Но то не сразу, а после того, как сама же его приманила.
- Скаженного приманила? – изумилась Ксю. - Зачем ей дурак?
- Да не его приманила – жениха зазывала под Крещение. Вот скаженный и пришёл. Зазвали – так принимайте.
- Но почему он?
- Да кто ж тебе скажет про то. Откликнулся на её просьбу. А почему – не ведаю. Она обряд замыслила. Вот он и пришёл. Вскорости, как его провела.
- А что за обряд?
- Вот не знаю. Совсем малым тогда бегал. Помню что-то с хлебом связанное было. То ли бросала его за забор? То ли первому встречному вручить должна была? Да еще и с завязанными глазами и непременно ночью. Говорю же – дуры девки! Кто ж ночью незрячим шастает? Спасибо, что скаженный ей под руку попался. А не похуже кто. Бабки шептались, что она после овина тоже умом повредилась. Вот и составилась парочка всем на зависть.
Дед засмеялся, заклекотал, но Ксю не дала ему потешиться, почти сразу влезла с очередным заявлением.
- А я читала, что на Святочной неделе кресты по домам чертили. На воротах. На дверях. Для защиты!
- Опять ты за то! "Не начертаешь в крещенский сочельник креста у себя на дверях - быть худу, жди беды!" - это что ль читала-то? – прогудело презрительно из-под тулупа. – А что кроме крестов там пучки травяные навешивали – не читала? Чертополох да полынь по окнам раскладывали – не читала? А под порог стершуюся подкову упрятывали? Такие у кузнеца на брагу выменивали. Вот где настоящий оберег!
Ребята притихли, впечатлённые его реакцией, а дед неохотно продолжил.
- Кресты ваши, положим, тоже оградить могут. Только не те, которые просто так намалёваны. Те без пользы будут, хоть всё ими распиши.
- А какие - с пользой? – всё же спросила Ксю.
- Что ты за девка! Знаешь, что любопытной хвост прищемили?.. – прикрикнул дед. - Нет у тебя хвоста? А будешь лезть, куда не просят – появится! Длинный вырастет. И на всю жизнь останется...